— Ну, дыра. Когда-то часть стены вывалилась, заложили кирпичом да обломками. Внизу погреба, но туда ход есть из башни. А с этой стороны если и была дверь, о ней давно забыли. Да и как не забыть? Даже следа не осталось. Лучше расскажи о наших предках.
Ридрих Эрлайл наконец повернулся к родичу:
— Да я и сам толком не знаю. Говорят, у Игморов всегда рождались мальчишки, а жены болели и вскоре умирали. Давно, когда Игморы правили краем. Ну вот, как-то родилась у Игмора дочь, ее выдали за Эрлайла, моего предка. С тех пор Игморы берут жен в нашей семье. Родная кровь лучше противится действию проклятия, зато у нас, Эрлайлов, завелась эта странная хворь…
— Я видел, твой отец болеет. Он кашляет.
— Он все время такой. Дышит тяжело, быстро устает. Меня, кажется, болезнь обошла.
— Но дерется господин Удвин здорово. — Отфриду очень хотелось сказать новому приятелю что-то хорошее.
Ридрих кивнул:
— Да, папа бьется так, чтобы меньше двигаться. И не любит рубящих ударов — на замах уходят силы, а он бережет дыхание. Поэтому у него оригинальная манера, он и меня обучил. Хочешь, кое-что покажу?
— Конечно!
* * *
Отфрид убедился — кузен не только опытный, но и очень чуткий партнер в поединке. Он не пользовался оплошностью младшего родича, а всякий раз старался обратить внимание баронета на ошибку, подсказать верный прием. Причем его объяснения были вовсе не обидными. Двигался Ридрих в самом деле мало, будто экономил шаги и берег вдохи, так что, не сбиваясь с ритма, успевал пояснять:
— Главное — уверенность. Ты должен помнить, что взял меч в руки для того, чтобы победить. Значит, вначале — меч в руках, а в итоге — выигранный бой. Ну и, зная начало и конец, остается лишь выбрать короткий путь между ними. Желательно — самый короткий…
В общем, это соответствовало настроению юного Игмора, не забывавшего девиз «Я выше вас всех!». Только побеждал Ридрих в самом деле очень быстро.
Намахавшись мечами, юноши пошли в зал, где, наверное, уже начиналось застолье. По дороге Отфрид выспрашивал приятеля о боях и турнирах.
— Да, я участвовал в ристалище, — рассказывал Ридрих. — Один раз, в Мергене. Его светлость Оспер давал турнир… Но я не стяжал славы. Один раз победил, во втором поединке потерял стремя, ну и… А в mêlée[15] мне отец не позволил участвовать. Сказал, не дело, в сутолоке могут покалечить. Понимаешь, я слишком легкий, меня запросто можно спихнуть с коня.
— Но один бой ты все же выиграл? — Отфрид восхищался родичем все больше и больше.
— Да, один выиграл. Когда поединок, я вижу противника, могу собраться, отразить удар. А в общей схватке не заметишь, как налетят сбоку, сзади. Поэтому папа не позволил, сказал, для первого раза я неплохо выступил. Он вообще турниров не одобряет.
— Вот скажи… — Баронет задумался, как бы половчее спросить о том, что его волновало даже больше турнира. — Вот… с женщинами… у тебя когда-нибудь?..
Ридрих ответил не сразу. Отвел взгляд, покраснел. Наконец прошептал:
— Однажды. Только я был пьян и плохо помню. Это случилось тогда же, в Мергене, после первого дня турнира. Я плохо пью, понимаешь ли. Отец почти не употребляет вина, так что я не привык. У нас мало пьют, а там, на пиру, я даже не понял, как напился. И там одна дама… В общем… — Младший Эрлайл смутился и умолк.
Отфрид, хоть и видел, что родич не желает рассказывать, все же не спешил сменить тему:
— Ну, а как ты полагаешь, может ли «эромахия» означать «убиение любовью»? Любовью можно убить?
— Э… я не знаю. Думаю, нет. Любовь — это же наоборот.
