— Весьма кстати. Нашли Петрова?
— Еще нет, товарищ адмирал. Нашли место, где упала в море машина…
— Машина, машина!.. Машину нам государство даст еще не одну. А кто вернет флоту летчика, семье — отца, партии — коммуниста? Плохо работаете, подполковник.
Зная, каким чувством продиктованы эти слова, Кузнецов не обиделся на них и поглядел прямо в глаза Кулагину. Поняв этот взгляд, адмирал остыл.
— Что случилось?
— Приехали с начальником морпогранотряда доложить и посоветоваться по одному вопросу, касающемуся Петрова, товарищ адмирал. Капитан первого ранга остался у входа — его не пропустили сюда.
— Пойдемте, — сказал Кулагин.
Адмирал, подполковник и капитан первого ранга остановились на бетонной дорожке близ сборочного цеха. Выслушав Кузнецова, Кулагин задумался.
— Вы уверены в этом, подполковник?
— Доказательств нет, но больше Петрову негде быть,
— Н-да, положение!.. — вздохнул адмирал. — На войне ради победы, ради спасения сотен и тысяч других жизней приходилось посылать подчиненных на смерть… Тяжело это было. А в мирное время погубить своего человека — вдесятеро тяжелее решиться. А решиться нужно во имя государственных интересов, во имя безопасности советских людей. Переложить тяжесть этого решения не на кого… Вы что, товарищ капитан? — громко окликнул Кулагин летчика Сергеева, вышедшего из сборочного помещения и беспокойно поглядывавшего в их сторону.
Капитан быстро подошел к адмиралу. Лицо летчика было серьезным и озабоченным. Он почти умоляюще посмотрел на Кулагина.
— Извините, товарищ адмирал. Чувствую, что подполковник о Петрове какую-то весть привез. А мы ведь… Скажите, что с Дмитрием?
— Понимаю, товарищ Сергеев… Вольно, вольно, — разрешил офицеру адмирал. — Вы хорошо знаете Петрова?
— Мы вместе воевали, товарищ адмирал.
— Ясно… — Кулагин подумал и спросил: — А скажите, как, по-вашему, вел бы себя Петров, если бы ему случилось попасть в плен?
— Он боролся бы, сколько хватило сил.
— Ну, а если бы это было безнадежным?
— Не знаю, товарищ адмирал. Во всяком случае живым Петров ни за что не сдался бы врагу — в этом я абсолютно уверен.
На лице летчика вдруг дрогнули мускулы.
— Товарищ адмирал! Неужели?..
Кулагин молча посмотрел на него и опустил голову.
— Распространяться об этом, мне думается, незачем. Ну, что ж, товарищи, как это ни тяжело, отменять приказ мы не имеем права.
Подполковник Кузнецов и капитан первого ранга невольно посмотрели на охваченного тревогой летчика.
Через поле к офицерам спешил радист. Молодое веснушчатое лицо его было возбужденным, ленточки бескозырки трепыхались на плече. Подбежав, он вытянулся перед адмиралом и с особым удовольствием отчеканил:
— Разрешите обратиться, товарищ адмирал? Вам личная радиограмма: в квадрате 62–47 пограничники накрыли пиратскую подводную лодку!..
Капитан Сергеев побледнел и медленно отошел в сторону. Его взгляд тоскливо устремился вдаль — туда, где простиралось невидимое отсюда море.
— Прощай, Митя, — прошептал летчик.
И словно в ответ ему прошелестел тихий вздох ветра. Над горизонтом багровело небо в отблесках зашедшего солнца.
11. ДЕНЬ ВТОРОЙ
Перехватив пиратскую подводную лодку, сторожевые корабли бомбили ее, не выпуская из советских вод. Дважды пыталась она проскочить в нейтральные воды и дважды терпела неудачу. Зато оба раза ее командир ухитрился вывести свой корабль из-под удара. Пират Османов был, видимо, опытным моряком.
Когда наступила ночь, враг снова рванулся к рубежу и опять был перехвачен пограничниками. Подводная лодка металась из стороны в сторону, уходила на глубину, маневрировала, как только умела, но оторваться от преследования не могла. Пограничный корабль кружился по морю над лодкой и бомбил, вспенивая водную гладь.
