— Гдѣ принято, чтобъ надѣвать людямъ такіе деревянные чулки? спросилъ онъ y констабля, и какую приносятъ они пользу?
— Я повинуюсь приказанію суда, господинъ Веньяминъ, отвѣтилъ этотъ: — вѣроятно, на то есть законныя причины.
— Положимъ, такъ; но спрашиваю васъ: что ж изъ этого выйдетъ? вѣдь эта штука не причиняетъ боли, a безсмысленно держать человѣка за пятки изъ одного дурачества!..
— Вѣдь не жаль, Веньяминъ, выставить напоказъ поселенцамъ, какъ медвѣдя, стараго восьмидесятилѣтняго человѣка? грустно спросилъ Натти. — Вѣдь не жаль стараго солдата, который много разъ стоялъ предъ непріятелемъ и видѣлъ предъ собою смерть, поставить на мѣсто, гдѣ мальчишки будутъ указывать на него пальцами и осмѣивать его? Вѣдь не больно оскорбить самолюбіе честнаго человѣка и обходиться съ нимъ, какъ съ дикимъ животнымъ?
Веньяминъ дико осмотрѣлся кругомъ, и если бы увидѣлъ хоть одно смѣющееся лицо, то, вѣроятно, произошелъ бы горячій споръ; но такъ какъ онъ вездѣ встрѣтилъ хладнокровіе или сострадательные взгляды, то спокойно усѣлся возлѣ охотника, воткнулъ обѣ ноги въ пустыя отверстія и сказалъ:
— Ну, опускайте, господинъ констабль: пусть придетъ человѣкъ, который желаетъ видѣть медвѣдя; онъ найдетъ здѣсь двухъ, и изъ нихъ одного, который, въ случаѣ нужды, такъ же хорошо умѣетъ кусаться, какъ и ворчать.
— Но вѣдь y меня нѣтъ приказанія запереть васъ въ клѣтку! вскричалъ констабль. Выходите оттуда, и не мѣшайте мнѣ исполнять мою обязанность.
— Вы имѣете мое приказаніе, и вамъ нѣтъ дѣла заботиться о моихъ ногахъ. Закройте крышку, и потомъ укажите мнѣ молодца, который засмѣется на это.
— По мнѣ пожалуй, отвѣчалъ констабль, запирая клѣтку. Вѣдь никому не будетъ вреда, если запрешь человѣка, который самъ идетъ въ заключеніе.
Чтобы предупредить бѣду, замыканіе произошло довольно скоро, ибо какъ только зрители увидѣли Веньямина въ новомъ положеніи, ими овладѣла такая веселость, что большая часть разразилась смѣхомъ. Дворецкій сильно старался получить свободу, намѣреваясь съ ближайшимъ къ нему затѣять споръ.
— Послушайте, господинъ констабль, вскричалъ онъ, — откройте-ка подножку, чтобъ я могъ доказать тому мошеннику, надъ кѣмъ онъ смѣетъ насмѣхаться.
— Нѣтъ, нѣтъ, господинъ Пумпъ, этого нельзя. Вы сами заперли себя, и должны остаться тамъ до срока, назначеннаго преступнику. Такъ какъ барахтанье и сопротивленіе ни къ чему не повели, то Веніаминъ послѣдовалъ примѣру спокойнаго повиновенія своего товарища, и удовольствовался тѣмъ, что выразилъ на своемъ грубомъ лицѣ презрѣніе, доказывавшее, что злоба его уступила мѣсто другому чувству. Наконецъ, онъ обратился къ своему сотоварищу и со всѣмъ добродушіемъ, какимъ обладалъ, началъ утѣшать его; однако, скоро прекратилъ онъ это, увидѣвъ подходившаго Гирама Долитля. Доносчикъ, приблизившись къ концу клѣтки, гдѣ сидѣлъ Веньяминъ, расположился противъ Кожанаго-Чулка на безопасномъ разстояніи. Рѣзкіе и проницательные взгляды, которые бросалъ Натти на своего врага, казалось, сначала испугали жалкаго малаго и поставили его въ неловкое положеніе, обыкновенно ему чуждое. Но онъ скоро собрался съ духомъ, равнодушно посмотрѣлъ на небо и сказалъ хладнокровно, какъ бы нечаянно встрѣтясь съ своимъ другомъ.
