- Позвольте помочь!
- С удовольствием. - И Марина оказывается в объятиях шефа. - Ого, сколько мощи! Кто бы мог подумать!
- Ах, Марина Васильевна, не цените вы своего начальника! - улыбается Андрей Павлович и ставит Марину на пол.
В перерыв в столовке самообслуживания медленно ползет к кассе очередь мимо супов в нержавеющих мисочках, мимо сереньких котлет и очень прозрачных компотов. Скользят по трубчатым полозьям пластмассовые подносы. Впереди Марина. Лида, как всегда, сзади.
- Ну и что? Ну и что? - тихо возражает Лида. - Ты устроила примитивную дешевую провокацию - задрала юбку, показала все, что можно, да еще и повисла на нем!.. А мужик есть мужик! Было бы хуже, если бы при виде твоих ляжек у него вообще ничего не возникло.
- Все, что надо, все возникло! В этом можешь не сомневаться. А ты -абсолютная слепая дура. Помидоры будешь?
- Да. А сколько они стоят?
- Семьдесят коп. Брать?
- Нет. Лучше салат витаминный за двадцать две. Тебе щи?
- Я первого не ем. Неужели ты рассчитываешь, что он после вашего дурацкого Адлера бросит все и…
- Я никогда ни на что не рассчитываю, - уже за столиком говорит Лида. - Я хочу надеяться. Тем более, что он сам мне говорил.
- Не будь дурочкой, Лидуня. Оттяни свой отпуск на месяц. Поедем вместе в Ялту. У меня там в «Интуристе» мощнейший крюк! Поселимся в отличной гостинице. Рядом Дом творчества писателей, до ВТО - рукой подать! Найдем двух шикарных мужиков… Причем не нас будут выбирать, а мы! И проведем время, как белые люди, Лидка! А там, чем черт не шутит…
- Я люблю его, - тихо говорит Лида, прихлебывая щи.
- А ты не думаешь, что его еще одна женщина любит.
- Кто?.. - пугается Лида.
- Его жена, - жестко говорит Марина. - Вполне приличная девка. Я бы даже сказала - симпатяга.
- Ох, черт, я так старалась об этом не думать!
Бабушка смотрит на закрытую дверь, откуда доносятся обрывки фраз Евгения Анатольевича и Нины Елизаровны.
- …и мне предложили такие вот курсы АСУП… - это голос Евгения Анатольевича. Бабушка слышит звяканье чайной ложечки в чашке, смех Нины Елизаровны:
- А-суп! Очень по-абхазски. Там к каждому русскому слову в начале пристегивается буква «А»: «Агорсовет», «Амагазин», «Абольница»…
- Нет, АСУП - это автоматизированная система управления. Наше министерство такие курсы организовало и… Я же диспетчер на заводе. Вообще-то - старший диспетчер. Но это только название. А так… Меня и послали. На три недели.
- А что такое - диспетчер на заводе?
- Ну, есть график прохождения заказов. Смежники недопоставили - план летит вверх тормашками. Звонишь, требуешь, просишь, умоляешь. Ты кричишь, на тебя кричат.
- Вы кричите? - слышно было, как Нина Елизаровна рассмеялась.
- Пожалуй, вы правы. Больше на меня кричат.
Бабушка тоскливо уводит глаза в потолок и почти перестает слышать голоса из большой комнаты.
И возникают в ее полуживой голове свои тайные воспоминания.
Ни цвета, ни звука.
Когда это было?.. И было ли?..
(i)…В следственном кабинете, на столе у Друга, лежит портрет члена правительства Булганина, проколотый настоящей юбилейной медалью Дедушки.(/i)
(i)Друг сидит за столом, а его помощник, молоденький чекист, стоит около Бабушки, сидящей по другую сторону стола. Он подает ей листы протокола допроса, и Бабушка, с глазами, полными слез, аккуратно подписывает каждый лист с одной и с другой стороны.(/i)
(i)Друг встает, одобрительно гладит Бабушку по плечу и выходит из кабинета.(/i)
(i)Помощник Друга садится на место своего начальника и нажимает кнопку.(/i)
(i)Двое конвойных под руки вводят Дедушку. Он - в тельняшке, покрытой бурыми пятнами высохшей крови. Лицо опухло, один глаз не открывается, передние зубы выбиты.(/i)
(i)Помощник Друга трясет перед разбитым лицом дедушки портретом Булганина с настоящей медалью и показывает листы протокола, подписанные Бабушкой.(/i)
(i)И тогда Бабушка хватается за голову, падает перед Дедушкой на колени и, рыдая, целует ему руки в наручниках.(/i)
(i)Дедушка пытается отшвырнуть ее ногой, но сил у него не хватает, и он просто плюет Бабушке в лицо…(/i)
Бутылка шампанского почти выпита, стол являет собой все приметы закончившегося завтрака, а между обшарпанным комодиком красного дерева и диваном стоят Нина Елизаровна и Евгений Анатольевич.
