Гончарова Галина Дмитриевна
Новогодняя сказка вампира.
Сергей.
Туман стелился по улице. На темной стороне жизни всегда туманно. Почему так - мы не знаем. И нам это вовсе не мешает. Нравится.
Нам нравится скользить между трепещущих извивающихся струй, ласкающих чувствительную кожу, нравится играть с ними, позволять им обвиваться вокруг нас...
Нам. Вампирам.
Люди ошибочно считают нас нечистью. Нежитью. Ходячими мертвецами.
Смешно. Хотя, чего еще можно ждать от дичи?
Почему-то люди никогда не задумываются, что в природе все закономерно. Обычная экологическая пищевая цепочка. Их не удивляет, что волк ест зайца. Что сова съедает мышь, что ястреб бьет куропа-ток, змея заглатывает жаб, а ежи спокойно рвут змей...
Ничего удивительного, - говорят они. - Это круговорот жизни в природе. Пищевая цепочка.
И почему-то исключают себя из этого круговорота. А ведь все так естественно. Если они тоже часть жизни - значит, должен быть хищник, который охотится на людей, так же, как волки травят оленя. Что в этом удивительного?
Эти хищники - мы. Вампиры.
Ошибочно мнение, что мы - живые ходячие трупы. Мы действительно живые. Мы - потомки немно-гих избранных. Совсем немногих. Вы знаете, кто такие Кайры?
О них вкратце упоминали мифы. Раньше люди видели их - и старались не сердить. Раньше нас счита-ли полубогами. А в Древней Греции (древней даже для меня) их называли Керами.
Здесь же, у трона Аида, бог смерти Танат с мечом в руках, в черном плаще, с громадными чер-ными крыльями. Могильным холодом веют эти крылья, когда прилетает Танат к ложу умирающего, чтобы срезать своим мечом прядь волос с его головы, и исторгнуть душу. Рядом с Танатом и мрачные Керы. На крыльях своих носятся они, неистовые, по полю битвы. Керы ликуют, видя, как один за дру-гим падают сраженные герои; своими кроваво-красными губами припадают они к ранам, жадно пьют горячую кровь сраженных и вырывают из тела их души.
Это - наши предки.
Вампиры - это немногие дети Кер и Таната. Очень немногие. Изначально их было всего сто.
Что случается с богами, когда в них перестают верить?
Они умирают.
Это же случилось с Танатом и его молчаливыми спутницами. Но они не хотели ни умирать, ни ухо-дить.
Чтобы жить - нужны верующие. Пусть немного, пусть сто, пусть двести, но они должны быть. И быть - всегда. И если люди больше не верят в них, надо создать свой народ. Который будет верить всегда. И который будет нести людям смерть, как когда-то они. Потому что смерть - это их жизнь.
Танат и его Керы нашли выход. Они стали прародителями вампиров. Прародителями нашей расы, жи-вущей на темной стороне жизни. Все, что осталось от некогда великих.
Мы уже не боги, далеко не боги.
Нас никогда не бывает больше десяти тысяч - и это по всей огромной земле.
Наивное заблуждение, что можно стать вампиром от нашего укуса. Если вас укусит собака, вы же не покроетесь шерстью? Так и вампиризм.
Мы пьем кровь, чтобы поддержать свою жизнь. Можно сказать, что человеческая кровь - совсем немного, не больше трехсот грамм в сутки, нужна нам для того, чтобы восполнять жизненную энер-гию. Не вижу в этом ничего страшного. Люди едят и пьют намного больше. Мы тоже можем употреб-лять обычную человеческую пищу, в отличие от наших прародителей, но нам нужна и кровь. Мы не люди. Наши предки получали силу от человеческого поклонения. Нам же не ставят храмов. Поэтому мы берем необходимое из человеческой крови.
И пусть поберегутся гуляющие ночью. Ночь - время детей Таната.
Наше время.
Снежинки мягко скользят по щекам и лицу. Ласково светит солнце мертвых. Сейчас его называют лу-ной. Я выхожу с темной стороны - и останавливаюсь рядом с самым обычным домом.
Окно на втором этаже открыто.
И опять звучит музыка.
Яна.
Я играю на скрипке. Это единственное, что мне осталось. Совсем единственное.