— Послѣднее время было мало дождя, и я думаю что засуха продлится долго.
Натти съ отвращеніемъ и пренебреженіемъ отвернулся отъ жалкаго человѣка, между тѣмъ какъ Веньяминъ постоянно внимательно разглядывалъ его.
Послѣ нѣкотораго молчанія, Гирамъ продолжалъ:
— Да, облака, кажется, не содержатъ нисколько влажности, и земля вездѣ покрыта трещинами. Насколько я понимаю, если не пойдетъ скоро дождь, то урожай будетъ плохъ.
— Зачѣмъ вамъ дождь изъ облаковъ? сказалъ раздраженный Кожаный-Чулокъ. — Вы выжимаете слезы изъ глазъ стариковъ, бѣдныхъ больныхъ. Прочь! удалитесь отсюда! Хотя ты и созданъ по образу Божію, но въ сердцѣ твоемъ поселился дьяволъ. Прочь! прочь, говорю тебѣ! Сердце мое полно страданій, но при видѣ твоемъ оно наполняется желчью.
При такомъ жестокомъ выраженіи Натти, Гирамъ забылъ всякую осторожность и приблизился къ дворецкому, который схватилъ его своей костлявой рукой за ноги и поднялъ на воздухъ, прежде чѣмъ тотъ могъ опомниться и собраться съ силами. Потомъ онъ опять поставилъ его на ноги, и оба внимательно смотрѣли другъ на друга.
— Хорошъ гусь, господинъ! Долитль! — кричалъ изо всей силы Веньяминъ: хорошъ гусь! Мало вамъ, что вы довели до клѣтки стараго, честнаго человѣка, вы пришли сюда, чтобъ опозорить и осмѣять его. Подождите-ка, мы посмотримъ, кто кого пересилитъ.
- Іотанъ! кричалъ испуганный Гирамъ: — позовите сюда констаблей! Смиритесь, господинъ Петильямъ; я приказываю вамъ быть спокойнымъ!
— Ну, ужь между вами давно было больше спокойствія, чѣмъ любви, но теперь это должно кончиться! вскричалъ дворецкій, нервически подымая свой кулакъ. Соберитесь съ духомъ. Какъ нравится вамъ этотъ кузнечный молотъ?
— Троньте меня, если достанетъ храбрости! вскричалъ Гирамъ какъ только могъ громко, потому что тотъ схватилъ его за горло: — Прикоснитесь, если смѣете!
— Ну, если, по-вашему, это не называется прикасаться, то послѣ этого я не знаю, чего вамъ еще надо.
Дѣйствія дворецкаго были въ высшей степени насильственны, потому что онъ опустилъ свой кулакъ на физіономію Гирама, какъ на наковальню, и всѣ окружающіе пришли въ ужасъ и замѣшательство. Зрители стиснулись y клѣтки, между тѣмъ какъ нѣкоторые поспѣшили въ судъ, чтобы дать знать объ этомъ. Мальчишки вперегонку побѣжали за женой Долитля и объявили ей непріятное положеніе мужа.
Веньяминъ съ необыкновенной ловкостью и усердно работалъ, одной рукой держа противника, a другой продолжая колотить его по лицу. Онъ рѣшительно обезобразилъ лицо Долитля и сдѣлалъ его коричнево-синимъ. Ричардъ пробивалъ себѣ дорогу сквозь толпу и продирался къ мѣсту драки.
— Господинъ Долитль! — кричалъ онъ: — какъ могли вы забыться до такой степени, чтобы нарушить спокойствіе, ввести въ обиду судъ и такъ жестоко обойтись съ бѣднымъ Веньяминомъ.
При звукѣ голоса Ричарда, Веньяминъ пріостановился въ своемъ пріятномъ занятіи и этимъ далъ время Гираму обратить къ шерифу свою разбитую физіономію.
— Законъ долженъ возстать противъ такой клеветы! кричалъ Долитль, всхлипывая въ отчаяніи. Законъ долженъ удовлетворить меня, и я требую, господинъ шерифъ, схватить этого человѣка и посадить въ темницу.