Обоим казалось, что они говорят о важном, о некой тайне, о таком, что старшие скрывают от них. Молодые часто воображают, что у родителей есть секреты, которые можно раскрыть, назвав одно слово, тогда как для понимания некоторых вещей слов недостаточно — это следует пережить. Пережить не раз, не вмиг — а долго, годами. Все имеет название, заключенное в слове, но не все раскрывается словом.
Родичи вошли в зал, где их отцы в самом деле уже садились за стол. Однако, кроме Фэдмара с Удвином, там никого не оказалось. Это не было пиром, просто взрослые решили продолжить беседу за едой. Даже прислугу отослали, барон как раз наливал вино — себе полный кубок, а Удвину чуть-чуть. Юноши тихо заняли места рядом со старшими. Те разговаривали, не обращая внимания на сыновей.
— Я понимаю, что тебя не может не беспокоить Сьердан, — заявил Фэдмар. — Этот… э-э… anguis in herba.[16] Но наш прохвост замарал себя чем только возможно. Он в долгах, он известный злодей, он помог нам против Лоренета, так что вся свора моих соседей настроена против него. Не упускай его из виду, только и всего! Придумай для него заботы.
— Да, я тоже полагаю, что мне следует придумать, чем занять Сьердана, — кивнул Удвин. — Если он по-прежнему станет служить нам, то не захочет искать нового покровителя из опасения лишиться меня. Что скажешь?
— Славная мысль, родич! Я даже попробую помочь тебе с поисками забот, которыми мы озадачим Сьердана. У меня как раз намечаются некоторые трения с Гайсами. Собирался сам их вразумить, но если хочешь, предоставлю это твоему ручному разбойнику. Мне, видишь ли, не слишком выгодно: вместо того чтобы провернуть все самому и заграбастать кое-какую добычу, я буду платить Сьердану.
— Я понимаю, кузен, понимаю…
Удвин Эрлайл был еще печальнее обычного, он не торопился пить даже небольшую порцию вина, налитую в его бокал. Похоже, рыцаря обуревали невеселые предчувствия.
* * *
Наутро Эрлайлы уехали. Отфрид, накануне проболтавший с Ридрихом допоздна, едва ли не до утренних сумерек, был опечален. Только что впервые нашел друга — и вот они расстаются. Игмору не пристало дружить, Игмор выше всех, а тут отыскался родич, спокойный, внимательный, терпеливо отнесшийся к странностям Отфрида… Сблизиться с родичем — не зазорно.
Пока провожали гостей, баронет еще держался, но когда пыльный хвост за отъезжающей кавалькадой растворился в полях, ушел к себе в спальню и предался унынию. Даже всхлипнул пару раз, хотя прекрасно знал — мужчине реветь не пристало.
Первые недели после отъезда родственников Отфрид грустил, перебирал в памяти все, что можно было обсудить с кузеном, мысленно обращался к Ридриху, воображал ответы родича. Несколько раз собирался написать, но передумал. Письмо нужно отправлять с нарочным, отец узнает и, разумеется, прочтет. Барону не понравится, что сын забивает себе голову глупостями (в письме были бы исключительно «глупости»). А если в Эрлайле порядки хоть немного напоминают игморские, то и дядя Удвин, всегда чересчур серьезный, прочтет тоже. Что этот мрачный господин подумает о племяннике? Нет, так не годится!