Положение пиратов стало критическим. Лодку швыряло взрывами, корпус дал течь, надстройка была повреждена, многие механизмы вышли из строя. Османов едва удерживал команду в повиновении. Наступал момент, когда боязнь за шкуру диктовала — всплыть и сдаться.
Османов бросил в игру свой последний козырь: выпустил за борт шумоложные аппараты. Они на какое-то время отвлекли, сбили с толку гидро-акустика на сторожевом корабле. Лодка моментально вильнула, и контакт с нею был потерян.
Над морем нависла ночь. В ее иссиня-черном мраке пограничные корабли с потушенными ходовыми огнями разыскивали и подкарауливали исчезнувшую лодку врага.
Шли часы, сменялись вахты, и вот уже зарозовел горизонт — начался новый день. Но ни на одном корабле так и не раздалась боевая тревога…
…В девять часов утра к дверям кабинета подполковника Кузнецова торопливым, неровным шагом подошел франтоватый молодой офицер с академическим ромбиком «ВВА» на морском кителе. Перед дверью он остановился, одернул китель и весьма деликатно постучал. Ответа не последовало. Заметив, что дверь неплотно закрыта, офицер чуть приоткрыл ее и заглянул в комнату, потом смелее просунул голову и лишь тогда увидел слева у окна невысокого бритоголового мужчину в холщовых штанах, сандалетах и украинской рубашке. Мужчина поливал из графина цветы на окне и мельком через плечо оглянулся на посетителя.
— Здравствуйте. Мне подполковника Кузнецова, — робко произнес офицер. — Он, видимо, еще не пришел?
— Здравствуйте. Нет, пришел. Подождите, — кивнул на стул мужчина.
Офицер сел. Мужчина закончил поливку, поставил графин, вытер платком руки и повернулся к посетителю.
— Инженер-лейтенант Дудник, если не ошибаюсь? Вы знаете, зачем я вас вызвал?
— Так точно. Никак нет, товарищ подполковник, — вскочил офицер.
— Сидите. Хотите сказать, что вы действительно Дудник, и не знаете, зачем вызваны, так я вас понял? — без улыбки уточнил Кузнецов.
Офицер смутился и подтвердил, что это именно так.
— Вы должны по-мочь нам кое в чем разобраться. — неторопливо продолжал подполковник. — Прошу вас быть откровенным. С кем вы вне службы водите компанию?
Дудник несколько удивился и пожал плечами.
— Да особенно, собственно, ни с кем.
— А не особенно?
— С Макаровым, пожалуй, дружу, товарищ подполковник, немного — с Горчеевым… Ну, еще с Киселевым иногда в шахматы играем…
— А из женщин?
Дудник беспокойно вскинул глаза на Кузнецова и неуверенно назвал три — четыре фамилии.
— Скажите, а где вы были позавчера вечером?
Офицер посмотрел куда-то в угол комнаты.
— Позавчера?.. Вечером?.. — он наморщил лоб. — Жене захотелось в кино, я пошел за билетами, нигде не мог купить и часика два просто погулял по городу.
— С кем?
— Ни с кем.
— И никого не встретили из знакомых?
— Н-нет, товарищ подполковник.
Светлые, окруженные морщинками глаза Кузнецова насмешливо прищурились:
— Вы правду говорите, Дудник?.. А вот из этих женщин вам ни с одной не приходилось быть знакомым?
Кузнецов достал из папки несколько фотографий и протянул их офицеру. Дудник посмотрел на портреты и вернул их обратно.
— Брюнетка работала буфетчицей в столовой нашей части. А других не знаю, — ответил он, стараясь не глядеть в лицо собеседнику.
Подполковник нахмурился и жестко спросил:
— Значит, не знаете?
Он нажал кнопку звонка, и в кабинете появилась Ковальская.
— Он? — указал на офицера Кузнецов.
— Он, — кивнула она в ответ.
По знаку подполковника Ковальская вышла.
Дудник взволнованно заерзал на стуле и, не дожидаясь вопроса, торопливо заговорил:
— Товарищ подполковник, не губите! Признаюсь: виноват. Но нельзя же так!.. Ну, обещал, обманул… Так что же она сама — маленькая, что ли! Надо же понимать, ей-богу!.. Честное слово, товарищ подполковник, я и не собирался от жены уходить! А это же так только, ну, понимаете… Очень прошу вас — не надо! Ну ее к черту! А то жена узнает, и ей обида и мне неприятности…
Взъерошенные брови Кузнецова поползли вверх. По правде говоря, он боялся, что услышит другое признание, а не слезливую мольбу запутавшегося волокиты. Нет, кроме пошленькой любовной интриги, с Ковальской Дудника, по видимому, не связывало ничто. Однако он все же виновен в разглашении секретных данных, и это не останется безнаказанным.
