- По-моему, следует отослать остатки метеора в музей, - предложил я. - Ведь почти все метеоры полностью сгорают в полете.
Отец пнул бесформенную кучу перед собой, из-под его ноги на секунду вырвалось пламя.
- Все еще горячий, - сказал отец и, присев на корточки, швырнул камень в кучу. Куча отозвалась гулким звоном. - Металл! - Брови отца поползли вверх. - И, похоже, пустотелая конструкция!
В душе моей зашевелился страх.
- Эта штука была... рукотворной! - вскричал я. - И наверняка парень сидел внутри нее! Но как такое возможно? И какие силы подняли эту штуку высоко в небо?
- Пойду за водой, - проговорил отец, поднимая оба ведра. - А ты будь поаккуратнее, не получи еще ожогов.
Найдя неподалеку палку, я принялся ковырять ею пепел вокруг почерневших от жара осколков металлической конструкции.
- Подумать только, упал с неба, точно метеор! - громко сказал я.
Из-под пепла глазам моим явилось что-то квадратное, металлическое. Я зацепил палкой предмет и подвинул поближе к себе. Это оказался ящичек размером с две мои ладони. Вдруг испугавшись собственных мыслей о падающих с грохотом метеорах и о бескрайнем космосе, я оттолкнул ящик в ямку и насыпал сверху земли. Затем я направился к реке и, встретив по дороге отца, взял у него одно из ведер с водой. Не оборачиваясь назад, мы зашагали домой.
* * *
Утром отец не поверил собственным глазам.
- Ожоги уже зажили! - вскричал он. - Посмотрите!
Я подскочил к кровати, на которой лежал парень. Действительно, еще вчера левая рука его от запястья до плеча сочилась кровью, а теперь ее покрывала сухая розовая кожа.
- Но его лицо! Его бедные лицо и глаза! - Ма, отойдя к столу, смахнула с глаз слезу и вернулась к кровати с чашкой, наполненной водой. - Ему необходимо много жидкости, - не терпящим возражений голосом заявила она.
- Но как же он будет пить? - удивился я. - Он же без сознания.
Отец осторожно приподнял парню голову. Тот застонал. Отец капнул воды на сухие, потрескавшиеся губы больного. После секундной паузы парень слизал воду и что-то пробормотал.
- Еще? - спросил его отец. - Ты хочешь еще?
Парень ничего не ответил. Отец принялся менять ему повязки и накладывать новые листы чая.
- О нем нужно постоянно заботиться, - сказал отец матери. - Ну как, справишься?
- Если мне поможет Барни, - ответила Ма.
- Конечно, помогу, - с готовностью согласился я, а затем обратился к отцу: - Я, наверное, неправильно употребил вчера слово "метеор". Ведь на нашу землю упал не метеор, а метеорит. Верно?
- Верно, - подтвердил отец и вдруг добавил: - И в космосе есть не только метеориты, но и другие планеты, подобные Земле.
Последнее изречение отца надолго лишило меня покоя.
* * *
С каждым днем небо над головами все больше напоминало раскаленный металл, а жар после полудня становился таким сильным, что, подобно могучей руке, прижимал все живое к иссушенной земле. Хотя мы еще умудрялись набирать воду в Капризном ручье, но и он почти пересох, а река окончательно превратилась в отдельные мелководные пруды. Отцу приходилось целыми днями рыть землю, расширяя один такой прудик.
Поселившийся у нас парень вскоре уже смог сидеть на постели и есть то немногое, что мы могли ему предложить, но он по-прежнему не произнес ни слова, не издал ни звука, даже когда мы меняли на нем повязки и даже когда на лице его лопнули волдыри от ожогов и из-под лохмотьев кожи засочилась кровь.
Однажды я увидел вдалеке над горами тучку, и мы всей семьей высыпали из дома, но тучка или померещилась мне, или, покрутившись на месте, ушла прочь. Разочарованные, мы вернулись в дом и тут увидели, что парень сидит в кресле-качалке у окна. Мы перенесли его на кровать, потому что ноги отказывались слушаться его.
Отец, глядя на гостя, который лежал на кровати, сказал:
- Если он смог самостоятельно добраться до окна, то сможет и ходить, хотя бы в туалет. А то матери уж совсем тяжко ухаживать за ним. Барни, объясни ему это.
Легко сказать - объясни! Парень не видит, не разговаривает и, возможно, даже не слышит тебя? По-моему, передо мной стояла задача более сложная, чем перед кошкой, обучающей слепых котят. Я так и сказал отцу.