Между тѣмъ дѣло было объяснено шерифу, и онъ съ упрекомъ обратился къ дворецкому:
— Веньяминъ! — сказалъ онъ: — какъ попали вы въ клѣтку? Я всегда любилъ и уважалъ васъ, думая, что вы тихи и скромны, какъ овца; но теперь вижу, что вы срамите не только себя, но и своего друга и покровителя. Боже! господинъ Долитль! — прибавилъ онъ: — вѣдь онъ своротилъ вамъ всю физіономію на сторону.
Гирамъ, между тѣмъ, всталъ на ноги и, увидѣвъ себя освобожденнымъ отъ кулаковъ своего врага, разразился злобою и требовалъ, чтобы за него отмстили. Такъ какъ обида произошла слишкомъ публично, чтобъ могла остаться безъ вниманія, то шерифъ обязанъ былъ посадить въ тюрьму своего дворецкаго, котораго дѣйствительно любилъ. Въ это время срокъ для Натти окончился, и Веньяминъ, узнавъ, что они оба, по крайней мѣрѣ, одну ночь проведутъ въ темницѣ вмѣстѣ, нисколько не противился этой мѣрѣ, и когда констабли ввели его въ заключеніе, то объявилъ имъ слѣдующее:
— Я чрезвычайно малымъ считаю раздѣлить заключеніе съ такимъ человѣкомъ, какъ честный Натти Бумпо; но утверждаю, что безразсудно сказать, что человѣкъ заслуживаетъ что-нибудь хуже двойной порціи рому, за то, что своротилъ на сторону физіономію такому человѣку, какъ Долитль. Нѣтъ животнаго хуже этого мошенника въ цѣломъ околоткѣ, и если онъ не камень, то найдетъ что разсказать обо мнѣ. Что же тутъ такого ужаснаго, господинъ Ричардъ, что вы принимаете это такъ близко къ сердцу? Это происходило рѣшительно какъ въ регулярной войнѣ: онъ имѣлъ даже преимущество тѣмъ, что противникъ его стоялъ на якорѣ.
Ричардъ считалъ недостойнымъ отвѣчать на такой вопросъ и, увидѣвъ что преступники въ тюрьмѣ и замокъ запертъ, тотчасъ удалился.
Послѣ обѣда Веньяминъ много болталъ съ прохожими сквозь рѣшетчатое окно. Натти же большими шагами ходилъ взадъ и впередъ, молча, спустя голову на грудь. Иногда онъ поднималъ голову и смотрѣлъ на праздношатающихся, и въ этотъ моментъ на лицѣ его мелькало веселое выраженіе самозабвенія, которое скоро уступало мѣсто задумчивости.
Въ сумерки приходилъ Эдвардсъ и нѣсколько времени серьезно разговаривалъ съ своимъ другомъ. Вѣроятно, онъ приносилъ утѣшеніе старому, доброму охотнику, потому что какъ только послѣдній удалился, то этотъ бросился на постель и погрузился въ глубокій, тихій сонъ.
Любопытные зрители истощили, наконецъ, краснорѣчіе дворецкаго, и когда Натти спалъ и послѣдній собесѣдникъ, Билли Кирби удалился въ восемь часовъ вечера, то Веньяминъ отправился на покой, завѣсивъ предварительно отверстіе, чтобы защититься отъ сквознаго вѣтра.
Глава десятая
Съ наступленіемъ сумерекъ судъ прекратился. Въ девять часовъ вечера въ деревнѣ господствовало глубокое молчаніе, и улицы совершенно опустѣли.
Въ этотъ часъ судья, съ своей дочерью, сопровождаемой на близкомъ разстояніи Луизой Грантъ, гулялъ по аллеѣ деревни, разсуждая о происшествіяхъ минувшаго дня.
— Ты скорѣе всѣхъ можешь успокоить Натти, сказалъ Мармадукъ, но ты должна остерегаться говорить о его проступкѣ, который, по закону, ему нельзя простить.
— О, добрый батюшка! — нетерпѣливо замѣтила Елисавета: — назвать святыми законы, которые наказываютъ такъ жестоко за такой незначительной проступокъ!