Под насмешливым и осуждающим взглядом Кузнецова Дудник съежился и замолчал.
— Ладно, — согласился подполковник, — я обещаю, что вмешаюсь в вашу семейную жизнь только в том случае, если жена надает вам пощечин и потребуется подтвердить ее правоту.
Сейчас же гораздо важнее выяснить вашу роль в значительно большем преступлении. Расскажите мне все о своем знакомстве и отношениях с Ковальской…
Неожиданный поворот в разговоре не принес успокоения Дуднику. Наоборот, он привел его в сильнейшее замешательство. По мере того как Кузнецов комментировал искренние ответы офицера на свои вопросы, Дудник все яснее видел себя соучастником страшного преступления. Видел, ужасался и бледнел. Широко раскрытыми застывшими глазами он смотрел на подполковника.
— Я верю, что вы по глупой беспечности, а не по злому умыслу обронили фразу, которую только и выуживала из вас Ковальская, — сказал в заключение Кузнецов. — Но ваша болтовня очень дорого обошлась государству и людям. Придется понести за это суровое наказание. Мне вы больше не нужны. Можете идти.
…Дикая тропинка, змеящаяся по склону меж каменных осыпей, цепких кустарников и деревьев, незаметно привела Дудника на крутой мыс к морю. Инженер-лейтенант бессильно опустился на обломок скалы у самого обрыва.
Знойный воздух был напоен солнцем, стрекотанием кузнечиков и пением птиц. Из ближнего распадка тянуло смолистым запахом хвои. Внизу у подножия стовосьмидесятиметрового обрыва начиналась бесконечная синева моря. Над водой нависла скала, и, только посмотрев вправо или влево, можно было увидеть узкую полоску берега — серый пляж, заполненный курортниками. А дальше вздымались к облакам задумчивые, молчаливые вершины.
Но инженер-лейтенант не замечал красоты природы. Отчаянье подавило его. До сего дня он жил легко и радостно, спокойный за свое прошлое и уверенный в будущем. Ну, были у него свои маленькие грешки. Любил он пофлиртовать с красивыми женщинами. Но ведь это же все так, между прочим. А главным и единственным всегда оставались для него любимое инженерное дело, авиация, армия. Дудник жил этим, видел себя в будущем большим самолетостроителем, считал себя настоящим офицером. Считал и не замечал, как страсть к флирту превращала его в мелкого, тщеславного дон-жуана, толкала на необдуманные знакомства. И вот случайно брошенная им случайной женщине фраза о предстоящем испытании самолета привела к тяжелым последствиям.
Дудник вспомнил, как врал и выкручивался у Кузнецова, стыдясь свой связи с Ковальской, и ему стало душно. Но это что! Ведь он — причина аварии самолета, гибели летчика, пропажи военного секрета. «Что же делать?» — Дудник заскрипел зубами, поднялся с камня и уставился вниз. «Один шаг вперед, только один — и…» Но тут же нервно шагнул от обрыва. «Нет! Каким бы тяжелым оно ни было, я должен пойти и понести наказание. Должен!»
И Дудник вдруг увидел горы, море, сверкающее в знойных лучах, и корабли, бороздящие его поверхность. Неожиданно для себя он закричал:
— Я еще вернусь! — и зашагал прочь от обрыва.
Если бы Дуднику рассказали, что он, переживая на вершине мыса Хорас свою житейскую драму, находился почти рядом с жертвой своей болтливости, он бы крайне изумился.
Однако это было именно так. Бурая громада Хораса круто обрывалась в море. И вот тут, у самого берега, в кромешном мраке пятидесятиметровой глубины, прильнув к холодной скале, лежала на дне вражеская подводная лодка.
С невероятным трудом вырвавшись из-под смертоносных ударов глубинных бомб, Османов не рискнул больше сунуться к границе. Испытывать судьбу при сложившейся обстановке — безумие! Пират отлично представлял себе, что сейчас делается на море. Он упустил момент, граница уже заперта на крепкий замок, и никакой изворотливостью тут не возьмешь. Его может спасти только выигрыш времени. И Османов пошел на отчаянный трюк: лодка метнулась к самому берегу и с нахальством и смелостью обреченного залегла буквально под носом у сотен советских людей.
