К их столику то и дело подходили мужчины и женщины, многих из них Артем узнавал и был бы совсем не против, если бы они присели к ним, ему хотелось знакомств, связей, разговоров о кино и шоу-бизнесе, ему отчаянно хотелось быть в центре, в гуще этого манкого и притягательного мира, но Никита только пожимал им руки, целовался, перебрасывался парой слов и снова возвращался к пьесе «Правосудие». Лесогоров скосил глаза на соседний столик, за который в этот момент усаживалась мрачная и явно только что поссорившаяся пара: режиссер, недавно прогремевший фильмом в жанре фэнтези, и его, как говорят, гражданская жена, победительница какого-то конкурса, не то красоты, не то вокалистов. Вот бы послушать, чего они не поделили…
А Колодный между тем все говорил и говорил:
– Сегодня в драматургии сплошь дурацкие надуманные ситуации, это якобы новизна и продвинутость. Твоя пьеса будет выгодно отличаться, потому что она про нашу повседневную жизнь, и ее будут смотреть с удовольствием. Ты совершенно гениально ущучил, Артем, что спрос на абстракцию и условность, на эдакий псевдомодерн уже проходит, люди хотят читать и смотреть про самих себя, а все почему? Потому что жизнь стала нравственно тяжелой, сложной, и люди ищут моральные ориентиры, маяки в непростых житейских ситуациях. Так что твою замечательную пьесу надо избавить от всего, что нетипично, и тогда она заиграет и станет хитом. Ты же помнишь из русской литературы: типический человек в типических обстоятельствах. А твоя история про мать Зиновьева и реанимацию – нетипическая, она все портит. Ты пойми, мне неудобно в этом тексте, мне твоего Зиновьева совсем не жалко, и зрителю его жалко не будет. А я же утверждаю в первом акте, что мне его стало жалко! Я просто не смогу быть достоверным, я не понимаю, как это играть.
Лесогоров снова отвлекся, на сей раз он узрел не вылезающего из теледебатов политика в обществе ярко накрашенной и подозрительно молоденькой девицы в вызывающем наряде. Ничего, еще три-четыре визита в «Киноманию» – и его блог в Интернете станет одним из самых посещаемых. Про знаменитостей всем интересно. Особенно если про них пишут гадости, уж это-то журналист Лесогоров знал точно.
На сцене «Новой Москвы» шла сложная трагическая пьеса, все главные роли в ней были построены на тяжелых переживаниях, и Театр сперва не различил в мешанине эмоций это чужое напряжение, идущее не со сцены и не из зрительного зала, а откуда-то со стороны. Театр в первый момент даже подумал, что ему показалось. Потом он понял, что не показалось и что напряжение исходит со стороны служебной лестницы. Наверное, кто-то из актеров только что ушел со сцены и направился к себе в гримуборную, унося с собой ужас и отчаяние, положенные ему по роли.
Но что-то было не так, что-то не вписывалось в придуманную схему. Театр насторожился, прислушался повнимательнее и понял, что комок напряжения находится не на той лестнице, по которой поднимаются в гримерки, а на другой, параллельной. Комок поднимался все выше и выше, он двигался медленно и осторожно и направлялся в сторону служебной квартиры. Опять к Артему Лесогорову гости идут… И чего они так боятся? Он что, страшный такой? Глупости! Театр неоднократно видел автора пьесы, когда тот появлялся в зрительном зале, или бродил по сцене, или торчал в кулисах, обычный молодой человек, симпатичный, светловолосый, ясноглазый, с хорошей улыбкой, такие женщинам нравятся. А кстати…
Театр отключился от происходящего на подмостках и весь сосредоточился на чужом напряжении. Ну конечно, это женщина! Так вот в чем дело! Женщина идет на свидание к Лесогорову, потому и нервничает, наверное, это ее первый визит в служебную квартиру. Интересно, как там у них все происходит?