А вскоре барон позволил Отфриду поехать в Трибур. Разумеется, с наследником отправили нескольких доверенных слуг — людей солидных и надежных вроде лучника Астона. Эти только изображали свиту, а на самом деле, хотя и кланялись юному Игмору, следили за каждым шагом баронета. Впрочем, Отфрид был достаточно осмотрителен, не чудил, и вассалы ни разу не воспротивились развлечениям молодого господина. Более того, сами — должно быть, в соответствии с инструкциями Фэдмара — сводили юнца в некое веселое заведение без вывески… Узкоплечий невысокий баронет, рыжий, веснушчатый, с бесцветными глазами, не обольщался относительно собственной внешности, однако он был сыном хозяина города! Так что веселые девицы, прислуживавшие в заведении, проявили к пареньку особое внимание, и Отфрид принял их симпатии как должное. Вскоре он перестал смущаться, совершенно освоился и наконец постиг ту сторону жизни, о которой так и не поведал замечательный кузен Ридрих. В итоге баронет стал появляться в гостеприимном доме еженощно, познал много нового и волнующего… и убедился, что любовью вполне возможно убить — во всяком случае, вполне возможно убить тем, что он теперь называл любовью. Белокурая горожаночка, которая когда-то произвела на юного Игмора столь сильное впечатление, баронету не встретилась, но Отфрид о ней и не вспоминал. В популярном заведении без вывески хватало прекрасных дам. Оказалось, что с девицами легко общаться, более того — они могут быть неплохими собеседницами. Как ни странно, эти молоденькие женщины осведомлены о различных сторонах жизни и подчас неплохо разбираются в сложных вопросах… Хотя главным было, разумеется, не это. Отфрид наведывался в веселый дом вовсе не ради разговоров.
Память о зарождавшейся дружбе с кузеном Ридрихом постепенно стерлась, потускнела. Иногда юный Игмор по-прежнему мысленно обращался к родичу, но все реже. Это стало чем-то вроде игры, которую хранишь в душе из сентиментальности, но по мере взросления стесняешься назвать ее вслух.
Потом приехал отец, и как-то они вместе отправились в заведение без вывески. Фэдмар много пил, шутил, громко смеялся, щипал сговорчивых девиц за упругие прелести и в конце концов удалился на второй этаж с двумя хохочущими служаночками, не проявляя ни малейшего стеснения в присутствии сына. Баронет воспринял это как должное — он уже догадался, что поездка в Трибур была с самого начала задумана отцом именно с целью пополнить его, Отфрида, образование. Очень хороший отец, заботливый, лучше всякого друга.
Заметил Отфрид еще вот что: барон не только кутил с девицами, но и внимательно расспрашивал, о чем говорили завсегдатаи. Иногда человек может выболтать дурочке из веселого дома довольно интересные вещи. Младший Игмор, заметив отцовский интерес, тут же принялся вспоминать, не говорил ли сам чего-нибудь лишнего веселым девушкам? Вроде нет, баронет с детства привык к одиночеству и не доверял никому. Никому и никогда. Разве что Ридриху… Сложись жизнь иначе, они могли бы в самом деле стать друзьями.
Снова встретиться кузенам довелось двумя годами позже.
* * *
Лето заканчивалось, все чаще шли дожди. Барон почти не покидал Игмор надолго, зато едва ли не каждый день выезжал с отрядом латников осмотреть окрестности. Близилось время жатвы, кое-где сервы уже собирали урожай. Если когда и следует опасаться набега — так именно сейчас. В прошлые годы Фэдмар сам разорял соседские феоды именно в это время, чтобы нанести максимальный ущерб недругам. Теперь же, когда окрестные дворяне были запуганы и покорны, а доходы из Трибура наполняли баронскую казну лучше и вернее любого разбойничьего набега — теперь Игмор решил провести конец лета в мире и спокойствии. Пусть господа убедятся, каким добрым может быть соседство с Игмором — при условии, разумеется, что барону станут кланяться достаточно часто и достаточно низко. Игмор — выше всех.
Понятно, что дворяне, владеющие землями вокруг Игморского холма, приняли новый порядок, стиснув зубы, и будь у них хоть немного больше отваги — вцепились бы ненавистному барону в горло. Отваги, конечно, им недоставало, зато злобы имелось в избытке. Солдаты барона держали оружие наготове, на летней ярмарке в Мергене Игмор распорядился купить верховых коней. Те, на которых солдаты объезжают поля днем, будут отдыхать, но и для ночной вылазки в конюшнях приготовлены свежие скакуны.
Под вечер зарядил дождь, Фэдмар решил, что нынче выезжать не придется, и велел готовить зал. Не для большого пира, разумеется, а так — поужинать с латниками, выпить, поговорить… Преимущества мирной жизни!
