— Ты хочешь, чтобы я об этом написал, Марат?
— Я хочу, чтобы ты выяснил, кому и зачем понадобилось на нас вешать лишний труп. А после этого я дам тебе интервью. Любое. Какое хочешь.
***
Прямо в коридоре Агентства на шею мне бросилась незнакомая юная блондинка и в тихом ужасе закричала:
— Зачем ты сюда пришел?
Господи, кого только не заносит в нашу «Золотую пулю»! А девочка, кстати, ничего…
— Зачем пришел? Соскучился, если ты меня ни с кем не перепутала, родная, — улыбнулся я и попытался чуть отстранить ее.
Но незнакомка силой затащила меня в бухгалтерию.
— Тебе не надо сюда приходить, понимаешь? — со слезами прокричала она. — Не надо!.. — И вдруг припала прямо к моим губам. Обалдев, я машинально ответил на поцелуй… Господи, как мне избавиться от этой нимфоманки?
— Стоп, снято! — воскликнул из угла усатый здоровяк в очках, в котором я узнал режиссера Худокормова. Только сейчас я заметил, что свет в бухгалтерии слишком яркий, что прямо у окна — камера, возле которой суетится оператор.
Худокормов хлопнул меня по плечу:
— Отлично, Ашот! Только будь пораскованней. Ведь Жора Армавирский — хозяин жизни, он считает, что ему все дозволено. Захотел — явился прямо на работу к своей девушке, без предупреждения. Жлоб такой, интеллигентствующий жлоб! И при озвучании добавь немного южного акцента.
Я едва не задохнулся от такой наглости.
— Какого акцента, да? Какой я вам Ашот? — Я, конечно, мог бы сказать больше, но — женщины кругом.
— Вот-вот, отлично! — захлопал режиссер в ладоши.
— Ой! — всплеснула руками девушка. — Ян Геннадьевич, это ведь не Капланян! Это Зураб — он здесь работает, в Агентстве!
— Вы смерти моей хотите! — вздохнул здоровяк. — А куда запропастился Капланян? Извините, батенька, — снова похлопал он меня по плечу. — Если не найдем Ашота — вас будем снимать в роли Армавирского.
…В свое время я был расстроен, когда Обнорский забраковал мою новеллу. Моего героя — журналиста Резо — вообще пришлось вычеркнуть из сценария. Но, оказывается, я вполне могу сойти за Армавирского! Может, податься в актеры? Вот Соболин уже вовсю у них снимается…
Обнорский и Спозаранник внимательно выслушали мой рассказ о встрече с Усмановым.
— Завязываем, — нахмурился шеф. — Даже если все правда, даже если повесили на них лишний глухарь, что с того? Трупом больше, трупом меньше… Почему мы должны из-за этого рыть землю? Согласен, Зураб?
Я молча кивнул. Я думал точно так же, как Обнорский. Вот только для него Марат Усманов был одним из многочисленных героев криминальной хроники. А для меня… Я ничего не сказал, я просто кивнул.
Я выслушал очередную порцию наставлений педанта Спозаранника. Я договорился с кем-то о встрече. Я бегал по коридору, натыкался на съемочную группу, шутил, познакомился с Капланяном и еще с несколькими актерами. А поздно вечером зачем-то залез в архив наших сводок и нашел через «ищейку» все, что у нас было про убийство Юрия Каценельсона — генерального директора НПО «Водопад».
Труп бизнесмена обнаружили полтора года назад, возле его дома. По первоначальной версии, Каценельсон оказал сопротивление уличным грабителям и получил две пули — в легкое и в живот. На месте происшествия преступники обронили мобильник. Но почему-то дело забуксовало. Дважды прекращалось, потом снова возобновлялось. А полгода назад обвинение в убийстве Каценельсона предъявили членам банды Скоморохова, уже давно арестованным по другим делам.
Почему бы и нет? Поработали с распечаткой мобильника, вышли на «скомороховцев», собрали доказательную базу… Скорее всего, так и было. У Марата поехала крыша. От пролитой крови.
Я вышел из Агентства, зашел в бистро и взял сто граммов коньяку. Потом повторил дважды. Легче не стало.
***
…Карабинов промокнул лысину платком и вздохнул:
— Что, Гвичия? Пришел просить за дружка своего?
