Его прожигающие глаза продолжали смотреть на меня, начиная от талии и спускаясь ниже. Мне пришлось прижать руки к бокам, чтобы удержаться от желания прикрыть своё тело.
― Я вижу форму твоего тела — твои ноги. ― Его голос звучал странно, с придыханием.
Мой желудок взбунтовался.
― Я-я не буду больше надевать их, ― услышала я свои слова.
― Надеюсь, что это так. Это не правильно — вообще не правильно. ― Его горячий пристальный взгляд, наконец, оставил меня. Он снял шляпу и насмешливо поклонился мне. ― Я буду рад видеть тебя на ужине, где ты будешь вести себя и будешь, одета, как цивилизованная леди, достойная звания хозяйки моего дома. Ты понимаешь меня?
― Да, отец.
― Карсон!
― Да, сэр! ― Его бедный камердинер, который нервно топтался в углу холла, услышал стальной голос отца и понесся к нему, напоминая мне большого, старого жука.
― Смотри, чтобы мисс Вейлор осталась сегодня дома, где она и должна быть. И избавься от этого адского велосипеда!
― Очень хорошо, сэр. Я сделаю так, как вы говорите… ― старик загадочно улыбнулся и поклонился, когда отец вышел из дома.
Когда я осталась одна с ним, глаза Карсона метнулись от меня к гобелену, висевшему на стене позади нас, затем к люстре, затем на пол, он глядел повсюду, лишь бы не встречаться с моим пристальным взглядом. ― Пожалуйста, мисс. Вы знаете, что я не могу позволить вам уехать.
― Да, я знаю.― Я закусила губу, и, помедлив, добавила: ― Карсон, не могли бы вы не избавляться от моего велосипеда, а перевезти его из флигеля в садовый сарай в самом дальнем углу участка? Отец никогда туда не заходит, и он не узнает. Я уверена, что скоро он образумится и позволит мне вернуться в мой клуб.
― Я был бы рад, мисс, был бы рад. Но я не могу ослушаться мистера Вейлора. Никогда.
Я повернулась на каблуках и захлопнула дверь в гостиную, теперь ставшую моей. На самом деле я не сердилась на Карсона и не винила его. Я слишком хорошо понимала, каково это — быть марионеткой отца.
Тем вечером я старательно оделась к ужину в мое самое скромное платье. Отец едва взглянул на меня, без конца говоря о банке, об угрожающем состоянии городских финансов и грядущей Всемирной выставке. Я редко что-то говорила. Я скромно кивала и издавала звуки согласия, когда он прерывался. Он пил бокал за бокалом тайком разбавленного водой вина и съел массу бараньих стейков с кровью.
Его взгляд ни разу не задержался на мне, пока он не встал и не пожелал мне спокойной ночи. Я видела, что даже разбавленного вина было достаточно, чтобы его щеки запылали.
― Спокойной ночи, отец, ― быстро сказала я.
Его обжигающий взгляд переместился с моих глаз на губы. Я сжала их, желая, чтобы они были не такими полными, не такими розовыми.
Потом он поднял взгляд от моих губ к высокому лифу платья. И затем, совершенно неожиданно, он снова посмотрел мне в глаза.
― Прикажи кухарке чаще готовить баранину. И пусть прожарка в следующий раз будет точно такой же, как сегодня. Сегодня было очень вкусно, ― произнес он.
― Да, Отец. ― Мой голос оставался мягким и тихим. ― Спокойной ночи, ― повторила я.
― Ты знаешь, что у тебя глаза матери.
Меня чуть не вывернуло наизнанку.
― Да. Я знаю. Спокойной ночи, отец, ― сказала я в третий раз.
Наконец, больше не произнеся ни слова, он покинул комнату.
Я пошла в свою спальню и села на свое место у окна, аккуратно сложенные велосипедные панталоны лежали у меня на коленях. Я смотрела, как восходит луна, и, начиная свой путь, поднимается по небу, и, когда стемнело окончательно, я тихо и осторожно спустилась по лестнице и вышла через заднюю дверь, ведущую в наш сложный сад. Когда я проходила мимо большого фонтана в виде быка, я сделала вид, что я просто являюсь одной из теней, окружающих его — не живое существо… не девушка, которая может быть обнаружена.
