Оксана, как была в фартуке, с белой кружевной накрахмаленной наколкой в волосах, шла впереди обер–ефрейтора к дверям. Черненькая официантка Варя, увидев Анну в сопровождении обер–ефрейтора из секретного отдела, бросила на нее тревожный взгляд, будто спрашивая: что–то случилось? Оксана ответила безмятежной улыбкой, и тревога в глазах Вари тотчас же сменилась деловитой озабоченностью.
На лестнице им встретился спускавшийся в столовую Иоганн Беккер. Замедля шаги, он окинул, казалось бы, совершенно равнодушным взглядом девушку, ее спутника и посторонился, пропуская их. Но Оксана была уверена, что он оглянулся и посмотрел им вслед. Он–то хорошо знал, где работает этот лощеный обер–ефрейтор.
Выйдя на воздух и увидев широкое зеленое поле аэродрома, девушка глубоко и радостно вздохнула. Она улыбалась рассеянной и легкомысленной улыбкой.
Иной раз Оксана сама удивлялась своему дару перевоплощения. Всегда, когда это было необходимо, в ее психике почти автоматически происходило спасительное раздвоение. Она не играла Анну Шеккер, она была Анной и Оксаной одновременно. Два чужих, враждебных человека существовали в одной оболочке, казалось бы, независимо друг от друга и даже не подозревая о столь близком соседстве.
И сейчас на душе у Анны, этой «русской немочки», было тихо и спокойно. Она радовалась тому, что вышла из душной и шумной офицерской столовой, и, шагая по тропинке к серому двухэтажному домику, с удовольствием подставила лицо теплому душистому ветерку. Щуря красивые, с подкрашенными ресницами глаза, она смотрела на легкие, удивительно белые на синем небе облака, на сочную траву, росшую по обе стороны тропинки, на скромные полевые цветы. Беспечная Анна не обращала внимания на шагавшего позади обер–ефрейтора, наклонялась и срывала на ходу смелые одуванчики с белыми пушистыми головками, сдувала с них легкие семена и веселыми глазами наблюдала, как их подхватывает и уносит ветер. Все было чудесным для Анны: и этот солнечный летний день, и сознание своей цветущей молодости, и ничем не омраченные, радужные девичьи мечты и надежды.
Ее вдруг срочно, очень срочно потребовали в домик, где, как она знала, находился какой–то секретный отдел, очевидно, контрразведка. Все это непонятно, странно и даже как–то неприятно. Какое может быть у контрразведчиков срочное дело к ней? Впрочем, у них много различных дел и обязанностей. Сейчас все выяснится, и ее любопытство будет удовлетворено. Не следует ломать над этим голову. Уже хорошо одно то, что она совершает такую приятную прогулку. Молчаливый обер–ефрейтор не в счет. Пускай себе молчит, сколько ему вздумается…
Так легкомысленно рассуждала Анна — внучка немецкого колониста. В то же время таившаяся в ней Оксана задавала себе тревожные вопросы и старалась быстро и хладнокровно найти правильные ответы на них. Где, когда, у кого и чем могла она вызвать какое–либо подозрение? Нет, поведение Анны Шеккер было безупречным. Выяснилось что–нибудь новое в биографии Анны? Ерунда. Она знает «свою» биографию на зубок, пожалуй, даже лучше, чем настоящая Анна. Может быть, знакомому летчику–лейтенанту показалось странным, что она из Эльзы Нейман превратилась в Анну Шеккер? Не опасно. Мало ли как она могла назваться при первом знакомстве с молодыми людьми… Это ее право на безобидную шутку, каприз, причуда. Многие девушки поступают именно так. К тому же знакомый лейтенант погиб смертью храбрых почти год назад. Предположим, что он, успел что–нибудь болтнуть об Эльзе. В таком случае контрразведка не стала бы тянуть целый год. Летчик и Эльза отпадают. Разгром группы, обслуживающей одну из раций? Все члены группы погибли. Связной — курносый подросток, ее давнишний знакомый по Ракитному — скрылся. Она сама помогла ему вырваться из лап полицаев. Предположим, его все же каким–то образом поймали. Он ничего не скажет. Проверено — он попадал в более сложные переплеты и никого не выдал. Остается последний связной, Андрей, ее Андрей…
Если бы шагавший позади Оксаны обер–ефрейтор заглянул в этот момент в лицо девушки, он увидел бы в ее глазах боль и страдание. На несколько мгновений Оксана победила Анну, прорвалась наружу.