Несчастный случай. И вся жизнь перечеркнута. Молодая девушка, мне всего восемнадцать, нелепая катастрофа - пьяный водитель разогнался чуть не до ста пятидесяти в час и врезался на своем БМВ в остановку.
Я успевала отпрыгнуть.
Не успевал стоящий рядом со мной ребенок лет семи. Его мамаша покупала что-то в киоске, а ребе-нок стоял в двух шагах от меня. И я понимала так отчетливо, как никогда - машина может задеть ме-ня, а его раздавит в кровавую кашу.
Я успела чудом. Рванулась, схватила, отбросила.
И едва почувствовала сильный удар в спину - руль в руках подонка дернулся в последней попытке то ли исправить ситуацию, то ли не оставить живых свидетелей.
В себя я пришла уже в больнице.
А дальше все было как в страшной сказке. Или в кошмарном сне, когда хочешь проснуться, кри-чишь, бежишь - и все напрасно.
Вообще все.
Ты можешь кричать, орать, рыдать расшибить себе лоб, бежать...
Бежать ты не можешь.
В восемнадцать лет у тебя перелом позвоночника.
И ты уже никогда, вообще никогда, даже если на землю снизойдет благодать, не встанешь на ноги.
- Простите, - отводят глаза врачи. - Мы сделали все возможное...
И произносят кучу медицинских терминов. А ты, полазив по сети и пообщавшись на форумах, пони-маешь - это перелом, который не вылечишь ни шинами, ни гипсом...
Он просто не срастется. Поврежден сам позвоночник.
Существует чертова прорва шарлатанов, которые обещают мне исцеление. Одна такая даже приходит в больницу. Но верхняя часть тела у меня пока жива. Поэтому мерзавка цыганской национальности: "Плохо тебе, девочка, но есть в твоей жизни лучик света,... глядишь, ты еще сможешь побегать своими нож-ками..." прицельно получает по голове судном. Благо швырять тяжелые предметы я не разучилась. А в школе замечательно играла в баскетбол, несмотря на свой средний рост и щуплое телосложение. Мет-кость у меня врожденная.
- Прости, - произносят чуть ли не хором отец и мать. - Мы сделали все возможное...
Я не могу их упрекать. Отец у меня бизнесмен средней руки. Мать - кардиохирург. Они оба отлично понимают ситуацию. Можно бороться, когда есть враг. Но стоит ли пытаться остановить Землю?
- Прости, - произносит мой парень, симпатичный шатен-третьекурсник Валера. - У меня дела...
И убегает. И я даже знаю, как зовут его "дела". Это симпатичная блондинка по имени Таня. Сообщи-ли подруги. Когда ты навеки прикована к инвалидному креслу, всегда найдутся "доброжелатели".
- Прости, - говорят, они в глаза. - Я должен (должна) сообщить, что Валера...
Этих я прощать не собираюсь. И они выслушивают по телефону весьма ехидную отповедь.
А потом тебя выписывают. И привозят домой.
И ты понимаешь, что отныне весь мир для тебя ограничен стенами родного дома.
А вы хоть раз в жизни задумывались, как сложно в нашем мире инвалиду?!
Я не могу попасть на почту, я практически не могу пользоваться магазинами, у нас не существует ав-тобусов для больных людей...
Даже в поликлинику я попасть не смогу!
Потому что построена она была лет пятьдесят назад. И там даже не предусмотрено пандусов для ин-валидного кресла. Даже если я каким-то чудом преодолею пороги, мне останется только кусать губы возле регистратуры.
В институт я тоже не попадаю. Угадайте с трех раз, кто возьмет на работу медика-инвалида?
Правильно. Никто.
Но и смиряться я не собираюсь.
Родителям и так плохо. Плохо и моим двум братьям. Но они не раскисают. Старший, Дима, учит меня веб-дизайну.
- А что, Ян, дизайнер - клеевая профессия. И из дома выходить не надо. Будешь работать через сет-ку.
Младший, Тимофей, настойчиво убеждает меня стать программистом. Учиться можно заочно. Рабо-тать - тоже. Программный продукт - штука такая...
Все пользуются "вордом", но никому в доме не требуется Билли Гейтс.
И я тоже не сдаюсь.
Я улыбаюсь. Я храбро зубрю неизвестные доселе дисциплины. Осваиваю компьютерную графику.
И никто не видит, как я реву в подушку.
Единственное, что у меня остается из моей прошлой жизни - это скрипка.
