— Не блуди, — брюзгливо сказал Кащей. Наклонившись к Советнику, он принялся выворачивать костлявыми пальцами его ухо. — Говори прямо: сомневаешься в нашей победе?
Главный Советник ткнулся в ноги повелителя.
— Заревом славных побед освещена ваша жизнь, повелитель! Я верю единственно в ваш неповторимый полководческий гений. Но смею молить не посылать враждуров в битву, пока не придет весть о гибели Защитников. С их смертью падет последняя-преграда на пути ваших грядущих побед!
Кащей Бессмертный вытер руку о халат Хныги и на лице его появилось слабое подобие улыбки.
— Не спеши, говоришь? — Кащей пожевал синими губами. — Хорошо, я не буду спешить. Я привык ждать, Хныга. Этому меня научили в русских темницах. Я не стану спешить до конца этого месяца, но в конце его ты сообщишь мне, что Защитников больше нет, что дорога на Русь открыта для моих враждуров. Ты понял меня? — Бессмертный пнул Главного Советника носком сапога. — Иначе, как говорят на Руси, мой дорогой Хныга, наш меч — твоя голова с плеч! Действуй — злодействуй и моя благосклонность найдет тебя… — Кащей швырнул Советнику перстень с бриллиантом и тот торопливо поймал перстень, жадно целуя его.
— А не оправдаешь моих надежд…
Кащей подошел к окну дворца, любуясь открывшимся видом.
Он подозвал к себе Главного Советника, приятельственно положил ему на плечо костлявую руку. Хныга съежился под тяжестью руки повелителя, ибо тяжесть царской руки определяется не весом плоти, а полнотой власти и могуществом рукой владеющего.
Свободной рукой Кащей повел вокруг, указывая на черные колы вполукруг стоящие перед дворцовыми окнами. На отдельные колы были насажены человеческие головы. Кащей с улыбка оборотился к своему верному соратнику и спросил его:
— Какой кол тебе больше глянется, верный раб? Клянусь, для тебя я готов освободить даже занятое место!
— Я не тороплюсь, мой повелитель! — задыхаясь от ужас, ответил Главный Советник. — Мне кажется, что вам более пристало любоваться головами своих врагов, нежели верных слу Кащей усмехнулся.
— Эх, Хныга, — негромко и со странной интонацией произнес он. — Что ты знаешь о моих желаниях?
8. АЛЕША ПОПОВИЧ
Поеживаясь от холода, богатырь подошел к жеребцу, потрепал его по холке, заглянул в грустные карие глаза.
— Ну, что, чалый? — спросил Попович. — В путь?
Жеребец покосился на богатыря и неожиданно отозвался, скаля крупные зубы:
— Я тут ночью все раздумывал и решил, что нам следует расстаться.
Попович замер от неожиданности. Даже ночная встреча со Смертью не произвела на него такого впечатления, как внезапно заговоривший конь.
— Что это с тобой, чалый? — недоверчиво спросил богатырь.
— Давай, богатырь, прощаться! — упрямо продолжил жеребец. — Мне своей шкурой рисковать не хочется. Ты себе вторую жизнь отмерял, а мне каково? У нас, лошадей, этой жизни-то всего двадцать пять — тридцать лет. Так на что мне тратить золотые годы — на битвы ваши? Благородная задача, нечего сказать, — конский пот под седлом проливать! Мне с жеребятами повозиться хочется, с кобылой на лугу поиграть, а ты меня в бока острыми шпорами, да до крови! Нет уж, уволь! — жеребец гордо вскинул морду. — Должно же и у нас какое-то достоинство быть. Хватит! Воюйте себе потихоньку, бейтесь на мечах, — ваше дело, коли горсткой такой в мире жить не хотите. Я-то при чем? Мне-то за что все тяготы вашей жизни сносить?
— В конце концов ты обязан… — начал растерянный Попович, но жеребец его прервал: — Чего я обязан? Это ты обязан обо мне заботиться. А ты вместо этого готов мною рискнуть, чтобы самому в живых остаться. Правильно ворон тебе говорил: а ты коня спросил? Конь ему, видите ли, не дорог! Ну, спасибо! Сколько раз я тебя из битв живым выносил, сколько раз тебя выручал, сколько врагов вот этими копытами залягал. Хватит!