— Так точно, товарищ полковник. Пожалуйста, выслушайте меня…
Мне было что рассказать. О том, как Марат своими руками демонтировал люк, чтобы вызволить из БТРа закрывшегося изнутри механика. Этот парень-таджик решил не даться «духам» живым и зажал в обеих руках гранаты с выдернутыми чеками, но «духи» почему-то не тронули БТР… О том, как Марат разжимал механику сведенные судорогой пальцы… А еще я видел, как он, Марат, нещадно матерясь, под огнем вытащил ножом осколок из ноги солдата, прижег рану горящим порохом и остановил кровь…
— Все знаю без тебя, Гвичия, — остановил меня Карабанов. И вдруг рявкнул: — А оружием торговать — это достойно советского офицера?
— Так ведь не «духам» продал же — своим, из соседней части, товарищ полковник. Ребята попросили выручить — он и пошел навстречу…
Карабанов помолчал минуту. Достал из-под стола грязную бутыль, порвал на клочки бумагу, плеснул в жестянку спирт и завороженно смотрел, как сгорает его последний шанс подвести Усманова под трибунал. Вылив остатки спирта в кружку и заглотив их, он устало произнес:
— Иди, Гвичия. Пусть твой дружок тебе спасибо скажет…
Это было в другой жизни. Мы были наивными. Мы были еще совсем наивными. Мы думали, что самое паскудное — это война…
***
— Зураб! — услышал я нежный, но испуганный голос жены.
Я стремительно сел в кровати и встряхнул головой.
— Опять кричал, да? Извини, родная… Спи.
На кухне налил холодного чаю, закурил. Нервы. Возраст. Уже пятый десяток. Но у меня есть теплая квартира. Есть любимая жена. Есть интересная работа. У Марата в ближайшие годы ничего подобного не будет.
Но ведь он сам все это выбрал. Разве кто-то его заставлял?
Хорошо бы посоветоваться с Шахом, но он запропал в Москве — рванул туда к своей зазнобе Тане. Счастливый… Влюбленный дурак.
Я тихо оделся, накинул куртку, бесшумно покинул квартиру. Час ночи. Сырость, ветер, листопад… Остановил ржавую «шестерку». Молодой человек в очках за полтинник довез меня до «Пещеры».
Сам не знаю, зачем я туда поехал. Ночные молодежные забавы — не для меня. Я вовсе не мечтал еще раз помериться силами с тамошними охранниками. Мне не нужен был Чабан. У меня не было никакого желания еще раз просить его о встрече с Маратом.
Тебе просто нужна та рыжая малолетка, Зураб…
Охранники были новые, незнакомые. Они не подали виду, что удивились хмурому высокому кавказцу, пришедшему с дождя. Вроде бы глубокая ночь — а молодежь веселится, танцует, хохочет… Я взял у стойки виски со льдом, присел на высокий стул — это место не просматривается видеокамерой. Сделать успел только пару глотков…
— Зураб, — дернула меня за рукав Настя. — Ты не обижайся на меня!
— Как можно? — улыбнулся я.
— Ну вот и хорошо. У тебя есть презервативы?
— А тебе есть восемнадцать?
— Какой ты душный, — поморщилась девочка.
— Чабан — твой отец?
— Нет, он мой любовник. Бывший. Тебя это волнует? Дай сигарету.
Мы вышли на улицу. Зашли под козырек, чтобы спрятаться от дождика. Сигареты вспыхивали как стоп-сигналы.
— Тебе нужна помощь, Зураб?
Я пожал плечами. Нужна ли мне помощь? Наверное…
— Наверное. Но я не знаю, чем ты можешь мне помочь…
— Зато я знаю. Рядом аптека, купим что надо… И зайдем к подруге.
— Не говори глупости, девочка.
— Смотри, Зураб, я пожалуюсь знакомым скинам! Они ненавидят хачиков.
— Разве я хачик?
— Конечно, хачик. Другого прозвища ты не заслуживаешь.
— Тебя давно не пороли?
— Давно!
— Хочешь?
— Хочу.
— В другой раз.
— Дурак…
Вздохнув, я посмотрел вслед Насте и выбросил окурок.
***
Домашний телефон бывшей следачки Ольги Петриченко найти оказалось несложно.
Голос у нее был хриплый, прокуренный и нетрезвый, несмотря на утренний час.