Я играла на ней с детства. Но раньше даже не понимала, насколько это сильное выражение чувств.
Поняла только недавно. Когда осталась вечером одна. И хотелось завыть от невозможности шевель-нуть ногами.
Руки как-то сами раскрыли футляр, тронули смычок, я привычно прижалась щекой к гладкому дереву - и потерялась в музыке.
Больше мне ничего не было нужно.
Раньше я никогда не импровизировала. Играла по нотам. Да и не любила музыку.
А сейчас оно приходило само. Душа кричала, плакала и пыталась спрятаться хоть куда-нибудь от на-валившегося кошмара.
И пряталась. В музыку.
Я полюбила играть по вечерам, когда родители еще не пришли, а братья разбежались по своим клу-бам.
Играть?
Сложно было назвать это - игрой или музицированием.
Мне плевать было - хорошо я играю - или нет, что думают соседи, понравится моя музыка хоть кому-нибудь - или она свидетельствует о душевном расстройстве.
Скрипка не пела. Она кричала, рыдала, жаловалась, но в отличие от меня - не сдавалась. Никогда не сдавалась.
Темнело. За окном мягко выплывала луна. Падали редкие снежинки.
Через три дня Новый Год. Мой первый Новый Год в инвалидном кресле. Боюсь, что не последний.
И я потянулась за тем, что приносило хоть мимолетное облегчение. За скрипкой.
Я расстегнула футляр. Коснулась бархата внутри, мягко тронула пальцами ворсинки. Потом достала скрипку и подъехала к окну.
Хотелось выть. Как стая волков воет на луну в такие ночи. И я не стала себе отказывать.
Я резко опустила смычок - и струны зарыдали.
***
Сергей.
Скрипка кричала, рыдала и стонала. Она плакала, как раненный человек. И я наслаждался этой музы-кой. Что-то подобное звучит в душе каждого вампира. Дикое, безудержное, хищное, жестокое - и од-новременно трагичное. И человек там, в доме...
Ему - или ей, неважно, было плохо. И хотелось поделиться своей болью. Хоть с кем-нибудь.
Я стоял долго. Не меньше часа.
А потом решился.
Вампиры - не просто хищники.
Иногда мы отпускаем души на свободу. И это наше истинное предназначение.
Часто нас можно встретить в больницах, в хосписах... Там, где есть люди, впавшие в отчаяние. Не минутное, которое бывает у любого человека. Но отчаяние осознанное. Когдадействительно ничего нельзя исправить - и смерть становится лучшим выходом. Рак. Или травма, с которой нельзя жить, а можно только мучиться.
Тогда приходит кто-нибудь из нас.
И еще одна душа взлетает ввысь. К новому рождению.
А человека, который еще вчера кричал от боли, находят в своей кровати, словно уснувшим. И он (она?) улыбается. Спокойно, как в детстве.
Иногда смерть - единственный выход. И мы приносим ее с собой.
Спокойную, как река на закате. Ласковую, как прикосновение материнских рук. Тихую, как рассвет-ный туман. Уютную, как огонь, горящий в окнах родного дома.
И люди улыбаются.
Иногда лучшее, что можно дать им - это смерть.
Скрипка кричала.
Это не был рок или что-то современное, в этой музыке не было ничего классического, какие-то дикие сочетания аккордов, безумное сплетение нот, напоминающее ниагарский водопад. Такое же хаотичное и непредсказуемое. И так же то там, то здесь, как острые камни из воды, вырывались сдавленные ры-дания струн.
Я наслаждался.
Кто бы ни был этот человек - ему больно. И мне хотелось узнать, что и как.
Обычно вампиры не так любопытны. Тем более - я. Мне уже почти тысяча лет. И люди давно утрати-ли для меня новизну. Но что-то было в этой музыке, что царапнуло мое сердце. Что-то такое... вечное. Сродни мятущейся душе заблудившегося демона. Заблудившегося в себе? В веках? Неважно.
Безразлично.
Первый раз я услышал эту скрипку четыре дня назад. Я охотился. И моя жертва - весьма неаппетит-ный молодой человек в модных, словно наполовину спущенных штанах и наушниках от плеера свер-нул в этот проулок между двумя домами. Я тихо следовал за ним, намереваясь настигнуть его там, где будет чуть темнее. Но сопляку повезло.