Меня остановила эта музыка.
Она была сродни удару. Сродни горящему на снегу костру. Такая же неневозможная - и существую-щая. Бушующая проснувшимся вулканом. Обжигающая душу и вытесняющая разум.
И я остановился под окном. Мне было безразлично все, кроме нее. Я слушал.
Когда музыка стихла, я еще стоял под окном. Час? Два? Не знаю. Охотился я уже за полночь. Это точно. А на следующий день ноги сами принесли меня сюда. В это же время.
Неизвестный музыкант не разочаровал меня.
Скрипка так же бушевала бурей столетия. Выворачивала деревья традиций, рушила крепостные сте-ны приличий, разносила в пух и прах скалы устоев. Такая музыка стихийна. ЕЕ сложно записать и почти невозможно слушать. И я был уверен - никто другой не сыграет это - так.
Так вдохновенно. Так безумно. Так ... отчаянно.
Для этого исполнитель должен носить ад в своей душе. Или жить в аду - разница невелика. Но если этого нет - не будет и такой музыки.
И я - решился.
Мне хотелось знать кто это. Почему так?
В комнате певца был балкон. И приоткрытая балконная дверь. Второй этаж? Мелочи для вампира. Я оттолкнулся от земли - и легко взлетел на соседний балкон. Окно там было темным. Никого не было. Что ж, тем лучше. Я бы не постеснялся оглушить или убить хозяина дома, но - зачем? Смешно. Вам-пиры, которых считают кровожадными хищными тварями, на самом деле вовсе не такие. Нам претит бессмысленное убийство.
Как и наши прародители, мы можем забрать отданную нам жизнь, можем отпустить на свободу ду-шу, можем наслаждаться яростью боя и убивать в его горячке. Но убивать беззащитных?
Фи.
Мы не палачи.
Мы волки человечества. Я бы сказал... санитары леса.
Я улыбнулся пришедшей в голову мысли и дождавшись, пока музыка прекратится, перешел на сосед-ний балкон и постучал в окно.
***
Яна.
Я перевела дух и отложила скрипку. Музыка измотала меня до последнего предела. Но так я могла улыбаться. Выплеснув все отчаяние в стоне скрипки, я могла глядеть в глаза родным. Могла строить планы на дальнейшую жизнь. Могла... существовать.
Чего уж там. Разве это жизнь - для девушки восемнадцати лет?
Я никого еще не любила. Ни с кем не была в близких отношениях. Даже с Валерой мы просто пока гуляли под ручку и целовались. Может, через два-три месяца...
Не случилось.
Будь он проклят, тот пьяный паразит на БМВ!!!
Пусть он горит в аду, если ад - есть!
Он погиб почти моментально. И я не жалела о его смерти. Только о том, что не могу плюнуть в его могилу. Он - ушел. А вот я - существую. Это не жизнь, поэтому я не говорю, что я - живу. Это мед-ленное скольжение к смерти.
Я не чувствую свои ноги. Вообще не чувствую.
И мне еще чертовски повезло, что я не хожу под себя. Такое тоже бывает. Слава богу, хоть этого со мной не произошло и мне не приходится жить в памперсах.
Но о любви, о детях - можно даже и не мечтать.
Я и не мечтаю.
Я оплакиваю свою жизнь. Я не имею на это права? Но я не взваливаю свою боль на родных. При них я всегда спокойна. И даже строю какие-то планы. И пытаюсь их выполнять. Они не заслужили такого го-ря, как мое самоубийство. Я - любимая и любящая, дочь и сестра. Это - все, что мне остается. И я намерена получить хотя бы эти кусочки счастья. Кто знает... у меня будут племянники, я заведу себе троих кошек...
В окно тихонько постучали.
Я дернулась - и вгляделась в темное стекло.
- Можно войти?
И в комнату шагнул самый потрясающий мужчина из всех, которых я видела за свои восемнадцать лет.
Высокий, худощавый, с резко очерченным лицом, словно вырубленным из камня - он произвел бы фурор в любом обществе, в котором соизволил появиться. Каштановые волосы его блестели от снежи-нок. На улице декабрь. Яркие глаза были абсолютно черного цвета. Радужка и зрачок сливались в еди-ное пятно мрака. Черные джинсы и белый свитер подчеркивали бледность его лица. Ярко-красные гу-бы улыбались.
