― Прошу прощения, мисс Элкотт. Камердинер господина Вейлора должен забрать мисс Вейлор. ― Когда горничная прервала Камиллу, я поняла, что не слушала то, что Камилла говорила в течение нескольких минут.
― Спасибо, ― вставая, быстро сказала я. ― Я действительно должна вернуться.
― Мисс Вейлор, камердинер попросил меня, чтобы я отправилась к мисс Элкотт и передала ей вот эту записку.
― Записка? Для меня? Как здорово! ― воскликнула Камилла. С желудком, полным страха, я передала ее в жадные пальцы. Она открыла ее очень быстро, прочитала ее, дважды моргнула, и затем на её лице появилась улыбка. ― О, Эмили, это от твоего отца. Вместо того, чтобы всякий раз, когда у тебя есть время, мчаться сюда, он приглашает меня к вам в гости. ― Она радостно сжала мои руки. ― Тебе вообще не придется выходить из дома. Видишь, это значит, что ты знатная дама! Я приду сразу на следующей неделе. Может быть, Элизабет Райерсон присоединится ко мне.
― Это было бы здорово, ― сказала я, прежде, чем последовала за Карсоном к черной карете, ждавшей меня снаружи. Когда он закрыл дверь кареты, я чувствовала, что не могла отдышаться. Всю обратную поездку в Дом Вейлоров, я потратила, хватая воздух, как это делает рыба, которую держат без воды.
Когда я закончила запись в своем дневнике, я напомнила себе, что никогда не должна забывать ответ Камиллы на мои слова. Она отреагировала с шоком и беспокойством, а затем вернулась к нашим девичьим мечтам.
Если я безумна, я должна держать свои мысли при себе, боясь того, что никто не сможет понять их.
Если я не сошла с ума, но, действительно, являюсь узником, как я думаю, то, я должна держать свои мысли при себе, боясь того, что никто не сможет их понять.
В любом сценарии есть одна константа — я могу положиться только на себя и на свой ум для того, чтобы придумать путь для своего спасения, если конечно этот путь спасения вообще существует.
Нет! Я не впала в тоску. Я живу в современном мире. Молодые женщины могут уйти из дома и найти новую жизнь, выбрать другое будущее. Я должна использовать свой ум. Я найду способ, распоряжаться своей собственной жизнью! Найду!
Еще раз я делаю запись своих самых сокровенных мыслей, поскольку я жду восхода луны и наступления непроглядной темноты, чтобы я смогла пойти в свое истинное спасение — тень сада и спокойствие, которое я нахожу там. Ночь стала моим спасением, моим щитом, моим утешением, и надеюсь станет моей защитой…
― Да, отец, ― повторила я свой заученный ответ, и попыталась успокоить безумное биение моего сердца. ― Могу я налить тебе еще бренди?
Он отпустил мою руку и кивнул.
―Да, конечно. Вот видишь, ты можешь учиться!
Я сосредоточилась на том, чтобы не пролить бренди, но мои руки дрожали, и хрустальный графин звякнул о край его бокала, из-за чего жидкость янтарного цвета чуть было не вылилась. Я быстро поставила бутылку на стол.
―Извини, отец. Я такая неловкая.
―Неважно! Уверенность приобретается с практикой. ― Он сел на бархатный диван, потягивая свой напиток и изучая меня. ― Я точно знаю, что тебе нужно. Я читал об этом только сегодня утром в " Трибюн». Кажется, растет количество случаев женской истерии, и совершенно очевидно, что ты страдаешь этой болезнью.
Прежде, чем я успела сформулировать свой протест, который бы не разозлил его, он встал и пошел, слегка покачиваясь, к маминому маленькому шведскому столику, стоявшему у стены, и налил из графина красного вина, которое я, как раз в то утро, тайком разбавила. Он принес хрустальный бокал и небрежно сунул его мне в руки, сказав:
― Пей. В статье, написанной известным доктором Вайнштейном, говорится, что один или два стакана в день, должны служить средством для женщин от «истерии».
Я хотела сказать ему, что я не была истеричкой, — что я была одинока, растеряна и напугана и, да, я сердилась! Вместо этого я сделала глоток вина, контролируя выражение своего лица, и спокойно кивнула, повторив, словно попугай свой ответ:
―Хорошо, отец.
― Видишь, так лучше. Больше никаких глупо дрожащих рук, ― он сказал это так, словно совершил чудо исцеления.
Я пила разбавленное вино и, наблюдая за ним, самодовольно посмеивавшимся, представляла себе, как выплесну вино в его порозовевшее лицо и убегу из комнаты, из дома, и из жизни, к которой он пытался меня подтолкнуть.
Его следующие слова остановили мою разгулявшуюся фантазию.
― Через два дня, вечер в среду, ровно в восемь часов, станет сигналом о начале возрождения дома Вейлоров. Я уже разослал приглашения и получили подтверждения, что все будут присутствовать.
Я почувствовала, что моя голова сейчас взорвется.
― Присутствовать? Возрождение дома?
―Да, да, ты должна обратить особое внимание, Эмили. Это конечно, не полноценный ужин. Такого не будет до субботы. В среду мы начнем с близкого круга. Только несколько близких друзей-мужчин, заинтересованных в банке и инвестициях во Всемирную Колумбовскую выставку: Бернхэм, Элкотт, Олмстед, Пуллман и Симптон. Я пригласил на легкий ужин пять человек. Это отличный способ, чтобы плавно ввести тебя в твою новую роль в обществе, и, на самом деле, очень скромно по стандартам твоей матери.
―Через два дня? В эту среду? ― Я старалась держаться спокойно.
