11. АЛЕША ПОПОВИЧ
Солнце уже скрылось за горизонтом.
На проезжем тракте за темным полем скрипели запоздалые возы.
Цыган Болош вышел из шатра, глянул из-под руки на яркую звезду у горизонта и шагнул к костру, у которого Алеша Попович на разостланной худой овчине перебирал узелки с пожитками. Попович, нанимась в услужение к цыгану, переоделся, спрятал доспехи в дорожные сумы и был сейчас похож на простого селянина.
Под видом батрака нанялся он к цыгану, уговорившись получить от того коня за недельную службу.
— Закипела вода в котле? — спросил Болош.
— Закипает.
— Хорошо, — кратко молвил цыган. — Жди.
Попович проводил цыгана взглядом. Непонятен был ему Болош. Заставил посреди степи в котле пустую воду греть, а зачем? Говорят, цыгане в волшбе сильны, с чертом знаются. В детстве у Алеши зубы болели. Позвали к нему старую цыганку. Лицо у нее было маленьким, сморщенным, а на нем угольями глаза горят. Зашептала, забормотала цыганка заклятия, плюнула в сторону, а у Поповича боль сняло как рукой.
Может и Болош волшебные средства знает?
Очнулся Алеша от раздумий, а цыган уже снова у костра черной тенью стоит, на Поповича внимательно смотрит, точно мысли его прочитал.
Разложил Болош на платке пучки разных трав, что в степи им собраны были. Встал с колен, отряхнул приставшие былинки, заложил пальцы в рот и оглушил степь пронзительным свистом.
Сел у костра и снова травы перебирает узловатыми пальцами.
— Свистел-то зачем?
— Придет время, узнаешь.
А над землей уже месяц повис и черное небо звездами высветилось. Пролился через бездну неба от горизонта к горизонту молочный и извилистый Чумацкий тракт.
Попович прислушался. Показалось ему, что на., степью шорох стоит, словно ветер сухую траву колышит. Нет, тишина… Почудилось, верно.
Огляделся Попович и сердце от страха сжалось, холодок по спине пробежал: прямо к костру со всей степи ползучие гады собираются. Подползет гад к костру, совьется кольцом и глядит на огонь немигающими глазами.
— Змеи, — шепотом сказал Попович. — Слышишь, Болош, змеи кругом.
Усмехнулся цыган в бороду, встал и говорит: — Крышку с котла снимай, парень.
А сам вокруг костра пошел, гадов собирать. Поднимет ядовитую тварь за голову, пошепчет что-то над ней и несет, словно сонную, да в котел с кипящей водой швырет.
Покидал гадов в котел и начал в кипящую воду пучки трав опускать. Каждый пучок поднесет к носу, понюхает, оглядит перед тем, как диковину редкую.
Поплыл над степью дурманный запах.
А Болош раскрыл суму и бросил в воду летучую мышь, птичьи тушки, сушеных лягушек и большую черную усатую голову сома.
Оглядел цыган молочно светящийся месяц и говорит своему батраку:
— Вари похлебку, пока месяц за деревья не зацепится нижним рогом. Да не вздумай попробовать — в страшных муках умрешь!
Сказал и к себе в шатер ушел.
Варит Попович цыганскую похлебку и размышляет.
Ой, крутит цыган! Чего ради похлебку змеиную варит? Неужто самому жить надоело? Яд он и есть яд. На всех одинаково действует. А коли ж так, то нет в цыганских словах ни капельки правды, притворство одно.
Варит Попович похлебку, а Болош в шатре храпит. Да так храпит, что звезды с небес осыпаются.
А летняя ночь коротка. Просвистели во тьме летучие мыши, возвращаясь на свой дневной ночлег. Прокричал где-то заунывно и хмуро невыспавшийся козодой, летящий домой из деревенских хлевов. И месяц низко спустился, почти уже касаясь нижним рогом темных деревьев. Лег Попович, руки за голову заложил, на звезды смотрит.