* * *
Как-то, воспользовавшись тем, что все ушли из дома, я велел парню:
- Пойдем.
Он, как обычно, сохранил гробовое молчание. Тогда я взял его за правую руку и потянул. Он сел и свесил с кровати ноги. Затем, повернув ко мне свое перевязанное лицо, тронул мою щеку рукой. Я не двигался. Тогда он стал мягко касаться пальцами моих глаз, носа, ушей, лба и шеи, а ощупав плечи, с явным облегчением вздохнул и взял меня за правое запястье.
- Чего ты опасался? - спросил его я. - Неужели рогов у меня на голове?
Парень приставил два кулака к моим вискам - как раз туда, где мое воображение нарисовало два загнутых в кольца, как у барана, рога.
- Вот это да! - воскликнул я. - Ты же в точности прочитал мои мысли!
Тут в хижину вошли Ма и Па, и парень лег на кровать.
Я решил, что время для объяснений еще не наступило.
* * *
После ужина я помог Ма вымыть посуду, а затем с книжкой сел за освещенный лампой стол. Мое внимание привлекло движение в углу. Я повернул голову. Парень усаживался на кровати. Я поспешил к нему. И тут мой рот сам собой раскрылся от удивления. Непонятно как, но мне вдруг стало ясно, чего хочет гость. Но откуда ему вообще известно о существовании дощатого домика во дворе?! Парень оперся о мою руку, и мы с ним двинулись к двери. Дверь за нашими спинами закрылась; мы пересекли двор. Парень вошел в туалет, а я остался снаружи. Вскоре он вновь появился, и мы вернулись в дом. Он улегся на кровать, отвернул голову от света и замер, а я, облизнув губы, посмотрел на отца.
- А из тебя, оказывается, получилась отменная кошка-мать, - сказал тот.
Ма даже не улыбнулась шутке. Глаза ее были широко раскрыты от испуга.
- Он не касался пола, Джеймс! - сдавленно произнесла она. - Он не сделал ни единого шага! Он... Просто парил!
Не сделал ни единого шага! Просто парил! Вот это да! На секунду я задумался, но, действительно, звуков шагов парня не припомнил. Мои глаза встретились с глазами отца. Отец неожиданно сказал:
- Раз уж парнишка живет с нами, то надо дать ему имя.
- Тимоти, - немедленно вырвалось у меня.
- Почему именно Тимоти? - поинтересовался отец.
- Потому что так его зовут, - ответил я. - Тимоти.
* * *
Вскоре Тимоти стал есть с нами за столом, и мы подобрали ему кое-какую одежду. С вилкой и ножом он управлялся так лихо, будто его глаза все видели. Часто Мэри, показывая на него ложкой, что-то лепетала, но ее младенческая речь значила для Тимоти столько же, сколько высказывания взрослых - то есть ровным счетом ничего. Во время ежевечерних чтений за освещенным керосиновой лампой столом он неизменно сидел с нами, но совершенно отрешенно. Правда, перед молитвой он поднимал правую руку и прочерчивал в воздухе какой-то замысловатый знак.
Сам не знаю как, я внушил Тимоти, что при ходьбе следует наступать ногами на пол, и Ма больше не волновалась при виде его перемещений по дому, но зато пришел черед моим страхам. Каким-то образом я стал узнавать, когда Тимоти мучает жажда, и когда он хочет в туалет, и какая еда ему больше по вкусу, и какие места на его обожженном теле болят сильнее; и все это я понимал без единого его слова или жеста.
* * *
Дни шли своим чередом, слагаясь в недели. От зноя и недостатка влаги листья на фруктовых деревьях жухли и опадали, земля на полях превращалась в пыль, и ее разносил ветер. Подошло время родов. Как только у матери начались схватки, отец выпроводил меня с Тимоти и Мэри из дома. Мы втроем устроились под апельсиновым деревом в глубине сада.
Зная, что родители мои очень обеспокоены здоровьем младенца, который вот-вот появится на свет, я принялся беззвучно молиться. Когда все известные мне молитвы были прочитаны, я заговорил. Я рассказал Тимоти и о ферме, и о погибающем фруктовом саде, и о том, как, застав меня однажды ночью за тем, что я поливал из кружки особенно любимое мною апельсиновое деревце, отец разъяснил мне, что это деревцу не поможет, потому что корни его уходят глубоко под землю и влага туда не проникнет. Затем я рассказал Тимоти о пятерых умерших младенцах, которых родила мать, и о том, что Мэри родилась очень здоровой, но вся наша семья беспокоится о будущем ребенке. А затем... Затем... Затем у меня иссякли слова, и я просто сидел, изнывая от неопределенности и от зноя, и укачивал задремавшую у меня на коленях Мэри. Через некоторое время я вытер лицо рукавом и поднял голову.