― Конечно! Мы потратили слишком много времени, и уже оторвались от водоворота окружающих нас событий. Выставка откроется через две недели. Дом Вейлоров должен стать осью в центре колеса нового Чикаго!
― Но-но я понятия не имею, как …
― О, это не так уж трудно. И ты женщина, хотя и молодая. Рестораны и развлечения — для женщин это естественно, а особенно для тебя.
Мое лицо запылало.
― Особенно для меня?
― Конечно. Ты так похожа на свою мать.
― Что прикажешь подать? Надеть? Как же я…
― Посоветуйся с поваром. Это же не полный обед. Я уже говорил тебе, что мне удалось отложить это до субботы. Трех блюд для среды будет достаточно, но убедись, что у нас есть лучшие французские вина, а также пусть принесут из погреба портвейн, и отправь Карсона купить еще моих сигар. Пуллман имеет особое пристрастие к моим сигарам, хотя он предпочитает курить мои, чем купить собственные! Ха! Миллионер-скупердяй! ― Он допил свой бренди и хлопнул себя мясистыми ладонями по бедрам. ― Ох, и о том, что тебе следует надеть. Ты — хозяйка дома Вейлоров, и имеешь доступ к гардеробу своей матери. Найди ему хорошее применение. ― Он поднял свое громоздкое тело с дивана, и, выходя из комнаты, добавил: ― Надень одно из платьев Алисы из изумрудно-зеленого бархата. Это подчеркнет твои глаза.
* * *
Мне бы хотелось снова вернуться в тот день и успокоить себя объяснением, что все случившиеся события были недостающими кусочками в завершенной картине моей будущей жизни. Мне не стоит быть такой напуганной и сбитой с толку. Все будет хорошо — все будет намного лучше, чем просто хорошо.
Но в тот вечер я не подозревала, что это незначительное возвращение в общество сразу и полностью изменит мою жизнь — я просто терялась в своем страхе и одиночестве.
Два дня для меня прошли как в тумане. Мы с поваром планировали приготовить суп из омара со сливками, жареные утиные грудки со спаржей, которую в начале сезона было очень трудно найти, и на десерт замороженные ванильные пирожные — отец их очень любил.
Мэри принесла мне мамину коллекцию платьев из изумрудно-зеленого бархата. Их было более дюжины. Она положила их на мою кровать, словно зеленый водопад из ткани. Я выбрала самое консервативное из них — скромное вечернее платье без всяких украшений, за исключением лифа и рукавов, расшитых жемчугом. Мэри неодобрительно пробормотала, что платье с золотой отделкой смотрелось бы более впечатляюще. Я проигнорировала ее и настояла на своем выборе, так что ей пришлось согласиться.
Затем обнаружились различия. Я ниже, чем мама, но ненамного, а моя талия тоньше. Однако грудь у меня больше, и, когда Мэри наконец помогла мне надеть платье, и я встала перед своим зеркалом в полный рост, Мэри сразу же начала кудахтать и суетиться, распарывая швы, пытаясь вместить мое тело.
― Все ее платья придется переделывать, все, ― сказала Мэри с полным ртом булавок.
― Я не хочу носить мамины платья, ― услышала я собственные слова, и это было правдой.
― А почему бы и нет? Они прекрасны, а вы с ней так похожи, так что на вас они будут выглядеть также красиво. Многие даже лучше, чем это. ― Она заколебалась, задумавшись, а потом, посмотрев на мою грудь и туго натянувшуюся на ней ткань, добавила: ― Конечно, в том виде, как есть, они не подходят, но я могу найти кружева или шелк, чтобы добавить здесь вот здесь.
Пока она закалывала булавками и шила, я перевела взгляд с зеркала на свое платье, небрежно скомканное и валявшееся на моей кровати. Оно было кремового цвета, с кружевами и алыми розовыми бутонами, и так же сильно отличалось от прекрасных маминых бархатных платьев, как коричневая льняная униформа Мэри от туалетов леди Астор.
Да, конечно, и тогда и сейчас я знала, что должна была быть в восторге от потрясающего пополнения моего гардероба. Мама была одной из одевавшихся лучше всех женщин Чикаго. Но когда мой взгляд вернулся обратно к зеркалу, смотревшая на меня девушка в мамином платье показалась мне чужой, и я — Эмили — как будто совершенно потерялась где-то в ее незнакомом отражении.
Когда я не разговаривала с поваром или стояла во время перешивания платьев или пыталась вспомнить нескончаемые подробности мероприятий, к которым мама, казалось, не прилагала вообще никаких усилий, я молча бродила по нашему огромному особняку, стараясь избегать отца и ни к кому не обращаться. Странно, я не думала, как огромен наш дом, пока мама наполняла его своим присутствием. Но когда ее не стало, он превратился в огромную клетку, заполненную всеми прекрасные вещами, которые коллекционировала эта женщина, включая ее единственного живого ребенка.
Живого ребенка? До вечера этой среды, я начала верить, что я перестала жить, а существовала просто как оболочка, ожидающая, когда мое тело поймает меня саму и поймет, что я уже мертва.
Чудесным образом Артур Симптон вернул меня к жизни!
***
― Ваш отец, внимательный человек, ― говорила Мэри. ― Мне согревает сердце то, что он делает, как он с заботой и вниманием относится к вам.
Я ничего не сказала. А что я могла ей сказать? Что она легко смотрит своими глазами на меня, и на отца. Конечно, он казался осторожным и внимательным по отношению ко мне и ко всему внешнему миру — она никогда не видела его горящего взгляда или чувствовала невыносимый жар его руки!