Вот пульсирующий комок напряжения добрался до квартиры Артема и приутих, видно, Лесогоров встретил ее радостно, и женщина перестала волноваться. Надо же, а самого Артема Театр совсем не чувствует. Почему это? Может, его просто нет в квартире? Да нет, этого не может быть, ведь кто-то же открыл гостье дверь. Неужели молодой журналист настолько равнодушен к ней, что не испытывает никаких эмоций? Такое бывает, Театр знает, он уж столько любовных свиданий на своем веку наблюдал, а век-то не короткий, целых девяносто пять лет, из которых восемьдесят пять он именуется театром «Новая Москва».
А напряжение снова заиграло, но теперь уже какой-то другой краской, если на лестнице оно было тревожным, то теперь стало сосредоточенным, как будто женщина в квартире Лесогорова занялась важной ответственной работой и боится допустить ошибку. Вот оно что! Театр обрадовался, что сумел догадаться: это же дамочка облегченного поведения, которая пришла делать свое дело за деньги, отсюда и ее сосредоточенность, и отсутствие эмоций у самого хозяина квартиры. Как все просто оказалось! Никаких сомнений, это именно проститутка, потому что никаких других объяснений подобному эмоциональному раскладу Театр придумать в тот момент не сумел.
Когда через некоторое время Театр почувствовал, как сосредоточенность сменилась разочарованием, он не смог сдержать ухмылки. Правда, он не очень разобрал, чье это было разочарование, Артема Лесогорова или его гостьи, но саму суть эмоции уловил совершенно безошибочно. А вы как думали, дорогие мои? Пообщался с женщиной за деньги – и полные карманы счастья? Наверняка или сам Артем оказался не на высоте, или удовольствие получилось ниже среднего.
Театру стало неинтересно, он отключился от служебной квартиры и вернул все внимание на сцену, однако спустя довольно короткое время недовольно поежился: опять тревожное напряжение на служебной лестнице мешало ему наслаждаться спектаклем. Ну, что она так трясется, эта жрица любви? Съедят ее, что ли, на этой лестнице? А может, там опять лампочка перегорела и ей просто страшно, потому что она боится упасть? В любом случае – ну ее, эту дурочку, пусть уже скорее уходит и не мешает своими тревогами и опасениями. И почему Артем ее не проводит? Взял бы за руку и довел бы до служебного входа, она бы и не боялась. Тоже мне, джентльмен, использовал дамочку и выставил за дверь. О, времена, о, нравы…
Теперь Театр сердито следил за сгустком напряжения, ожидая, когда тот покинет территорию здания, но сгусток и не думал выходить на улицу, он остановился на первом этаже, помедлил немного и решительно направился к двери, через которую можно было выйти в фойе, пересек фойе и окончательно остановился в туалете. Ну что ты будешь делать! Эта профурсетка, оказывается, собирается дождаться антракта и вместе со всеми зрителями потом пойти в зал и посмотреть второй акт. Ну, хитрюга! Неужели нынешние проститутки не чужды высокому искусству?
А волны напряжения и тревоги между тем становились все слабее и слабее, и к тому моменту, когда закончился первый акт и зрители растеклись по фойе, Театр окончательно позабыл о женщине, приходившей к Артему Лесогорову.
В «Киномании» они просидели до часу ночи, потом разъехались, Никита Колодный отправился на чей-то день рождения, а Артем вернулся в театр. Вахтерша недовольно смотрела на него, отпирая дверь: по телевизору, стоявшему на ее столике, в это время показывали какое-то американское кино про любовь и, насколько Лесогоров успел заметить, про секс. Охранник тоже смотрел этот фильм и просто махнул Артему рукой, не отрывая глаз от экрана.
Первого же взгляда на комнату оказалось достаточно, чтобы понять: в его квартире были посторонние. Кресло возле стола сдвинуто, бумаги лежат не так, не в том порядке, в каком Артем их оставил. Артем придвинул кресло, уселся, включил компьютер и быстро его проверил. Так и есть, в компе кто-то основательно порылся и даже скопировал несколько файлов. И произошло это между семью и восемью вечера. Ну-ну. Лесогоров удовлетворенно улыбнулся и вышел в Интернет. Все идет по плану, все происходит именно так, как он и задумывал. Сейчас он сварит себе кофе (а как же без этого?) и начнет излагать в своем блоге все сегодняшние наблюдения за знаменитостями.