Не может быть, чтобы цыган котел споганил лишь для того, чтобы утром над батраком посмеяться. Цыгане народ практичный, золото на возах возят, а детей в тряпье одевают, милостыню просят да за жен дорого дают. И загадал Попович про себя: упадет сейчас звезда — пробовать ему цыганскую похлебку, не упадет — так и судьбу ни к чему испытывать. И только Попович загадал это, как большая звезда лучисто прокатилась по всему небу к чернеющему лесу.
А месяч как раз нижним рогом деревьев коснулся. Вот-вот Болош в шатре проснется.
Откинул Попович крышку, зачерпнул из котла жуткое варево, да едва не выплеснул назад от отвратности. Но не в силах русская душа от принятого однажды решения отказаться! Прости своего сына, мама! Спаси его Смерть! Припал Алеша губами к ковшу.
И ничего не случилось. Только по жилам огонь разлился.
Вытер Попович ковш насухо, прикрыл котел и пошел будить цыгана. Цыган из шатра вышел и первым делом на месяц уставился.
— Добро! — сказал Болош батраку. — В самый раз поднял!
Подошел к костру, заглянул в котел, принюхался, жутко двигая смолистой бородой.
— Подай-ка мне ковш, слуга мой разлюбезный!
Оглядел ковш внимательно, уставился на батрака злыми глазами.
— Признавайся, вражий сын, отведал похлебку?
— Была охота гадов глотать! — отозвался Попович. — Жри его сам, свое варево!
Засмеялся цыган, зачерпнул ковшом из котла, выцедил медленно варево, а котел опрокинул. Вспыхнула земля адским пламенем, высвечивая степь и черную кряжистую фигуру колдуна.
Где-то в далекой деревне проголосил в первый раз петух.
Цыган вздрогнул.
— Ладно, — сказал он. — Ты свою службу справил и я обещание выполню. — Выбирай себе любого коня. Вон они в степи пасутся.
Пошел Попович коня себе выбирать.
Идет и слышит тоненький голосок: — Смотри, Алеша, берегись колдуна!
Оглянулся богатырь — нет никого! А колдун-тут как тут.
— Чего остановился? Услышал что?
— Никак возы по шляху едут?
Цыган прислушался, наклонился, выдернул из земли малую травинку и сказал с облегчением:
— Показалось тебе!
Пошел Алеша дальше и слышит:
— Берегись колдуна, Алеша!
Оглянулся Попович — нет никого! А цыган снова рядом. Кустик из земли вырвал, глядит подозрительно.
— Опять чего померещилось?
— Никак журавли полетели?
Глянул Болош в небо, вздохнул с облегчением.
— Не журавли то, а утки летят.
Пошел Попович дальше.
Пришел он к пасущимся коням, взял одного за шелковистую гриву и слышит:
— За наградой пришел? Хорошо, что меня выбрал. Уж я-то не оплошаю, быстро с тобой разделаюсь!
Оставил Попович коня, других ищет. А цыган опять рядом:
— Чего смотришь, высматриваешь? Конь не по нраву?
— Хромает он вроде.
Подошел Алеша к другому коню и слышит:
— Садись, холоп! Покажу я хозяину, как со всяким сбродом расправляться умею!
Шагнул Попович мимо, а цыган тут как тут.
— И этот конь не приглянулся?
— Запален он вроде, дышит с хрипом.
Подошел Алеша к третьему коню и услышал:
— Молодец, что меня выбрал! Я тебя от колдуна вмиг умчу и сам от него избавлюсь.
Взял Попович повод коня, а колдун уже рядом, скулы желваками ходят:
— Раздумал я коня тебе давать. Лучше выкуп за него возьми.
Оседлал Попович коня, перекинул через конский круп переметные сумы и говорит цыгану:
— Уговор дороже денег, Болош! А что до выкупа, то возьми ты золото себе, мне конь дороже золота.
Колдун зубами заскрипел:
— Постой! Скажи правду: отведал похлебки?