Тимоти рядом не было. Я огляделся. Он двигался к дому, не делая при этом ни шага! Просто плыл в полуфуте над землей, словно лунатик, выставив вперед руки. Неведомо как он ухитрялся проходить между деревьями. Я подхватил Мэри и кинулся за ним. Догнал я его только перед самой дверью, и мы с ним вместе ввалились в дом.
Отец, наклонясь над отмытым до блеска кухонным столом, возился со свертком, Ма лежала на кровати. Тимоти приблизился к ее ложу и взял Ма за руку. Ма повернула к нему лицо и отрешенно прошептала:
- Ребенок не плачет. Почему он не плачет?
- Он не сделал ни единого вдоха, Рашель, - сказал отец. - Он нормально развит, но он не дышит.
Ма, устремив глаза в потолок, пробормотала:
- В шкафу есть распашонка. И розовая пеленка.
Отец послал меня найти место, подходящее для могилы.
* * *
Мы жили так, словно солнце село за горизонт и больше не взошло. Семья по привычке занималась повседневными делами, но целеустремленный и не унывающий прежде отец стал подавленным, молчаливым, и даже Мэри перестала смеяться, лопотать и резвиться. Все чаще, выйдя на крыльцо, малютка стояла и вглядывалась в далекий горизонт. Мы почти не упоминали вслух мертворожденное дитя. Его тельце, завернутое в розовую пеленку, мы похоронили под старым кряжистым дубом, а когда мать слегка оправилась после родов, пришли туда всей семьей и прочитали молитву, но над могилой не было пролито ни слезинки. Всю дорогу к дубу и обратно Тимоти шел, опираясь о руку Ма, а домой она вернулась с едва заметной улыбкой на губах.
Па, ставя на полку молитвенник, спросил таким тоном, что и Ма, и я удивились:
- Почему он за тебя цеплялся?
- Но, Джеймс, - запротестовала Ма. - Ведь Тимоти - слепой!
- Я не припомню, чтобы он хоть раз на что-нибудь наткнулся, проворчал отец. - Или не попал ложкой в тарелку. - Отец обратил пылающий взор на Тимоти. - И цеплялся за тебя он вовсе не потому, что слеп, а потому...
- Джеймс, - оборвала его Ма. - Не вымещай свое горе на Тимоти. Его нам на попечение вручил Господь.
- Извини, Рашель. - Отец обнял мать. - Я действительно сорвался. И причина тому не только гибель ребенка.
- Я знаю, - сказала Ма. - Но когда Тимоти касается моей руки, горе отступает, и на душе становится легче...
- Легче?! - Отец был в гневе, чего с ним почти никогда не случалось.
- Джеймс! - воскликнула Ма. - Вспомни: "Вечером водворяется плач, а на утро радость". (Ветхий Завет, Псалтырь, Псалом 29, Стих 6. - здесь и далее прим. перев.)
Отец, не глядя на нас, выскочил из дома.
* * *
Вечером, когда вслух читала Ма, я вдруг поднялся.
- Почему ты прерываешь мать? - спросил отец.
- Извините, - сказал я, - но Тимоти хочет пить.
- Сядь, - велел отец, и я подчинился.
Уже после молитвы я спросил:
- Можно теперь я принесу Тимоти воды?
- Откуда тебе известно, чего он хочет?
- Ну... Я просто знаю. - Я запнулся, глядя, как Тимоти поднимается из-за стола.
- Откуда же ты знаешь, если он не проронил ни слова?
Вглядываясь в освещенное лампой лицо отца, я признался:
- Я просто чувствую, что Тимоти страдает от жажды.
- Если Тимоти страдает от жажды, то пусть так и скажет.
- Но, Па, он же не умеет говорить, - возразил я.
- У него есть голос, - ответил отец. - Я собственными ушами слышал, как сразу после пожара он сказал несколько слов. Слова, правда, были мне незнакомы, но это все же были слова. Если он слеп, но при ходьбе не натыкается на предметы, если в его силах прикосновением руки утешить мать в горе, если ты под его воздействием чувствуешь, что он испытывает жажду, то сказать об этом он сможет и подавно.
Возражать я не стал. Возражать отцу вообще бесполезно. Родители стали укладываться спать, а я подошел к кровати из ящиков и сел рядом с Тимоти. Он не стал, как обычно, протягивать руку за кружкой. Он знал, что кружку я не принес.