Это уже второй случай, когда кто-то проникает к нему в квартиру и интересуется его записями. Первый был несколько дней назад, но тогда компьютер не тронули, только бумаги перерыли. Чудаки! Неужели они думают, что Лесогоров будет все самое важное хранить здесь, под рукой? Наивные и смешные люди! А милиционерам Артем про это ничего не скажет, незачем им знать. Это его дело, и он доведет его до конца. Сам.
Антон Сташис надел куртку и заглянул в комнату, где в постели лежала Галина.
– Я пошел? – не то спросил, не то проинформировал он.
– И опять, и снова, – недовольно вздохнула Галина, его бывшая одноклассница. – Ты же сказал, что эта твоя Эля сегодня ночует у вас. Остался бы до утра. Ну почему ты всегда уходишь?
– Дети утром должны меня увидеть, – твердо ответил Антон. – Мы с тобой это тысячу раз обсуждали. Зачем опять-то?
Галина приподнялась в постели, подоткнула под спину подушку, включила бра над головой. Длинные тонкие волосы рассыпались по плечам, лицо без косметики выглядело блеклым и невыразительным. Но Антон этого словно не замечал, ему было все равно, красива или нет женщина, с которой он спал примерно раз в неделю. Он знал ее много лет, они учились в одном классе, Галина не стремилась выйти замуж, была вполне самостоятельной в обычной жизни и состоявшейся в профессии, она делала карьеру и Антона Сташиса рассматривала точно так же, как и он сам рассматривал ее: как способ организовать собственную личную жизнь без ущерба для работы и психического здоровья. Кто-то есть, значит, ты не одинок, и значит, ты кому-то нужен.
– Конечно, тебе приятнее встречать утро в обществе своей красотки, а не в моем, – равнодушно проговорила она. – Ладно уж, иди. У меня глаза есть, я понимаю, что мне с ней не тягаться. Слушай, Сташис, а что ты будешь делать, когда твоя Эля замуж соберется? Не все ведь такие, как я, нормальная баба должна хотеть семью и детей.
– Повешусь, – улыбнулся Антон. – Ложись спать, Галчонок, тебе вставать рано. Я позвоню.
Он осторожно, стараясь как можно тише щелкнуть замком, закрыл за собой дверь и спустился к машине. Хорошо, что Эля – свободный человек и спокойно остается ночевать с его детьми, когда Антон дежурит сутки, работает допоздна или просто задерживается, как сегодня. Улицы были свободны, и до дома он доехал быстро. Спать совсем не хотелось, и Антон, паркуясь возле подъезда, прикидывал, чем бы заняться, чтобы время, оторванное от сна, прошло с пользой.
В квартире царила тишина, Эля спала в одной комнате с детьми, и Антон устроился в гостиной с диктофоном в руках. Звук он сделал минимально громким, чтобы никого не разбудить, сел на диван и поднес маленькое прямоугольное устройство прямо к уху. Надо заново переслушать записи бесед в театре. А вдруг придет какая-нибудь мысль?
Но ничего нового в голову не приходило, все то, что Антон слышал в словах собеседников, уже многократно обсуждалось им с Анастасией Павловной и Сергеем Кузьмичом. Вот режиссер Дудник Семен Борисович, скоро сорок, а карьера с места не сдвигается, так и застыла на одном уровне. Ставит мало, в другие театры его почти не приглашают, только от случая к случаю зовут куда-то в провинцию, и Богомолов ставить не дает, держит Дудника на ставке и зарплату платит. Если Богомолов сам ставить не хочет, то приглашает режиссеров по договору со стороны, а про Дудника словно забывает, вспоминая о нем только тогда, когда нужно провести репетицию вместо самого Льва Алексеевича. Другие режиссеры в таких случаях назначают ассистента из числа опытных и авторитетных артистов, а Богомолов почему-то такую практику не жалует, предпочитает Дудника лишний раз носом ткнуть, мол, знай свое место, ни на что другое ты все равно не годишься. Ну, и восстановительные репетиции, когда нужно вспомнить и освежить давно не игравшийся спектакль, тоже поручают Семену Борисовичу. Никто режиссера Дудника не знает, никому он не нужен… А вот труппа его любит, с артистами у него сложились хорошие отношения и творческое взаимопонимание. Если бы дать ему возможность ставить спектакли именно с этими артистами! Он бы себя показал. У него ведь и идеи есть, и кураж, и энергия, и – что самое главное – артисты его хорошо понимают, потому что он умеет с ними правильно обращаться. Вот только Лев Алексеевич Богомолов как кость в горле стоит…
Главный администратор Семаков при прежнем художественном руководителе был особой, приближенной к трону, с ним считались, его ценили, с ним советовались, его любили актеры, которых он возил на творческие встречи, в том числе и в другие города, обеспечивал их пребывание там, опекал, был отцом родным. А теперь он как мальчик на побегушках, занимается изготовлением репертуарных книжек и поздравительных открыток, да еще организовывает билетеров, которые должны в день спектакля проставить галочки напротив фамилий артистов в 900 программках. Скучно ему! Муторно! И еще второй главный администратор, Красавина, постоянно на глазах, та самая Красавина, которая заняла теперь место Семакова в сонме приближенных и к Богомолову в кабинет входит без стука. А ему, Семакову, приходится при необходимости часами ждать в приемной. Да, Богомолова он ненавидит всей душой и даже скрыть этого не может.