Жеребец дернул крупом, сбрасывая с себя вьюки и распущенное на ночь седло. Попович изумленно наблюдал за жеребцом.
— Прощай! — жеребец мотнул мордой, взмахнул хвостом и направился к выходу.
— Куда же ты? — растерянно крикнул вдогонку Попович.
Конь глянул на богатыря, изогнув красивую гибкую шею.
— Прощай, Алеша. Есть тут одна долинка. Голубая вода, изумрудная трава, желтый песок и целое стадо молодых кобылиц. Я, может, всю жизнь об этом мечтал!
Дробный стук копыт затих вдали. Пророчество, начертанное на камне, сбылось самым неожиданным образом. Попович загасил костер, связал воедино дорожные сумы и седло, взвалил скарб на плечи и двинулся по потемневшему снегу туда, где ослепительной полоской скалил зубы далекий перевал.
9. ДОБРЫНЯ НИКИТИЧ
Змея-Горыныча он увидел издалека. За валунами горбилась перепончатыми зелеными крыльями массивная туша. Слышались взревывания и в небе поднималась сизая гарь.
Добрыня привязал коня к дереву и начал медленно подходить к чудовищу. Обращению с ними Добрыня научился еще под Киевом. До чего же коварные были твари! Для них главное было — добраться до встречного смертного боя с богатырем, а там хоть все три головы теряй! И ведь не в богатыря метят, в первую очередь коня сожрать норовят!
Выглянув из-за валуна, Добрыня увидел, что со Змеем-Горынычем не все в порядке.
Змей страдал. Он приподнял припухшие веки всех трех голов и мутно глянул на богатыря. Две головы бессильно упали на зеленые когтистые лапы, а средняя голова оборотилась к Добрыне.
На поддерживающей ее шипастой шее задергался кадык и Горыныч хрипло спросил:
— Биться хочешь? Погодил бы с битвой. Пивка бы сейчас для поправления здоровья…
Добрыня усмехнулся, вложил меч в ножны, подошел ближе.
Горыныч страдальчески смотрел на богатыря уже в три пары глаз.
— Уважь старика! Молиться за тебя стану!
— Где ж ты так? — сочувственно спросил Добрыня.
— Сосед треклятый, — горестно пояснила средняя голова. — У меня тут в соседях Зеленый Змий объявился. Приполз, гадениш, давай, говорит, знакомиться…
— Отравитель! — убежденно сказала правая голова.
— Сама виновата. — язвительно отозвалась левая. — Брагу вчера с кувшинами глотала, а сегодня виновных ищешь?
— Ох, замолчите! — Змей обнял среднюю голову перепончатыми крыльями. — Обе хороши!
— Добрынюшка! — обратилась средняя голова к богатырю. — Пособил бы лечению! Я уж тебе отслужу!
Добрыня сноровисто раскинул скатерть-самобранку, издавна служившую главной походной принадлежностью каждого витязя. Змей-Горыныч любовно осмотрел скатерть, пройдясь над нею всеми тремя головами.
— Закусь убери! — слабо сказала средняя голова. — С души воротит!
Когтистая лапа схватила кувшинчик с вином и средняя голова осушила кувшинчик в два длинных глотка.
Крайние головы завистливо вздохнули.
— Мучаемся все, — нервно сказала правая голова. — А похмеляется она одна!
Средняя голова опорожнила второй кувшин и увлажнившимися повеселевшими глазами глянула на богатыря.
— Ну, брат ты мой, — сказала голова прочувствованно. — Уважил! Выручил!
Крайние головы переглянулись.
Зеленые лапы схватили по кувшинчику, чокнулись ими, и каждая голова с жадностью припала к своему кувшинчику. Левая голова блаженно зажмурилась: в кувшине оказалась сладкая пенистая брага.
Правая голова сморщилась и долго сплевывала, выдыхая облака черной гари: в ее кувшине оказался чистый уксус.
— Не везет! — горько сказала правая голова.
— Помолчи! — осадила ее средняя и опять повернулась к богатырю. — Ты рассказывай, Добрынюшка, рассказывай. Зачем пожаловал, чего судьбу испытываешь?
— А чего мне ее испытывать? — удивился простодушный Добрыня.
— Меч на боку, кистень в руке, стрелы в колчане, голова на плечах.
— Была бы на плечах! — саркастически молвила обиженная правая голова. — Кабы не похмелье, ты бы живым не ушел! Помню я, кто моего брата со змеенышами в прошлом году потоптал.