Евгений Анатольевич обнимает Нину Елизаровну, целует ее лицо, шею, глаза, руки…
- Женя, ну это просто смешно в нашем возрасте, - жалобно бормочет Нина Елизаровна, даже не пытаясь отстраниться. - Когда вы первый раз пришли в наш музей…
- Ниночка! - задыхаясь говорит Евгений Анатольевич. - Мы уедем ко мне. У нас тепло, море рядом…
- Вы сошли с ума, Женя! - печально возражает Нина Елизаровна.
- Господи, я же мог не пойти в этот музей!.. - с мистическим ужасом восклицает Евгений Анатольевич. - Но ведь пошел же! Значит, есть Бог на свете!
- Женя…
- А летом-то у нас как, боже мой! Мне от завода участок давали - я все не брал, не брал…
- Женя, не мучайте меня. Какой участок? О чем вы говорите?
- Нина… Уедем, Ниночка!
- А мама? А девочки?
- И маму с собой! Она там поправится. Будем выносить ее в садик. Там цветы…
- Да ну вас к черту, Женя! Зачем вы меня терзаете…
- Я?! Да я умереть готов…
- Ну что вы, родной мой!.. Что вы такое говорите!.. Я так от этого отвыкла, так уже было успокоилась, а вы…
- Милая! Милая!.. Любимая моя… Евгений Анатольевич нежно целует Нину Елизаровну и никак не может расстегнуть верхнюю пуговичку ее платья.
В помощь Евгению Анатольевичу она сама расстегивает две верхние пуговички и расслабленно шепчет:
- Женя, ну что ты делаешь?.. Я же тоже живой человек…
- Ниночка…
- Ну, подожди, подожди… - не выдерживает Нина Елизаровна. - Господи, там же мама за стенкой! Ну, подожди, я постелю хотя бы!
Она выскальзывает из обьятий Евгения Анатольевича, достает из шкафа постель, быстро расстилает ее на диване, сбрасывает с себя платье-халатик и ныряет под одеяло.
Ошеломленный быстротой ее действий Евгений Анатольевич три секунды стоит столбом, а потом, потрясенный, еще не верящий в свое счастье, сбрасывает туфли и начинает лихорадочно стаскивать с себя брюки, нелепо прыгая на одной ноге.
- Что мы делаем, что мы делаем… - закрыв глаза, шепчет Нина Елизаровна и снимает колготки под одеялом. - Помоги нам, Господи… Прости меня, дуру старую!
- Ниночка-а-а!.. - воет от нежности Евгений Анатольевич.
Оставшись в пиджаке, рубашке и туго завязанном галстуке, но без штанов, а только лишь в длинноватых ситцевых трусах с веселенькими желто-синими цветочками, Евгений Анатольевич с сильно поглупевшим лицом бросается к дивану…
…но в это мгновение из бабушкиной комнаты раздается мощный удар корабельного колокола:
Бом-м-м!!!
И сразу же, в незатухающем гуле от первого удара, звучит второй, еще более мощный и тревожный:
Бом-м-м!!!
- О, черт побери! В кои-то веки! - в ярости вскрикивает Нина Елизаровна и спрыгивает с дивана в одной коротенькой комбинации.
Она врывается в бабушкину комнату, захлопывает за собою дверь, и оттуда раздается ее отчаянный крик:
- Ну что?!! Что? Что?! Что тебе еще от меня нужно?!
Евгений Анатольевич в испуге бросается натягивать на себя брюки.
Потом, в криво застегнутом платьице, в старых стоптанных шлепанцах, она провожает Евгения Анатольевича и уже в дверях говорит ему тусклым, бесцветным голосом:
- Ну, не судьба, видно. Не судьба. Наверное, не для меня уже все это.
- Ниночка…
- Может быть, так оно и к лучшему.
- Нина, послушайте…
- Идите, Женя. Идите.
- Нина! Но ведь я вас…
- Господи… На какую-то секунду бабой себя почувствовала! И здрасте, пожалуйста… Идите, Женя. Видать, не получится у нас с вами романчик. Идите.
Она открывает входную дверь, прислоняется к косяку и смотрит, как раздавленный Евгений Анатольевич спускается по ступенькам.