Нет, нет, этого не может быть! Как она смеет даже думать об этом?.. Андрей, Андрей! Теперь ему известно главное. Какая тяжесть свалилась с ее сердца… Андрей знает, догадывается, какой огромной, страшной ценой приходится платить гитлеровцам за притворные улыбки его любимой.
Оксана прекрасно сознавала свою тайную, грозную для врага силу и гордилась, даже восхищалась ею. Она словно обладала какой–то волшебной палочкой… Гитлеровские генералы — люди, окончившие военные академии и имеющие огромный профессиональный опыт, люди, не только сведущие в своем деле, но и в отдельных случаях, несомненно, талантливые, люди, чьей мысли и воле были подвластны сотни тысяч солдат и офицеров, — эти люди у себя в штабах, в обстановке строжайшей секретности разрабатывали хитроумные планы военных операций. По их приказам дивизии шли в наступление или, закапываясь в землю, занимали оборону, их приказа было достаточно, чтобы тысячи танков собрались в бронированный кулак и тысячи крылатых машин поднялись в воздух со своим смертоносным грузом. Это действовал огромный, хорошо продуманный военный механизм, состоявший из бесчисленного количества вымуштрованных людей в мундирах и первоклассной техники, механизм, приводимый в действие согласно расчетам и планам высшего командования.
Какой ничтожно малой песчинкой могла показаться в этом мире замыслов вражеских полководцев, сражений, военных удач и поражений, в этом сплетении множества человеческих судеб скромная официантка офицерской столовой Полянского аэродрома!
Но вот она взмахивала своей волшебной палочкой… Маленький клочок тонкой папиросной бумаги с какими–то знаками попадал в руки надежных людей. Знаки на бумажке превращались в радиоволны, неслись через линию Фронта. И вдруг в колоссальной махине вражеского механизма портилась какая–то маленькая деталь. Эта испорченная деталь выводила из строя соседние, с ней связанные, и на какое–то время в ритме всего механизма слышались перебои. И кое–что в тщательно разработанных планах врага нарушалось, путалось, сдвигалось с места, расстраивалось, а иногда и летело ко всем чертям.
О, ради этого стоило рисковать жизнью, скрываться под личиной заурядной, ограниченной и враждебной ей Анны Шеккер, ежеминутно быть готовой к мучительной, ужасной смерти. Оксана знала, что в случае провала ожидает ее в таком вот скромном, безобидном на вид двухэтажном домике… На этот счет у нее не было никаких иллюзий.
У домика, окруженного невысокой, но широкой изгородью из перепутанной колючей проволоки, стоял часовой. С недобрым любопытством смотрел он на приближавшуюся к нему девушку, которую сопровождал обер–ефрейтор.
— Пропустить! — сказал обер–ефрейтор.
Часовой отступил на один шаг в сторону.
Они вошли в домик и начали подниматься по лестнице на второй этаж. Было тихо. Внизу, в какой–то комнате, стрекотала пишущая машинка.
— Налево. — скомандовал спутник или конвоир Оксаны, когда они поднялись на второй этаж. — Третья дверь направо.
Обыкновенная дверь, крашеная под орех. Что ждет Оксану там, за этим порогом? Ну, ну, начинайте свою игру в кошки–мышки… Любопытно, чем вы сможете ошеломить простушку Анну Шеккер?
Обер–ефрейтор постучал в дверь. Послышались шаги, дверь раскрылась, и на пороге появился капитан. Он был молод, хорошо сложен, с румянцем на всю щеку. За стеклами очков в тонкой золотой оправе — настороженные глаза.