Я была очарована.
Я была разочарована.
Я была взбешена.
Ну почему я - калека!?
Господи, за что!?
- Вы уже вошли, - буркнула я. - Кстати, а откуда вы взялись? Марья Семеновна ничего о вас не гово-рила.
Марья Семеновна - наша соседка, носящая в доме скромное, но говорящее прозвище: "чума египет-ская". Знают двое - знает и свинья. Поверьте, то, что знает Марья Семеновна, будут знать даже чук-чи и алеуты. В зверски преувеличенном и искаженном виде, но ведь главное - не правда, а информа-ция? Родись Марья Семеновна лет на пятьдесят позже - она бы стала журналюгой, за которую сража-лись бы все журналы мира.
Если Марья Семеновна случайно видела вас идущей под руку с молодым человеком - назавтра же все будут знать, что вы тайно вышли замуж, уже сделали три аборта, а муж у вас - наркоман и любитель распустить руки.
После моей травмы, Марья Семеновна распустила по дому слух, что меня два раза уже вынимали из петли, а один раз я резала вены бритвой. И спасли меня только потому, что мать, решив застать отца с любовницей, пришла домой не вовремя.
Так-то.
Логика тут не участвовала. А любой, кто просил объяснить, как, сидя в инвалидном кресле можно сделать петлю и накинуть на люстру, и какой придурок отец приведет домой любовницу, когда там больная дочь - тут же объявлялся врагом номер один.
Поэтому на пришельца я посмотрела с явным недоверием.
- Я племянник. Из... Крыжополя. Проездом в городе на два дня, - объяснил незнакомец. - Услышал, как вы играете - и решил зайти познакомиться. У вас талант.
- спасибо. - Грубить было... некрасиво. Все произносилось таким тоном, что хотелось просто изви-ниться за свои нелепые подозрения. И сказать: "вали отсюда, не терзай душу" было еще более невеж-ливо. Он же не виноват. Ни в чем. Только... почему он такой красивый...
- Расскажите, вы играете с детства?
- Нет. Это недавно.
- в то же время, когда? - мужчина (почему-то мне и в голову не пришло назвать его парнем, мужи-ком или братком) кивком указал на мои ноги.
Догадливый. Я сидела в инвалидном кресле. Но ноги были прикрыты одеялом. Мне было неприятно, что кто-то на них смотрит.
- Да.
- Немногие бы справились с собой после такого кошмара, - тихо произнес он. - Вы выплескиваете боль в музыке? Да?
Я кивнула.
Незнакомец подошел ко мне и опустился на колени рядом с креслом. Взял мои руки в свои ладони. И мне показалось, что все поплыло перед глазами. Словно в детстве на карусели. Голова стала легкой, а внутри шевельнулось давно забытое шальное веселье. Рядом с ним мне не было больно.
- Меня зовут Сергей. А вас?
- Яна.
Я не узнала своего голоса.
- Расскажите мне все о себе, Яна.
Я хотела, было, сдержаться, но - напрасно. Слова полились потоком. Я рассказывала о родных, о своем детстве, рассказывала то, что позабыла сама и то, что никому не рассказывала. Сбивчиво, сум-бурно, перепрыгивая с одного на другое, не пытаясь представить себя в лучшем виде, я просто гово-рила, захлебываясь невыплаканными слезами и жалуясь на несправедливость мира...
И падая, падая, падая и растворяясь в его черных глазах.
Полностью открывая ему и разум - и душу.
***
Сергей.
Это оказалась девочка восемнадцати лет. Симпатичная. Ее нельзя было назвать красавицей. Прямые русые волосы. Серые глаза. Самые обыкновенные черты лица. Худенькая фигурка. Серая мышка. Та-ких в толпе миллионы. На них не оборачиваются второй раз.
Яна.
Девочка, искалеченная в результате несчастного случая.
Девочка, пожертвовавшая собой, чтобы спасти чужого ребенка. И не ждущая за это никакой благо-дарности.
Девочка, у которой хватило сил не показывать родным свою боль и тоску.
Я восхищался ей.
Ввести ее в транс оказалось очень легко. Я чуть подтолкнул - и она раскрылась передо мной, полно-стью обнажая душу.