Я подошла к сараю и нашла там лопату. Позади сарая, на краю нашей собственности, я подошла к груде гниющего компоста, который рабочие использовали в качестве удобрения. Не обращая внимания на запах, я копала, углубляясь, пока я не стала уверена, что они будут надежно спрятаны. И я зарыла туда свои панталоны.
Потом я вернулась с лопатой и вымыла руки в бочке с дождевой водой. Затем я подошла к каменной скамье под ивой. Я сидела в пределах ее темного, утешительного занавеса и ждала, пока живот успокоится. Потом я посидела еще немного, позволяя теням и темноте ночи успокоить меня.
***
Пусть и не на велосипеде, я ходила к Камилле в три раза чаще, чем раньше. Мы совершали небольшие прогулки по Южной Прэри-Авеню в особняк Элкотт. В два из этих трех раз ей и мне удалось прогуляться к озеру, желая мельком увидеть волшебный мир, созданный из воды и песка.
Иногда горничная госпожи Элкотт передавала мне срочные сообщения о том, что я была необходима дома. Когда я возвращалась домой, там всегда было что-нибудь обычное, а не что-то срочное. И каждый вечер отец пил запоем, его горячий пристальный взгляд, сосредотачивался на мне все чаще.
Итак, как вы видите, для меня было безумием пойти к Камилле в третий раз. Разве это не безумие делать снова и снова что-то, и ожидать другого исхода? Разве это не делает меня сумасшедшей?
Но я не чувствую себя безумной. Я чувствую себя очень хорошо. Мой ум ясен. Мои мысли — мои собственные. Я скучаю по матери, и оцепенение от траура до сих пор осталось у меня. На смену ожиданию приходит страх. Из-за этого страха мне очень хотелось вернуть свою прежнюю, нормальную жизнь. Я так отчаянно хотела этого, но это оставалось за пределами моих возможностей, я не могла воплотить эту мечту в реальность.
Возможно, у меня приступ истерики.
Но у меня не перехватило дыхание, я не ощущаю слабости, и горячие слезы меня не душат. Итак, холодность моего темперамента еще больше доказывает, что я сумасшедшая? Или может быть, я чувствую себя так же, как любая девушка после безвременной смерти матери? Пылающий взгляд отца — просто симптом горя вдовца? У меня ведь и в самом деле глаза матери.
Правдой было то, что я не могла не общаться с Камиллой и то, что я так много упустила в жизни. В этот день я опять навестила Камиллу. В этот раз мы не пытались уйти куда-нибудь из дома Элкоттов. По молчаливому соглашению между нами, мы знали, что визит внезапно закончится, когда придет Карсон, чтобы сопроводить меня домой. Камилла обняла меня и велела подать чай в бывшей детской, теперь переделанной в гостиную для дочерей Элкоттов, оклеенную розовыми обоями. Когда мы остались одни, Камилла схватила меня за руку.
― Эмили, я так рада тебя видеть! Когда я пришла к тебе в среду, слуга твоего отца сказал мне, что тебя нет дома. То же самое он мне сказал и в прошлую пятницу.
― Я отсутствовала. ― Я скривила губы и прочувствовала это слово. ― В оба этих дня я была в унылом Маркет Холле, прислуживая чикагским бездомным.
Ровные брови Камиллы нахмурились:
― Но ты не была больна?
Я фыркнула.
― Больна, но не телом, а разумом и сердцем. Отец словно ждет от меня, что я займу мамино место во всех смыслах.
Камилла взмахнула своими нежными пальцами.
― Я так счастлива! Я думала, что у тебя воспаление лёгких. Знаешь, Эвелин умерла от него на прошлой неделе.
Я почувствовала, как содрогнулась от шока.
― Я не знала. Мне никто не сказал. Какой ужас… это так ужасно.
― Не бойся. Ты выглядишь такой же сильной и красивой, как всегда.
Я покачала головой.
― Красивой и сильной? Я чувствую себя так, как будто мне одна тысяча лет, и что весь мир прошел мимо меня. Я скучаю по тебе, я так сильно скучаю по моей прежней жизни!
― Мама говорит, что ты делаешь то, что является более важным, чем просто игры девочек, и я знаю что, она, должно быть, права, — быть хозяйкой великого дома это очень важно.
― Но я не хозяйка великого дома! Я, скорее всего, раб, чем кто-либо ещё. ― Я чувствовала себя так, как будто была готова взорваться. ― Мне даже не дозволено иметь чуточку свободы.