- Эй, Евгений Анатольевич…
Он замирает, резко поворачивается к ней. В глазах у него сумасшедшая надежда, что она позовет его обратно.
Но Нина Елизаровна желчно усмехается и говорит:
- А вам очень к лицу эти ваши трусики с желто-синими цветочками, - и медленно закрывает дверь.
Она возвращается в большую комнату, оглядывает стол с двумя приборами, остатки сыра, две чашки из-под кофе, недопитое шампанское, два бокала и пять маленьких бледных роз в старом хрустальном кувшинчике.
Потом туповато разглядывает свой диван с непорочной постелью, выливает остатки шампанского в бокал и не торопясь выпивает его до последней капли.
Она ставит бокал на стол и распахивает дверь бабушкиной комнаты.
Бабушка настороженно смотрит на дочь.
- Ну, давай теперь спокойно: что тебе было от меня нужно? Объясни: зачем ты меня звала? Я тебя час тому назад накормила. Перестелила. Судно у тебя чистое. Сама ты…
Нина Елизаровна подходит к постели матери, резко сдергивает с нее одеяло. Тоненькие синеватые ножки с уродливыми старческими ступнями еле выглядывают из под длинной холщовой ночной рубашки.
- Сама ты совершенно сухая! Все у тебя в порядке! - Нина Елизаровна даже не замечает, что начинает повышать голос: - Что тебе еще от меня было нужно?!
Бабушка зажмуривается и в испуге поднимает правую руку, прикрывая лицо. Этого Нина Елизаровна не выдерживает.
- Ты что закрываешься?! - уже в полный голос возмущенно орет она. - Ты что закрываешься, комедиантка старая?! Тебя что, кто-нибудь когда-нибудь бил? Когда-нибудь хоть в чем-то упрекнул? Ты почему закрываешься? Ты всю жизнь жила так, как тебе этого хотелось! И меня заставляла жить, как т е б е это было нужно! Это ты развела меня с Виктором! Ты не хотела его у нас прописать! Ты его сделала моим приходящим мужем! Помнишь?! А ведь Лидке уже четыре года было! Пусть он дурак, фанфарон, но он был отцом моей дочери, твоей внучки! Моим мужем, черт тебя побери! Может быть, я еще из него человека сделала бы! Нет!!! Как же! Тебе не нужен был зять-студент… Теперь у него все есть, а мы с тобой девятый хрен без соли доедаем! Я колготки себе лишние не могу купить! Девки ходят бог знает в чем! Ты же мне всю жизнь искалечила!!! Ты Сашу вспомни, Александра Наумовича! Ты же его со свету сживала! Только потому, что он Наумович да еще и Гольдберг!.. Это ты лишила Настю отца! Ты заставила поменять ей фамилию! А он меня по сей день любит… И Настю боготворит. И не виноват в том, что его тогда в оркестр Большого театра не взяли! Не его вина, что он до сих пор в оперетте за сто шестьдесят торчит! Потому что у нас в стране таких, как ты… А ты мне здесь еще цирк устраиваешь! Ручонкой она взялась прикрываться! Гадость какая! Мне пятьдесят через полгода. И в кои-то веки пришел нормальный, хороший мужик… К морю хотел тебя забрать! В садик выносить, цветы нюхать! А ты!.. Господи!!! Да когда же это все кончится!..
Тут Нина Елизаровна замечает, что по неподвижному лицу старухи текут слезы и слабо шевелится единственно живой уголок беззубого рта. И Нина Елизаровна скисает.
- Ладно… Хватит, будя.
Она садится рядом с кроватью матери и уже совсем тихо говорит:
- Ну, все. Все, все. Ну, прости, черт бы меня побрал!
Нину Елизаровну наполняет щемящая жалость к безмолвной матери, она наклоняется, прижимается щекой к ее безжизненной руке и шепчет:
- Прости меня, мамочка…
Глаза ее тоже наполняются слезами, она тяжело вздыхает и вдруг, рассмеявшись сквозь слезы, удивленно спрашивает у матери:
- И чего я так завелась? Ну, спрашивается, чего?..
Настин магазин снова закрыт на перерыв. В подсобке обедают четыре продавщицы в грязных белых куртках. Точно в такой же куртке сидит и покуривает Настя.
На электроплитке - кастрюля с супом. На столе - огурцы, простенькая колбаска, студень в домашней посудине.