Она говорила - а я слушал - и не видел выхода.
Я чувствовал ее боль ее отчаяние, ее безнадежность. Она боролась, но в душе ее были только боль и тоска. В другой раз я предложил бы ей - отпустить ее душу на свободу.
В другой раз.
Если бы Яна была другим человеком.
Если бы я был другим.
Она говорила и говорила. Я слушал. А потом, когда она замолчала и обессилено поникла в кресле, стал рассказывать сам.
Что такое жизнь вампира?
Рожденный воинственной Керой, которой был не нужен, от такого же вампира, ребенка другой Керы и Таната. Тысячелетний скиталец. Бродящий по земле, не зная покоя и отдыха. Не ведая привязанно-стей. Разве можно любить бабочку-однодневку? Разве можно привязываться к существу, которое уже завтра умрет? И ты останешься выть на его (ее?) могиле.
Можно.
Если ты хочешь прожить вечность с разбитым сердцем.
А если нет...
Века текут мимо тебя, но ты их не замечаешь. Люди так же проходят мимо - и низвергаются в мрак Аида. Тебе это безразлично. Ты охотишься, живешь, меняешь времена, страны, имена, отпускаешь кого-то, иногда воюешь для развлечения, иногда, так же, для развлечения, занимаешь высокое по-ложение среди людей. Иногда спишь с кем-нибудь из человеческих женщин. Иногда встречаешься с вампиршами. Кажется, у тебя даже есть дети. Или нет? Все равно они тебе не нужны. Что бы ты стал с ними делать, вампир?
Единственное, что как-то затрагивает - это мировые войны. В них участвовали все вампиры. Надо же сделать подарок родителям?
И мы убивали. Кто-то из нас умер, кто-то родился.
Века текут мимо.
Вечность. Спокойствие. Безразличие. Одиночество.
Яна плакала.
Ее рука гладила меня по волосам.
- Я думала мне хуже всех, - выдавила она. - А на самом деле... бедный... как ты можешь так жить!? Вы же даже не знаете, что такое - счастье.
Где-то в глубине квартиры загремел замок. Я вздрогнул.
- Яна, если твои родители застанут меня здесь - мне придется их гипнотизировать. А сейчас... мне будет тяжело. Я пойду?
- иди. И... приходи завтра, ладно?
Я кивнул - и вывалился с балкона. Помахал рукой - и растворился в тумане.
Зайти на темную сторону я даже и не пытался. Все равно не получилось бы. Не то у меня было со-стояние.
***
Яна.
Родители встревожились, застав меня в слезах. Странно, но я смогла солгать им. Сказала, что про-сто накатила истерика. С кем не бывает? Посуда же цела? Мебель тоже. Я что - железный дровосек, что мне уже и пореветь нельзя!?
Мне поверили.
А я ждала следующего вечера. День тянулся, как старая жвачка. Противно и липко. Я нервничала. Придет!? Не придет!? Зачем ему!? Ну, пожааалуйста!!!
И чуть было не вытолкала Тимку в шею. Лишь бы он побыстрее рванул в свою качалку!
Оставшись одна, я открыла балкон (плевать что зима, он всегда у меня открыт) - и привычно взяла в руки скрипку.
Но не успела я начать играть, как в окошко опять постучали.
- Можно?
- Входи!!!
***
Сергей.
Она ждала меня. Я видел это. По вспыхнувшим радостью глазам. По засветившейся на измученном лице улыбке. По непроизвольному движению навстречу мне.
А я... Я весь день думал - идти или не идти.
Идти?!
Каково это - привязаться к однодневке? Жить вечность с раной на сердце? Пусть не вечность. Пусть сто, двести лет - разве мало!? Глупцы говорят, что время лечит раны. Есть и те, над которыми время не властно.
И я чувствовал - я могу получить именно такую. Если я уйду сейчас, мне почти не будет больно. Ес-ли я возьму билет на самолет, поезд, пароход, да просто поймаю попутную машину - вечером я уже буду далеко отсюда. И останусь таким же спокойным одиноким скитальцем?
Или нет?
Или я буду всю жизнь гадать, что было бы, если бы я пришел!?
Не идти?
Ей будет плохо. Очень плохо.
И это оказалось решающим доводом.
Я не мог причинить ей еще боль.
Я пришел.