Камилла попыталась подбодрить меня своим радостным лицом.
― Сейчас — середина апреля. Через две недели будет уже шесть месяцев со дня смерти твоей матери. Тогда ты будешь свободна от траура и будешь в состоянии воссоединиться с обществом.
― Я даже не знаю, смогу ли выдержать еще две недели всего этого очень тоскливого и очень скучного. ― Я закусила губу, увидела удивленный взгляд Камиллы, и поспешила объяснить. ― Работа хозяйки дома Вейлоров — очень серьезна. Все должно быть именно так, как этого хочет отец, как это делала мать. Я не понимала, что значило быть женой. ― Я глубоко вздохнула и сказала: ― Она пыталась мне об этом сказать. В тот день. Тот день, когда она умерла. Вот почему я была в родильной комнате вместе с ней. Мать сказала, что она хотела, чтобы я поняла, что значит быть женой. Именно поэтому я видела, Камилла, я наблюдала, как она умерла в крови без любви мужа, держащего ее руку и носящего траур о ней. То есть, быть женой означает — одиночество и смерть. Камилла, мы никогда не должны выходить замуж!
Камилла размешивала свой чай, когда я стремилась поделиться своими мыслями хоть с кем-то. На мое восклицание она уронила ложку. Я увидела, как ее взгляд нервно метнулся к закрытой гостиной двери, а потом снова ко мне.
― Эмили, я думаю, тебе не стоит так сильно зацикливаться на мысли о смерти своей матери. Это плохо.
Сейчас, делая запись нашей беседы, я понимаю, что сказала намного больше, чем Камилла могла бы вынести, но мне нужно было прекратить держать свои мысли в себе — мысли, которые навсегда останутся в моем дневнике. Но тогда все, чего я хотела, это поговорить с кем-то — поделиться своими страхами и тревогами, и именно поэтому я продолжала.
― Мои мысли должны задержаться на ее смерти. Сама мама желала бы этого. Именно она настояла на том, чтобы я была там. Она хотела, чтобы я знала правду. Я думаю, что, возможно, мать знала, что ее смерть была близка, и она пыталась предупредить меня, — она старалась показать мне, что я должна выбрать иной путь, чем путь жены и матери.
― Иной путь? Что ты имеешь в виду? Уход в монастырь?
Мы сидели лицом друг к другу и мыслили совершенно одинаково по этому поводу.
― Это неправильно! Ты ведь видела старых дев из церкви, которые добровольно вызываются в ОФЖК. Они такие жалкие, как воробьи подбирающие крошки жизни. Нет, я думала о прекрасных небольших магазинах, которые открылись вокруг Петли. Если я могу управлять Домом Вейлоров, значит, я могу управлять и простым магазином по продаже головных уборов.
― Твой отец никогда не допустит этого!
― Если я могла бы выбрать свой собственный путь, я не нуждалась бы в его разрешении, ― твердо сказала я.
― Эмили, ― Камилла говорила, обеспокоенно и немного испуганно. ― Ты не можешь думать о побеге из дома. С девушками, живущими без семьи и без денег, происходят ужасные вещи. ― Она понизила голос и придвинулась ко мне. ― Ты ведь знаешь, вампиры только что переехали в свой дворец. Они купили весь Грант Парк для своей ужасной школы!
Я безразлично пожала плечами.
― Да, да, банк отца предлагал им сделку. Он без остановки говорил о них и их деньгах. Они называют школу Домом Ночи. Отец говорит, что школа полностью отгорожена от остальной части города и постоянно охраняется их собственными воинами.
― Но они пьют кровь! Они вампиры!
Я была в крайнем раздражении из-за того, что тема о плачевном состоянии моей жизни была омрачена одним из клиентов отца.
― Камилла, вампиры богаты. Каждый знает, что их школы находятся, во многих американских городах, а также и в столицах Европы. Они даже помогали финансировать строительство Эйфелевой Башни в Париже на Всемирной выставке.
― Я слышала, как мать говорила, что женщины вампиры отвечают за свое общество, ― прошептала Камилла, снова поглядывая на дверь комнаты.
― Если это действительно так, то это хорошо для них! Если бы я была вампиром, отец не запер бы меня дома, и мне не пришлось бы притворяться своей матерью.