Знаю ваше Агентство, — рассмеялась она в трубку. — Что-то вы совсем перестали ловить мышей… Вот раньше читала вашу «Явку с повинной» от корки до корки…
— Ольга Михайловна, — мягко произнес я, — говорят, что последним вашим делом в прокуратуре было убийство Каценельсона…
— Ой-ой-о-о-ой! — издевательски протянула следачка. — Ой, куда вы забрались, ребята… Думаете, вы сильнее, чем Кроха? Наивные… Пинкертоны хреновы… Кроха всех переживет — и нас… и вас вместе с вашим Обнорским…
— Какая кроха? — обалдел я.
Следачка хрипло захохотала:
— Мальчики… Девочки… Спите спокойно. И счастливых вам снов…
Я ничего не понял и отправился покурить.
— Жора, — обратился я к Зудинцеву. — Что за авторитет такой — Кроха, не слышал?
— Ну ты даешь, Князь! — присвистнул опер. — Ха-ха! Кто ж не знает Михаила Никитича Крохоняткина!
— А что он контролирует?
— Он контролирует, к твоему сведению, областное управление юстиции. Первый зам начальника! Таких людей надо знать, Князь…
Зудинцев ушел, а я почесал в затылке… Таких людей надо знать!
***
Еще пару недель назад за уличными столиками возле пивной на Чайковского к вечеру не найти было места — здесь вовсю оттягивался личный состав УБОПа. А теперь столики пусты. Дышать осенним воздухом за кружкой пива предпочитают лишь несколько чудаков. Среди них — пенсионер, молодая парочка да мы с Шиллером. Шиллер — не поэт, а полковник УБОП.
В наши кружки с «Невским» так и норовили залететь опавшие листья. Полковник был усат, мордат и грозен. Он тушил бычки мимо пепельницы, стучал кружкой по столу и кричал:
— «Убойный» отдел главка — дети против нас, салаги! Сравни их раскрываемость и нашу! А, Зураб? Ты мне нравишься… Так закрыть всех «скомороховцев», как это мы сделали — у них кишка тонка…
— Я возьму еще пива, полковник, да?
— Сиди! Сам возьму. Так вот, насчет Каценельсона. Ты почему заинтересовался, Зураб? Не хитри со мной! Я тебе так скажу — суд разберется, они это совершили или не они. На Скоморохове столько трупов, что им всем на три пожизненных хватит…
— А кто все-таки на самом деле убил Каценельсона, полковник?
Шиллер на миг застыл.
— У тебя дети есть, Зураб?
— Четверо.
— А у меня один. Балбес! И вот представь — приходит ко мне человек, которого я давно знаю по службе. И говорит мне: спасай! Сына моего, говорит, подставили! Влипнуть может серьезно. Я прошу тебя, говорит, как отец отца — дай ему шанс…
Незаметно я нащупал диктофон в барсетке, но… Нет, не могу записывать втихаря.
Шиллер побагровел от пива. Он схватил за задницу девушку, убирающую столы. Та взвизгнула. Шиллер передразнил ее.
— Чертова шлюшка… но попка как орех.
— Успокойся, полковник, — произнес я как можно внушительней.
— Есть! — собрался Шиллер. — Все в порядке, командир, — показал он свои ментовские «корочки» подошедшему охраннику. И снова повернулся ко мне. — Понимаешь? У меня ведь тоже сын, с которым завтра то же самое может случиться. Потеряет где-то свой мобильник, а его к какому-нибудь убийству привяжут…
Так, Зураб, теплее, еще теплее.
— Крохоняткин? — обронил я наугад.
Шиллер на мгновение протрезвел. Я видел, как он с ужасом прокручивает в памяти всю нашу беседу.
— Такой раскрываемости, как у нас, в главке никогда не будет! — выкрикнул он, но как-то не очень уверенно. И для пущей убедительности добавил: — Давить бандюков, давить, на хуй!
Пепельница разлетелась под его кулаком, и к нам вновь поспешил охранник…
***
Мы с Зудинцевым грелись на лавочке под последними лучами осеннего солнца, когда Родя Каширин выскочил из подъезда, давясь от хохота:
— Бабушка Крохоняткина-младшего послала меня в таких непарламентских выражениях, что я потерял дар речи! Сказала, что ее внука уже искал один черножопый… Извини, Зураб, но она имела в виду тебя!