Затаиться под скалой Хораса и не обнаруживать себя до поры, пока погранохрана не ослабит поиски, а затем внезапно рвануться за границу — таков был расчет Османова.
…Вскоре после того как Петров очнулся, он понял, что лодка вывернулась из-под удара. Летчик упал духом, у него мелькнула даже мысль о самоубийстве. Но он взял себя в руки и подумал: «Это не уйдет».
Придя в сознание, Петров обнаружил себя уже не в каюте Османова, а на рундуке в каком-то закутке одного из отсеков. Где-то поблизости жужжали электромоторы, попахивало горячей, изоляцией и тем специфическим кисловатым запахом, какой стоит всюду, где работают электромашины.
Куда двигалась подводная лодка, что за время суток сейчас, сколько прошло с момента его беспамятства, — этого летчик не мог определить. Тупой болью ныли голова и челюсть. «Здорово ударил, сволочь», — поморщился Петров и спустил ноги с рундука, намереваясь встать и осмотреться.
Предостерегающий возглас остановил его. Рослый немолодой матрос, вытирая руки ветошью, стоял против закутка и воспаленными глазами смотрел на летчика.
Привлеченный этим возгласом, подошел другой мужчина, видимо, какой-то начальник. Приказав матросу продолжать заниматься своим делом, он повернул к Петрову бледное лицо с потухшими глазами и беззлобно сказал по-русски:
— Выходить вам отсюда не разрешено. Если что-нибудь нужно, скажите.
Петрова охватила ярость: летчик понял, что перед ним — русский, вернее, в прошлом русский человек. Метнув на предателя ненавидящий взгляд, летчик демонстративно отвернулся от него и молча сел на рундук. Не имевший двери металлический закуток был, вероятно, единственным местом в лодке, где не было ничего такого, что пленник мог бы сломать или испортить. «Теперь ясно, почему они меня именно сюда сунули. Все же боятся, гады», — с некоторым удовольствием подумал офицер.
Вспышка ярости еще клокотала в нем. Летчик не испытывал такой жгучей ненависти к подлецам иностранного происхождения, какую вызвал у него русский предатель.
Не оборачиваясь, Петров чувствовал, что этот человек не отходит от его карцера. И, в самом деле, через минуту-другую до летчика донесся неуверенный вопрос:
— Так вам ничего не нужно?
Пленник резко повернулся и отрубил:
— Нужно, чтобы вы убрались отсюда — и чем быстрее, тем лучше.
Человек пристально посмотрел в глаза Петрову и медленно отошел. Было в этом взгляде что-то непонятное, затаенное.
Проходили часы. Подводная лодка продолжала куда-то двигаться.
Неизвестный подводник несколько раз приостанавливался у металлической конуры, поглядывал на узника и уходил. Наконец он встал в дверях и тихо сказал:
— Я понимаю, что вы не можете не презирать меня. И тем не менее хочу дать вам совет: если наш рейс завершится благополучно, не оставайтесь в живых. Потом будет тяжело, и станете горько жалеть, что не покончили с собой в критическую минуту.
Эта речь поразила Петрова своей искренностью. В первый момент он даже растерялся. «Конечно, это крючок, уловка. Но каким же надо быть актером, чтобы так произнести эти слова!..»
Летчик не успел ничего ответить — в отсеке прозвучал сигнал, и подводник быстро ушел на зов.
Электромоторы сбавили обороты, умолкли, снова завертелись и снова выключились. Лодку легонько ударило, она вздрогнула, чуть накренилась и успокоилась. «Легли на грунт», — догадался Петров.
В узкой с закругленными углами двери отсека появился Османов. Подойдя к своему пленнику, он усмехнулся:
— Я, кажется, не совсем деликатно обошелся с вами. Предлагаю забыть это, хотя вы сами виноваты. Но я не извиняться пришел, у меня есть к вам деловой разговор…
— Мое обмундирование высохло? — перебил его Петров. — Где оно?
— Пожалуйста, — как бы снисходя к капризу, согласился Османов и отдал приказание одному из матросов. Тот вышел и принес обмундирование. Летчик молча протянул Османову свои связанные руки — пират развязал их.