— Лиза, дитя мое, ты не понимаешь этого, отвѣтилъ судья. Какъ бы могло повредить моему званію то, если бы могли сказать, что я избавилъ отъ наказанія преступника за то, что онъ случайно былъ спасителемъ моей дочери.
— Я и не отвергаю затруднительности твоего положенія. Но въ такомъ проступкѣ, какъ Натти, я не могу исполнителя законовъ отдѣлить отъ человѣка.
— Но вѣдь проступокъ Натти не былъ такъ ничтоженъ, какъ ты думаешь, милое дитя; тутъ рѣчь идетъ не о нападеніи Гирама, но объ угрозѣ стрѣлять въ чиновника, исполняющаго свой долгъ.
— Все равно! отвѣчала Елисавета. — Я знаю невинность Натти и потому считаю неправыми всѣхъ осудившихъ его.
— И твоего отца, Лиза?
— Ахъ, избавь меня отъ такихъ отвѣтовъ. Скажи мнѣ лучше твое порученіе, чтобъ я могла скорѣе окончить его.
Судья немного остановился, нѣжно улыбнулся своей дочери, тихо положилъ руку на ея плечо и потомъ сказалъ:
— Ты, можетъ быть, частію и права, Лиза, но сердце твое слишкомъ часто беретъ верхъ надъ разсудкомъ. Однако, выслушай меня теперь. Въ этомъ бумажникѣ 200 доллеровъ; поди къ преступнику, покажи привратнику эту бумагу, чтобъ онъ впустилъ тебя, и разскажи бѣдному старику все, что лежитъ y тебя на сердцѣ. Однако, не забывай при этомъ, что Натти сдѣлалъ проступокъ, что законы должны были наказать его и что твой отецъ судья.
Елисавета ничего не отвѣчала, прижала къ груди руку отца, взяла за руку Луизу и направилась къ тюрьмѣ.
Дорогой онѣ не слышали ничего, кромѣ тяжелыхъ шаговъ упряжныхъ воловъ и стука телегъ, ѣхавшихъ съ ними по одному направленію. Въ господствующей всюду темнотѣ трудно было различить погонщика. Вблизи темницы онѣ были задержаны волами, повернувшими къ зданію и въ награду за труды получившими клокъ сѣна, который терпѣливо несли на шеѣ. Это было такъ обыкновенно, что Елисавета не взглянула даже на упряжь, пока не услыхала разговора погонщика съ своими волами.
— Смотри, пеструшка, хочешь?
Голосъ мужчины казался знакомымъ молодой дѣвушкѣ, и, приблизясь къ нему, она увидѣла подъ грубой одеждой погонщика Оливера Эдвардса.
— Миссъ Темпль! вскричалъ юноша.
— Мистеръ Эдвардсъ! сказала удивленная Елисавета.
— Возможно ли, что я вижу васъ въ это время около темницы съ миссъ Луизой! продолжалъ Эдвардсъ.
— Да, господинъ Эдвардсъ, — тихо отвѣтила Елисавета: — мы не только около темницы, но и хотимъ войти въ нее и доказать Кожаному-Чулку, что не забыли его услугу; хотя мой отецъ и былъ судьей, но онъ не неблагодаренъ. Если вы хотите навѣститъ своего друга, то прошу васъ на десять минутъ уступить намъ первенство. Покойной ночи, сэръ; сердечно сожалѣю, что вижу васъ въ этомъ занятіи; но будьте увѣрены, что мой отецъ….
— Не говорите объ этомъ, смѣю васъ просить, — замѣтилъ Эдвардсъ. Будьте такъ добры, не выдавайте никому, что я здѣсь.
Елисавета, давъ обѣщаніе, отвернулась отъ Эдвардса, и явившійся привратникъ напомнилъ ей о цѣли ея посѣщенія.
Такъ какъ всѣ въ деревнѣ знали, что Бумпо спасъ жизнь этихъ дѣвушекъ, то ихъ требованіе войти въ темницу не возбудило удивленія. Бумага Темпля устранила всякія возраженія, и онѣ немедленно введены были въ тюрьму. Въ это самое время послышался грубый голосъ Веньямина:
— Ого, кто тамъ идетъ?
— Желанные гости, господинъ Пумпъ, — замѣтилъ привратникъ. — Однако, что сдѣлали вы съ замкомъ, что онъ не отпирается?