Я вздохнул. Врезать бы Роде, да не солидно как-то, без пяти минут миллионер, наследник заокеанской тетки… если не врет, конечно. Но, кажется, не врет. Сияет как медный котелок и пьян каждый день.
— И все-таки бабуля, надо отдать ей должное, — торжествующе продолжил Родион, — посоветовала зайти к приятелю внука, Лехе Бычкову.
— А адрес? — спросил Зудинцев, меланхолически щурясь на солнце.
— Адрес у нас в кармане, — усмехнулся Каширин. — По странной случайности гражданин Бычков регулярно задерживался в нетрезвом виде на старушке-«мазде», принадлежащей Виктору Крохоняткину.
Кореш Вити обитал в соседнем доме-«корабле». Обоссанный лифт доставил нас прямо к дверям его квартиры.
— Кто там? — раздался женский голос.
— Пэрэпись населения! — почему-то выпалил я со злостью.
Ребята захохотали, и Каширин зычно добавил:
— Впиши себя в историю России!
Дама в атласном халате и в бигудях выглядела эффектно, ничего не скажешь. Слегка напоминала нашу Агееву. Со столь же кокетливой, как и у Марины, интонацией она заметила:
— Что-то не очень похожи вы на переписчиков! Да и до переписи еще две недели.
— Мы пошутили, — признался Каширин. — Нам нужен наш товарищ Алексей Бычков.
— А-а…— Дама была разочарована. — Ищите его в ближайших разливухах… А сюда больше не являйтесь… переписчики.
Дверь перед нами захлопнули.
— Надо было с ней познакомиться поближе, — мечтательно произнес Зудинцев. — Может, узнали бы что…
— Мы и так узнали достаточно, — махнул рукой Каширин. — Жаль только, фотки Бычкова у нас нет. Зато Крохоняткин присутствует. — Он гордо продемонстрировал ксерокопию «несгибайки», добытую в паспортном столе за коробку конфет.
— Кроха-сын к отцу пришел, — продекламировал Зудинцев.
— И сказала Кроха, — подхватил Родион. — «Я на зону не хочу, мне и здесь неплохо»… А в Аргентине еще лучше.
В первой же рюмочной мы взяли по сотке, по пиву и по паре бутербродов.
— А я, ребята, скоро ухожу из Агентства, — вздохнул Зудинцев, разминая «Беломорину». — В угрозыск возвращаюсь…
— Обнорский в курсе? — спросил я.
— Не-ет… Пока не знаю, как ему сообщить.
— Ну, Жора, ты даешь, — присвистнул Каширин. — Неужели по ментовской зарплате истосковался?
— Значит, так, — рубанул рукой Зудинцев. Видно, эта тема была ему не очень приятна. — Во-первых, я начальником отдела иду — там деньги неплохие.
— А во-вторых, не в них счастье, — подколол его Родион.
Мы взяли еще по сотке.
— Пора работать, — напомнил нам Георгий и подозвал пожилого буфетчика…
Конечно, парня на «несгибайке» он не признал.
— Мы не менты, не думай, — попытался я успокоить мужика. Но тот лишь криво усмехнулся.
Осенний воздух после смрадной разливухи опьянил нас еще больше.
— Неохота мне уходить, ребята, — рассуждал Зудинцев, пыхтя «Беломориной», когда мы переместились в следующее подвальное кафе. — Ведь Агентство для меня — та же ментовка. Вот ради чего мы сейчас пашем в выходной день?
— Ради меня, Георгий, — ответил я. — А если тебе понадобится — я буду пахать ради тебя.
— Не в этом дело. — Зудинцев досадливо махнул рукой. — Мы пашем и не задаем себе вопрос: что нам за это будет?
— Потому что для нас важен процесс! — приподнял я палец.
— Верно, Зураб! — воскликнул окосевший Каширин. — Для нас как для настоящих самураев важнее всего путь, а не результат! И мы обязаны его пройти до конца… Сколько там еще осталось разливух?
— У меня и в ментовке выходных почти не было, — продолжал рассуждать Зудинцев. — Вот только разница в том, что будучи опером я мог этого Крохоняткина закрыть на трое суток. И никакой бы папаша меня не остановил…
— Не заливай, Жора, — пьяно усмехнулся Каширин.
— Да пошел ты! — Георгий не на шутку разозлился.