Веселье только начиналось, но в зале уже стоял шум, вкруговую пошли первые кубки, когда распахнулась дверь и вбежал солдат — один из тех, что стерегли ворота и потому оставались трезвыми. Воин откинул капюшон плаща; на плечи сбежали струйки воды, взблескивая оранжевыми искристыми огоньками в свете факелов.
— Ваша милость! Ваша милость!
Фэдмар поднял руку, призывая к тишине пирующих, — многие, сидевшие спиной ко входу, не обратили внимания на вновь прибывшего.
— Ваша милость! Беда!
Следом за латником в зал ввалился еще один человек, тоже в доспехах и вооруженный. Этот был без плаща и шлема, порядком промокший — должно быть, дождь зарядил не на шутку. Пришелец, пошатываясь, двинулся через зал к барону, солдаты тяжело заерзали на скамьях, разворачиваясь, чтобы поглядеть. Отфрид привстал и даже открыл рот от удивления, узнав кузена. Левый рукав кольчуги Ридриха был изрублен в клочья, под мокрыми волосами, облепившими лицо, виднелась широкая ссадина, проходящая через всю щеку от левой брови к углу рта. Рана была неглубокой, и кровь уже смыло дождем.
Ридрих, пошатываясь, побрел вдоль стола.
— Дядя… — промолвил юноша, и его голос дрогнул. — Дядя Фэдмар, Эрлайл сожжен, отца убили.
— Кто?! — взревел Игмор, грузно поднимаясь. — Кто?!!
— Все. Лоренеты, Гайсы… да все они там были… Latrante uno latrat stati met alter canis…[17] Сьердан предал, открыл им ворота. Он явился к нам, говорил с отцом, а его люди тем временем…
— Довольно! — Барон выбрался из-за стола и торопливо подошел к племяннику, положил руки ему на плечи.
— Я убью Сьердана! — вдруг тонким голосом выкрикнул юный рыцарь. — Я убью их всех!
—
* * *
С собой барон взял три десятка солдат — маловато против коалиции окрестных сеньорчиков, но Фэдмар рассчитывал, что победители непременно перепьются и окажутся легкой добычей. Отфрид, досконально изучивший отцовские повадки, был уверен, что бароном движет вовсе не месть, а трезвый расчет. Старший Игмор дорожил кузеном, высоко ценил его советы, уважал за выдержку и образование, но со смертью Удвина все добрые чувства теряли смысл. Фэдмар действовал во имя одной лишь выгоды. Месть за «любимого родича» была прекрасным поводом разделаться разом со всеми недругами, а если сейчас они пьяны и беспомощны — этим обстоятельством непременно нужно воспользоваться.
Дождь утих, но тучи все еще заволакивали сырое небо. Кавалерия тяжело прогромыхала по мосту, который немедленно был поднят, едва задние копыта последнего коня ступили на землю по другую сторону рва. — Галопом! — взревел Игмор, первым пришпоривая коня.
Ночь наполнилась грузным топотом, бряцаньем стали, осветилась рыжими клочьями пламени, которые встречный ветер рвал с факелов и швырял назад, в распоротый мрак…
Факелы долго не продержались, сгинули, задохнулись в теплом влажном дыхании ночи, огонь умер, изодранный ветром. Фэдмар рявкнул новый приказ — колонна пошла медленнее… Из-за туч выглянула луна, заливая серебряным светом пропитанные дождевой влагой луга и перелески; барон снова пришпорил жеребца, задавая солдатам аллюр. Ридрих тут же обогнал его. Колонна неслась тяжелым галопом, жеребцы разбрызгивали копытами жидкую грязь. Коней не берегли, драться предстояло не в седлах, так что скорость теперь была важнее. Воины спешили к Эрлайлу, чтобы проследить, куда направились победители. Но скакать к сожженному замку не пришлось. Ридрих, оторвавшийся от колонны, высмотрел впереди на дороге два силуэта — воин в кольчуге на боевом коне и священник, прикрывающий капюшоном тонзуру, на семенящем ослике.