Глаза Камиллы расширились. Я определенно нашла способ вернуть беседу к моим проблемам.
― Эмили, твой отец не может желать того, чтобы ты была своей матерью. Это не имеет никакого смысла.
― Есть смысл или нет, но мне так кажется.
― Ты должна посмотреть на него другими глазами, Эмили. Твой бедный отец, просто нуждается в твоей помощи в это трудное время.
Я почувствовала, как во мне начинает закипать злость, и я не смогла остановить слова.
― Я ненавижу его, Камилла. Я ненавижу то, что пытаюсь занять мамино место.
― Конечно, было бы неприятно то чувство, как будто бы ты являешься заменой своей матери. Я с трудом могу представить себе все, что ты должна делать, ― кивая, сказала Камилла. ― Но когда ты — хозяйка дома, у тебя есть и драгоценности, на которые ты можешь купить себе платья, и блестящая репутация. ― Она улыбнулась снова, и налила чая в мою чашку. ― Как только ты выйдешь из траура, то все это так же будет взвалено на тебя. ― Она хихикала, и я уставилась на нее, осознавая то, что она не понимала того, что я пыталась сказать ей. Когда я молчала, она продолжала счастливо болтать, как будто мы обе были беззаботными девочками. ― Колумбийская Выставка открывается через две недели — ты как раз выйдешь из траура. Подумай об этом! Твой отец будет, вероятно, нуждаться в твоей помощи, чтобы устроить званые обеды для всех видов иностранных государств.
― Камилла, отец не позволяет мне ездить на велосипеде. Он сокращает мое общение с тобой. Я не могу представить то, что он разрешит мне устроить званые обеды для иностранцев, ― попыталась объяснить я, попыталась заставить ее понять.
―Но именно это твоя мать и сделала бы, и как ты сказала, он же сам сказал, что ты унаследовала ее место в домашнем хозяйстве.
―Он прояснил то, что я поймана в ловушку, что я его раба и воображаемая жена! ― выкрикнула я. ― Единственное свободное время, которым я могу распоряжаться, это те несколько минут, которые я провожу с тобой и в саду матери. В течение дневных часов он заставляет слуг шпионить за мной, и если он недоволен тем, куда я иду и что я делаю, то посылает их вернуть меня. И ты знаешь это! Они приходят даже сюда и забирают меня, как будто я — сбежавший заключенный. Быть хозяйкой большого дома не значит, что всё мечты осуществляются. Это — просто кошмар.
―О, Эмили! Я действительно очень не хочу видеть тебя настолько обезумевшей. Помни то, что моя мать сказала месяцы назад — забота, которую ты проявляешь к своему отцу, сделает человека, который станет твоим мужем, очень счастливым. Я завидую тебе, Эмили.
― Не завидуй мне. ―Я видела, что неприветливость моего голоса причинила ей боль, но я не могла остановиться. ― У меня нет матери, и я поймана в ловушку с человеком, глаза которого прожигают меня! ― Я прервала свои слова, зажав себе рот ладонью.
Я видела, как меняется выражение её лица — от беспокойства до шока, и потом к недоверию, и поняла, что совершила страшную ошибку, сказав правду.
― Эмили, независимо от того, что я услышала, что ты подразумеваешь под этим?
― Ничего, ― заверила ее я. ― Я устала, вот и все. Я не так выразилась. И я не должна, все время, которое мы проводим вместе, тратить на разговоры обо мне. Я хочу услышать о тебе!!! Итак, расскажи мне, Артур Симптон уже ухаживает за тобой?
Я знала, что упоминание об Артуре уберет все другие мысли из головы Камиллы. Хотя он еще не говорил с ее отцом, Камилла, несколько раз, ездила бок о бок с ним во время велосипедных поездок. Он даже разговаривал с ней накануне, о том, как он был заинтригован гигантским колесом обозрения, которое возводилось для Выставки.
Я собиралась сказать Камилле, что была счастлива за нее, и что я желала ей всего самого наилучшего с Артуром, но слова не могла вымолвить ни слова. Я не была эгоистична, я не завидовала ей. Просто, я не могла прекратить думать о неизменном факте, который должен был случиться после свадьбы Артура и Камиллы. Не могла прекратить думать о том, что однажды моя подруга окажется в его рабстве, и умрет в одиночестве о потери крови …