Сел Попович в седло и засмеялся в лицо колдуну. А над землей уже улыбался розовый рассвет, бежали в леса черные тени, прятались в дуплах ночные страхи и ужасы, таяла в нарождающейся небесной синеве звездная тьма.
И в это время в третий раз прокричал далекий петух, возвещая, что кончилось время творить черное зло.
12. ДОБРЫНЯ НИКИТИЧ
Мрачна и безлюдна была деревня.
— Что у вас так тоскливо? — спросил Добрыня, усаживаясь на скамью в горнице.
Хозяин не успел ответить богатырю. У избы, что стояла рядом с домом старосты, в крик завопили бабы. Добрыня шагнул к окну. Из дома выносили покойника угрюмые мужики.
— Моровая Дева у нас объявилась, — сказал подошедший староста. — Одно горе теперь у нас. Езжал бы ты, молодец, чтобы несчастье на себя не накликать.
— Не затем мне меч вручали, чтобы бегал я от девки беспутной, — сурово сказал Добрыня.
— Слушай, отчаянная голова, — старец горько усмехнулся. — Объявилась она у нас месяц назад. Ликом Дева страшная и жуткая. Бродит она по улицам, обходит дома. Перед каким и остановится. Просунет руку в дверь или окно, махнет красным платком и в доме зараза смертельная селится. Полдеревни уже вымерло, а живые ставни и двери наглухо затворили и выходят лишь когда Дева на отдых удаляется.
— Как же вы погань такую терпите? — гневно изогнул бровь богатырь. — Иль смелых в деревне не осталось?
— Жить-то каждому хочется, — вздохнул староста.
— Выгоню я эту гадину, — твердо пообещал Добрыня.
— Дева эта племянницей самой Смерти доводится, — пожевал синие губы старец.
— А хоть черту! — раздраженно сказал Добрыня. — Что теперь — ждать пока она всю деревню насмерть уходит?
В это время за окном раздались крики. Добрыня снова бросился к окну. Люди на улице разбегались по хатам и улица пустела на глазах.
Староста тронул богатыря за плечо.
— Дай, богатырь, ставень прикрою!
— Погоди, — сказал Добрыня. — Ты в горницу иди, пока я с ней тут потолкую.
Странная процессия двигалась по улице. Впереди шла уродливая женщина в красном сарафане. Лицо ее заросло рыжими волосами. В руках женщина держала красный платок. За нею двигались кошмарные создания. Вид их был столь ужасен, что от одного взгляда на них сердце останавливалось.
Добрыня сел у окна, распахнув его настежь, меч на колени положил в ожидании.
Тяжелые шаги приблизились.
— Эй, старец! — воющим голосом произнесла Моровая Дева. — Вот я и поймала тебя, старец. Где же твоя осторожность?
Добрыня молчал.
— Видать, свеча твоя догорает у тетушки, — удовлетворенно провыла Моровая Дева. — Время твое пришло! Знаешь, старец, почему тебе умереть надо? — продолжала жуткая воительница. — Нельзя тебе с Добрыней из Киева встречаться. Обещала я Кашею Бессмертному, что сначала тебя, а потом и его к тетке в гости отправлю. Ну, прощай, старец!
В окно просунулась мохнатая рука, сжимающая пальцами красный платок. Добрыня резко вскочил, ударил по руке заготовленным мечом. Кисть, сжимающая платок, упала в горницу, а за окном раздался леденящий душу вопль. Пять отрубленных пальцев метнулись было по комнате серыми крысами, да не миновали тяжелых сапог богатыря. Красный платок зашипел, превращаясь в огромную змею с монашеским клобуком у головы. На капюшоне страшно светились глаза. Снова свистнул богатырский меч и гад, рассеченный разом на семь кусков, разметался по комнате. За окном послышался топот разбегающегося в страхе войска Моровой девы. Добрыня сел, вытирая пот с лица, потом тяжело поднялся, покидал дохлых тварей в окно, поддевая их острием меча.
Моровая Дева за окном страшно завыла: — Добрыня! Отдай мою руку, Добрыня!
— Собирай! — сказал богатырь. — Вон она под окном валяется!