— Слушай, — сказал Добрыня средней голове, — Ты извини, но мне кажется, что эта голова тебе совсем ни к чему. Лишняя она. Для нормальной жизни и двух голов достаточно.
— Что ты! — средняя голова испуганно закачалась. — Привыкли мы к ней за триста лет! Ты, Добрыня, на ее глупости не обращай внимания. Знаю я, что брат сам виноват был. Да сам знаешь: брат за брата не ответчик. Тут за родную голову боишься. Болтает невесть чего!
— Залебезила! — хмуро и упрямо сказала правая голова. — Как в бой с богатырями кидаться, так мне первой. А разговоры разговаривать, так глупа, значит, необучена. Тебя саму-то спасает, что из трех путников, что столетие назад съели, тебе ученый философ попался, а нам — крестьяне простые!
— Да помолчи ты! — обозлилась средняя голова. — Не то я уши тебе покусаю! Лучше молчаливой на шее торчать, чем говорливой в траве валяться!
Добрыня с интересом наблюдал за перепалкой голов, уже скалящихся друг на друга. Перепалка разгоралась и богатырь понял, что эта ссора может затянуться.
Он вспомнил, как подобная ссора голов Киевского Змея сорвала заключенное было перемирие. Все шло хорошо и Добрыня достал из сумы припасенный заранее договор. Змей сидел у скатерти-самобранки слегка осоловевший и всеми тремя головами выбирал кусочек полакомей. Иногда он вожделенно поглядывал на богатырского коня, но огромный и тяжелый кистень Добрыни смущал чудище, змей печально вздыхал и снова шарил голодными глазами по скатерти.
— Договорились? — спросил богатырь. — Подписываешь наше соглашение?
— Договорились, — согласилась левая голова. — Я на Русь отныне не ходок. Хватит мне и своих краев. Я думаю, Добрыня, что мы с тобой без борозды обойдемся?
— Вы лично как хотите, — внезапно заявила правая голова, а я такой договор подписывать не буду!
— Почему? — в один голос взревели изумленные товарки.
— А меня такой договор унижает. Что мне теперь и прогуляться по Руси нельзя? Я попутешествовать люблю, а меня за прогулку невинную под меч богатырский?
Разгорелась свара. Хорошо, что Добрыня не упустил момент, когда обозленная правая голова скусила благоразумную левую и одуревший от боли Змей кинулся в драку. Пришлось тогда Добрыне поработать мечом! В нынешней же мирной ситуации упускать инициативу богатырю не хотелось.
— Хватит вам, — сказал он и головы, прекратив перепалку уставились на богатыря. — Дело я в ваших краях пытаю. Кто из вас знает дорогу до Поклон-горы?
Змей-Горыныч гулко загоготал в две глотки. Правая голова молчала, смотрела презрительно. Отсмеявшись, средняя голова сказала:
— Вот уж действительно — пойди туда не знаю куда. Как же ты в путь отправлялся, дорогу не выяснив?
— Шутки шутишь? — нахмурился богатырь. — Лучше скажи, знаешь дорогу или не знаешь? Мне с тобой лясы точить некогда, дело ждет!
Горыныч улыбнулся в две головы, а третья пожевала губамии сказала неприязненно и брюзгливо:
— Не знаю. И никто не знает. Тут рядом деревня есть, так ты поезжай и спроси. Может кто и подскажет что-то.
Не знал Добрыня, что именно к правой голове, пока две ее товарки спали, подкатилась с тайным договором лазутчица Кащея Бессмертного. Не знали о предательстве и две другие головы, а потому спокойно наблюдали, как богатырь садится на коня и отправляется в путь навстречу смертельной опасности.
Богатырь скрылся из виду и средняя голова неприязненно спросила правую:
— Что ж ты так? Человек к нам со всей душой… Подлая ты, неприветливая!
— А ну вас всех! — сказала правая голова и сунулась под крыло подремать. — Подумаешь, приятеля нашли!
10. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ
Избу он нашел сразу. Добротностью своей выделялась изба Емели среди хибарок, рассыпавшихся по берегу озера.
Илья, пригнувшись, вошел в избу.
На печи лежал большой толстый мужик в красной рубахе и серых в полоску штанах. Закинув ногу на ногу, мужик разглядывал носок сафьянового сапога.