А вот директор-распорядитель Бережной… Тут совсем иная картина, идентичная по своему началу и прямо противоположная по результату. Когда-то он был директором с единоличным правом подписи под финансовыми документами, владел всей ситуацией, управлял огромным сложным хозяйством, обеспечивал бесперебойное функционирование непостижимого механизма, состоящего из трех слитых воедино единиц: «театр как здание», «театр как производство» и «театр как учреждение культуры». Он был хозяином, который принимал решения и следил за их выполнением. И вот пришел Богомолов, объявивший себя генеральным директором с правом первой подписи под финансовыми документами… И Владимир Игоревич Бережной оказался связанным по рукам и ногам непредсказуемым, капризным и, самое главное, некомпетентным худруком, узурпировавшим кресло директора. Бережного понизили, львиную часть полномочий у него отняли, а всю ответственность оставили. И он готов это терпеть ради любви к актрисе Людмиле Наймушиной. Неужели рыцари еще не перевелись? Есть в нем ненависть к Богомолову? Должна быть, должна, по всей логике мужского характера – должна она быть. А ее нет. Не слышит ее Антон Сташис ни в интонациях, ни в выбираемых Бережным словах. А ведь кто-то говорил, что Бережной – человек с актерским образованием. Может ли в этом случае Антон доверять тому, что слышит? Не игра ли это? Не актерство ли? Анастасия Павловна предупреждала его, что хороший актер кого угодно обманет. А кто сказал, что Бережной – плохой актер? Никто этого не говорил.
Актриса Людмила Наймушина питалась в ресторане с большим аппетитом и довольно ловко сама вывела разговор на Ивана Звягина и его конфликт с Богомоловым. Ни Антон, ни Каменская в момент встречи с Наймушиной этого не заметили, им обоим казалось, что они задают вопросы, а Наймушина на них добросовестно отвечает, и только теперь, слушая запись в третий или четвертый раз, Антону стало совершенно очевидно, что Людмила, Люсенька, изо всех сил искала повод, чтобы поскорее рассказать про Звягина. Очень уж ей хотелось поведать страшную быль об изгнанной из гримерки поклоннице и разорванном контракте, повлекшем за собой выплату огромной неустойки. Информацию, разумеется, немедленно проверили, и что оказалось? Да, девица в гримерке была, и суровый разговор Богомолова с Иваном тоже был, но все дальнейшее оказалось сильно преувеличенным. Контракт на съемки не разрывали, и хотя Богомолов дал команду составлять текущий репертуар без учета заявок Звягина, все обошлось малой кровью. Деньги, конечно, кое-какие Ивану заплатить пришлось, но вовсе не такие огромные, как уверяла Наймушина. Зачем она это сделала? А ларчик открывался совсем просто: из бесед с другими актерами выяснилось, что у Звягина был роман с актрисой, с которой дружила Наймушина. Роман закончился абортом и разрывом, и Люсеньке просто захотелось мелко отомстить за подружку. Детский сад, ей-богу!