В окно заглянула уродливая жуткая морда.
— Догадалась я, что ты это, — скрипнула зубами Моровая Дева. — Ну ничего! Встретимся еще, Добрыня! Ох, встретимся!
Страшное лицо Моровой Девы исчезло, а в избу шаркающе вошел староста. Не в горнице староста сидел, в погребе отсиживался. Глянул старец на богатыря и в ужасе отпрянул от него: — Что с тобой?
— Что, — не понял Добрыня.
— У тебя все лицо в крови!
— То не кровь, — сказал богатырь. — То слезы ее злые!
13. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ
Муромец ехал вдоль берега, а рядом в воде плыла щука.
— Недалеко теперь уже, батюшка! — слегка задыхаясь говорила богатырю щука. — Повернем во-о-о-н за тот мысок, а там и кораблик Симеона виден будет!
При этом щука не забывала перехватывать больших белобрюхих лягушек, что в изобилии прыгали в воду из-под копыт богатырского коня.
Открылась заводь. На поверхности ее плавали широкие зеленые листы кувшинок. На одном из листов сидела печальная лягушка с маленькой золотой короной на голове. Заметив Муромца, лягушка начала размахивать большой красной стрелой, которую она держала в передней лапе.
Щука вздохнула.
— Царевна-лягушка, — объяснила она богатырю. — Пустил кто-то на прошлой неделе стрелу, вот и дожидается теперь своего суженого!
Заметив, что богатырь проезжает мимо, лягушка поскучнела, сунула стрелу под лист кувшинки и сама спряталась в цветок.
За поворотом открылся широкий плес. Рядом с песчаной косой стоял Летучий Корабль. На мачте болтался под ветром флаг, украшенный большим красным кругом.
Тощий, долговязый и лысый человек смотрел от корабля из-под руки на приближающегося путника.
— Здравствуй, Симеон! — радостро вскричала щука, — С рывалкой не помочь? Я мигом — только сеть расставляй!
— На уху и так хватит, — рассудительно сказал лысый человек.
— Чего зря рыбу переводить? Разве что окуньков бы с десяточек. Или щучку какую, вроде тебя, старая!
— Все бы тебе шутить! — укоризненно сказала щука. — А я к тебе человека по делу привела!
Илья принялся расспрашивать Симеона о дороге к Поклон-горе.
— Поклон-гора… — раздумчиво сказал корабельщик. — И название знакомое, а в списках моих не значится…
Пока богатырь разговаривал с корабельщиком, а щука блаженствовала на мелководье, из зарослей камыша вылез волосатый и бугристый от мышц водяной, спустился к стоящему у отмели кораблю и принялся возиться у его руля, проделывая непонятные манипуляции.
— Да что гадать-то, — сказал Симеон. — Корабль на ходу. Летим, Илья Иванович! И мир посмотришь, и искомое найдешь. Должна по моим рассуждениям Поклон-гора быть приметною. Путников на земле много, подскажет кто-нибудь нам дорогу. Летим? Или ровеешь от родимой земли оторваться?
— Летим! — решительно согласился Муромец. — Русского витязя ничто испугать не может!
— Вот и складненько, — высунула Из воды свое рыло щука. — Богатырям — путь неблизкий, а мне к Емеле пора.
— Бросила бы ты его! — с сердцем сказал Муромец. — Ведь ты из него приживальщика вырастила!
— Пропадет он без меня, — сказала щука. — А я уж к нему и привыкла!
Выплыла щука на быстрину и принялась глядеть, как богатырь коня на корабль заводит.
Плавно распустились белые паруса, надулись от ветра, и Летучий Корабль медленно и величаво поднялся в воздух.
— Спаси вас бог, касатики, — прошептала щука и, ударив хвостом ушла на глубину.
Щука не видела, как от уже высоко поднявшегося корабля отделилась и камнем понеслась к воде неуклюжая мохнатая фигурка, ударилась больно о воду и застыла на поверхности волосатым островком.
И на Летучем Корабле никто не заметил случившегося.