— Немного терпѣнія и осторожности, отвѣтилъ дворецкій. — Видите, я забилъ въ скважину гвоздь, чтобы не вошелъ сюда Долитль; теперь этого не предвидится.
Стукъ молотка убѣдилъ стоявшихъ за дверью, что дворецкій серьезно принялся за дѣло. Скоро замокъ подался, и дверь отворилась.
Когда дѣвушки вошли вмѣстѣ съ тюремщикомъ, то безъ затрудненія замѣтили, что Пумпъ хотя и находился въ состояніи полуопьянѣнія, однако ж имѣлъ еще столько сознанія, чтобъ удалиться къ своему ложу, когда узналъ посѣтительницъ. Не обращая особеннаго вниманія на свою госпожу, онъ, отрезвившись, усѣлся на скамью и прислонился къ стѣнѣ.
— Господинъ Пумпъ, — сказалъ привратникъ, — если вы хотите портить мои замки, то я привѣшу вамъ къ ногамъ желѣзныя украшенія, и это отниметъ y васъ всякую охоту вставать.
— Какъ бы не такъ, ворчалъ Веньяминъ: — вы уже держали меня разъ за пятки, и я думаю, что вамъ достаточно этого. Вѣдь я дѣлаю то же, что и вы. Бросьте вашу наружную застежку, не то, увѣряю васъ, не найдете цѣпи и изнутри.
— Я долженъ запирать въ девять часовъ, сказалъ привратникъ, не обращая вниманія на Веньямина: — теперь 42 минуты девятаго.
Онъ поставилъ свѣчу на сосновый столъ и вышелъ изъ тюрьмы.
— Кожаный-Чулокъ, мой добрый, старый Кожаный-Чулокъ, моя благодарность привела меня къ вамъ. Если бы вы дали обыскать домъ, то все прошло бы хорошо, такъ какъ убійство оленя бездѣлица.
— Позволить обыскать домъ! сказалъ Натти, тихо подымая голову, но не выходя изъ угла, въ которомъ сидѣлъ. — Неужели вы думаете, что я впустилъ бы этого червя въ мою хижину? Нѣтъ, нѣтъ, я не впустилъ бы и васъ, a o немъ уже и говорить нечего. Пусть они обыщутъ теперь пепелъ и уголья, и если найдутъ что-нибудь кромѣ пыли, какъ при обжиганіи поташа въ горахъ, то не будь я Кожаный-Чулокъ!
Онъ тяжело опустилъ голову и покачалъ ею.
— Но вѣдь хижину можно выстроить вновь; какъ только освободятъ васъ изъ-подъ ареста, то я сама буду заботиться о томъ, чтобъ вы имѣли хорошій кровъ.
— Развѣ можешь ты дать жизнь мертвому? Нѣтъ, нѣтъ, никто изъ васъ не пойметъ, что значитъ въ продолженіе сорока лѣтъ жить подъ однимъ и тѣмъ же кровомъ и имѣть вокругъ себя однѣ и тѣ же вещи.
— Зачѣмъ эти грустные мысли, старый другъ; вѣдь есть деревья лучше тѣхъ, и я достану ихъ для васъ прежде, чѣмъ вы освободитесь изъ-подъ ареста, и вы проведете въ довольствѣ и спокойствіи остатки дней вашихъ.
— Домъ, спокойствіе, довольство! грустно отвѣчалъ Натти: вы добры и потому думаете такъ, но этого не можетъ быть, послѣ того, какъ Веньяминъ видѣлъ, какъ мои старые члены выставили на посмѣяніе толпы.
— Ахъ, къ чорту съ твоей клѣткой, съ пренебреженіемъ сказалъ Веньяминъ: кто будетъ заботиться о нашихъ деревянныхъ чулкахъ. Вѣдь и мои ноги были въ тискахъ, a я не думаю, чтобъ онѣ сдѣлались хуже.
Елисавета приказала дворецкому замолчать и, обратясь къ Натти, продолжала:
— Добрый, старый другъ, вѣдь я пришла сюда, чтобъ поговорить о вашей будущности и позаботиться объ остаткѣ вашихъ дней, дабы вы провели ихъ въ довольствѣ и спокойствіи.