Старшая продавщица Клава, в некрасивых золотых серьгах и кольцах, приоткрывает дверь подсобки и сквозь пустынный торговый зал видит за стеклянными витринами десятка полтора не очень живых старушек с самодельными продуктовыми сумками. У входа в винный отдел видит она и мрачноватую очередь еще трезвого мужского люда.
- И чего стоят? Чего ждут? Нет же ни хрена! Сами «докторской» закусываем… А они стоят! Ну, люди!
Клава раздраженно захлопывает дверь, вытаскивает из-под стола большую початую бутылку «Московской» и разливает по стаканам.
- Оскоромишься? - Клава протягивает Насте бутылку.
Настя отрицательно покачивает головой.
- Будем здоровы, девки, - Клава выпивает, хрустит огурцом. - Настюха! Хоть студень-то спробуй. Домашний. С чесночком.
Это тебе не магазинный -ухо-горло-нос-сиськи-письки-хвост.
Настя вежливо пробует студень.
- Лучше б двадцать пять капель приняла, чем курить, - говорит одна продавщица Насте.
- А в «Аргументах и фактах» написано, что в Калифорнии уже больше никто не курит. Во, дают! Да? - говорит другая.
- Это почему же? - лениво осведомляется третья.
- Люди, которые живут хорошо, хотят прожить дольше, - объясняет Клава.
Заглядывает полупьяный небритый магазинный работяга:
- Наська! Обратно твой хахаль пришел. С тебя стакан. Гы-ы!
- Иди, иди, стаканщик хренов! - кричит Клава. - Ты с холодильника товар в отдел поднимай!
- А нальешь?
- Догоню и еще добавлю!
Работяга исчезает. Настя гасит сигарету и поднимается.
- Смотри, девка, - говорит Клава.
- Женится - тогда пусть хоть ложкой хлебает, - говорит вторая.
- Ихне дело не рожать - сунул, вынул и бежать, - говорит третья.
- Ето точно, - подтверждает четвертая.
Настя усмехается и выходит. Клава кричит ей вслед:
- Особо не рассусоливай! Через двадцать минут открываемся!
В грязном, отгороженном тупичке замагазинного лабиринта, среди смятых коробок и ломаных тарных ящиков, Мишка тискает Настю.
Настя отталкивает его, а тот бормочет срывающимся голосом:
- Ну в чем дело, малыш? Расслабься…
- Да отвали ты, дурак! Нашел место. Не лезь, кому говорю!..
А у Мишки глаза бессмысленные, шепчет хриплым говорком:
- Ну че ты, че ты, малыш?..
- «Че», «че»! Ниче! Влипли мы, вот «че».
- Не понял, - насторожился Мишка.
- Ну, я влипла. Так тебе понятней?
- Во что? - Мишка наконец совладал со своим естеством.
- О, Господи! Кретин. Именно в это самое.
- Что, сдурела?! - пугается Мишка.
- Ага. Сдурела. Сколько раз просила: «Мишенька, будь осторожней! Мишенька, будь осторожней…» «Все в порядке, малыш, я все знаю. Не бойся, малыш!» Дотрахались…
Последнее слово Мишке не нравится, и он болезненно морщится.
- Чего ты рожу кривишь? Назови иначе, - советует ему Настя.
- Да погоди ты, Настя… А ты уверена, что ты… Это…
- В том, что я беременна?
- Да.
- Беременна, беременна. Не боись, «малыш», - усмехается Настя.
- А ты уверена, что это… от м е н я?
Настя смотрит на него в упор немигающими бабушкиными глазами. Рука нашаривает за собой грязный тарный ящик.
Взмах!.. И ящик с жутким треском разлетается на голове у Мишки.
Мишка падает. Сверху на него сыплются еще несколько ящиков.
- Засранец, - краем куртки Настя вытирает испачканные руки.
- Настя! - доносится голос Клавы. - Открываемся!..
- Иду, тетя Клава! - и Настя уходит, даже не оглянувшись.
На экране японского телевизора «Панасоник» в любовном томлении движутся обнаженные тела двух женщин. Струится обволакивающая мелодия из фильма «Эммануэль».
И тут же гортанный голос:
- Слушай, зачем они это делают - женщина с женщиной? Зачем мужчину не приглашают? Странно, да?
А в ответ пьяненький голос Евгения Анатольевича:
- Очень, очень странно. И ведь сначала сами приглашают, а потом…
В двухместном стандартно-неуютном номере гостиницы «Турист» сидят Евгений Анатольевич, в пижаме и тапочках, и огромный толстый туркмен в ярких «адидасовских» штанах, сетчатой майке-полурукавке и роскошной каракулевой шапке.