— Емеля здесь живет? — с порога спросил Муромец.
Толстяк, не торопясь, сел на печи, свесил ноги и внимательно оглядел богатыря. Закончив осмотр, мужик хмуро сказал: — Ну я Емеля. Чего тебе?
— Поговорить надо.
— Ты один? — зевая, спросил Емеля.
— Нет, со товарищами, — неизвестно зачем соврал Муромец.
— Вот между собой и поговорите, — заключил Емеля и принялся снова укладываться на печи.
— Ты бы встал, Емелюшка, — ласково посоветовал Муромец. — Не ровен час, придется тебе ночевать на печи, да под открытым небом.
— Это ты мне? — хозяина до того потрясло сказанное, что он снова сел на печи. — Это ты мне?
— Тебе, тебе, — терпеливо сказал Илья Иванович.
Полное лицо Емели от негодования стало красным, щеки затряслись и Муромец затревожился, чтобы хозяина удар не хватил.
— Шел бы ты по добру по здорову, — неприязненно молвил Емеля. — Хочется ведь здоровым уйти? Здоровьишко-то бережешь?
— А чего мне его беречь? — искренне удивился Муромец. У меня служба такая — не щадить живота своего.
Емеля поскользил по избе подозрительно добрым взглядом, остановил взгляд на прислоненной к стене жерди.
— Что ж, — покладисто согласился он. — Не хочешь добром и не надо.
Он что-то пошептал в кулак и неожиданно громко крикнул:
— А ну, дубинка, обломай ему бока!
В избе засверкали искры, жердь пошевелилась, нерешительно склонилась в сторону Муромца, покачалась и. бессильно упала в угол.
Рядом с упавшей жердью показалсь огромная замшелая щука.
Рыбина укоризненно поворотила острое рыло к Емеле и промолвила, широко разевая белую зубастую пасть:
— Окстись, Емелюшка! Годы мои не те, на богатырей с жердями бросаться. Пожалей старуху, ведь верой и правдой тебе двад, цать лет отслужила!
— Устала, матушка? — участливо спросил Муромец.
Щука поворотила рыло к богатырю.
— Вконец ирод измучал. Как словил меня в проруби, так и кончилась спокойная моя жизнь. То воды ему натаскай, то дров наруби, то сани за тридцать верст свези! — Щука выразительно вздохнула. — Дом построй, добра наноси, гвоздь последний и то мне забивать! Обленился, батюшка, до крайности. Да ты сам на него погляди! Где стать молодецкая? Жиром заплыл, живот ровно мошна у карася. По хозяйству палец о палец не ударит, все я отдуваюсь. И не поймет ирод, что мне на воздухе вредно! Марьюшка, жена его, что царских кровей, и та не выдержала. Лучше, говорит, за тридевять земель одной жить, чем в родимом царстве с ленивым боровом.
Емеля пытался что-то возразить, потом махнул рукой и снова залег на печи.
— Балуешь ты его! — укорил щуку Илья.
— Так ведь слово нами дано, — оправдывалась щука. — Нами дано, да не нам назад забирать. По волшебному укладу данное слово положено честно сполнять!
— Отдыхай, матушка, — ласково разрешил богатырь. — У нас с Емелей разговор один намечается. Ты, Емеля, как — поговорить желаешь или сначала силой помериться думаешь?
Емеля хмуро сплюнул и полез с печи, колыхая ожирелой статью.
— Чего там силой меряться, — встал он перед богатырем. — Давай разговоры разговаривать.
— Дорога к Поклон-горе тебе не знакома?
— Не знакома, — буркнул Емеля и глянул на щуку. — Может она знает?
Щука удобно расположилась в ушате с водой, окунула в студеную воду рыло и снова высунулась:
— Сведу я тебя, батюшка, с хорошим человеком. Слыхал про Симеона и его Летучий Корабль?
— Слыхал, — отозвался Илья. — Да думал, что сказки это.
— Самое что ни на есть самоделишная быль, — уверила щука. — Симеон-то сейчас по ту сторону обретается. Корабль свой летучий чинит. А уж грамотнее и более знающего, чем он, я и не ведаю.
Муромец оглядел избу. Емеля уже снова забрался на печь и трудно засыпал, подперев отвисшую щеку полной рукой.
Богатырь оглянулся на щуку.
— Что ж, — сказал он. — Веди меня к Симеону.