— А–а, если не ошибаюсь, к нам пожаловала мадемуазель Анна Шеккер, — сказал он, посмеиваясь.
«Недавно приехал из Франции, болван», — в то же мгновение отметила про себя Оксана, и легкая гримаса неудовольствия появилась на ее лице. Она давала понять капитану, что ее неприятно задел такой тон и особенно неуместное, оскорбительное для немки слово «мадемуазель».
— Прошу… — широким жестом пригласил капитан.
И в тоне голоса, и в жесте какая–то насмешка, двусмысленность. Дескать, пожалуйте, птичка, в клетку…
Оксана вошла в комнату. Обер–лейтенант захлопнул дверь, остановился у порога. Это — хуже…
— Садитесь, Анна Шеккер, — довольно вежливо предложил капитан, показывая на стул возле стола.
Оксана села и взглянула на капитана. Теперь она рассмотрела его хорошенько. Светлые с желтоватым отливом волосы расчесаны на косой пробор. Круглое лицо, глаза прозрачно–голубые, почти серые. Умен? Пожалуй, нет — слишком мясисты и румяны щеки для умного человека. Облагораживают лицо очки. Странно, с детских лет у нее осталось уважение к людям, носящим очки. Это потому, что ее любимый учитель в школе тоже носил очки.
— Курите? — капитан улыбается.
— Нет, — улыбается Анна.
— А может быть, попробуете? — настойчиво предлагает капитан и раскрывает коробку.
В коробке сигареты, но сверху, наискось, лежит папироса со смятым разорванным мундштуком. Анна пожимает плечами, смеется, отрицательно качая головой.
— И даже вот эту папиросу закурить у вас нет желания? — делая нажим на словах «вот эту папиросу», с наигранным удивлением осведомляется капитан и высоко поднимает рыжеватые брови.
— Эту тем более… — смущенно смеется Анна. — Я вообще не курю.
— Напрасно, — как бы в сильном разочаровании тянет капитан и начинает самодовольно улыбаться. — Это очень, очень интересная папиросочка, с сюрпризом. Смотрите…
Белыми, слишком белыми и пухлыми для военного человека пальцами капитан берет папиросу и булавку с загнутым концом и торжественно, точно фокусник, исполняющий коронный номер программы, вытаскивает булавкой из мундштука папиросы ватку.
Если бы капитан вытащил из мундштука длинную извивающуюся змею с открытой ядовитой пастью, змея произвела бы значительно меньшее впечатление на Оксану, чем этот комочек задымленной ватки. «Андрей попался или предал». Пол комнаты без шума, без грохота рухнул под ногами девушки. Оксана летит в холодную бездну. Сейчас — удар! Нет, все на месте. И не Оксана, а улыбающаяся Анна сидит у столика перед капитаном контрразведки. Браво, Анна!
— Как вам это нравится? — поднимая булавку над головой, спрашивает капитан. Глаза злые, широкие ноздри вздрагивают.
Оксана с простодушным удивлением смотрит на висящий на конце булавки комочек ваты. Так, только так должна смотреть Анна. Но борьба уже началась, она идет не на жизнь, а на смерть. Вот что попало в руки капитана, вот зачем привели ее сюда.
— Вы ничего не понимаете? — зловеще, как кажется Оксане, продолжает контрразведчик, и белые пальцы его разрывают ватку, вытаскивают оттуда крохотную папиросную бумажечку. Бумажка осторожно, тщательно разглажена на столе и подвинута к Оксане.
— Что вы теперь скажете? — вопрошает капитан и потирает от удовольствия руки.
Ну что же может сказать Анна, увидя клочок смятой папиросной бумаги с какими–то буковками, знаками, цифрами? Она хлопает ресницами и смотрит на капитана. Он фокусник, пусть он и объяснит, в чем смысл его фокуса.
Но капитан не успевает сказать что–либо. В комнату быстро входит приземистый подполковник. Налитое кровью лицо, бычья шея, заплывшие жиром зеленые острые глазки.
— Готово? — не здороваясь, а только бросив суровый взгляд на девушку, хрипловато спрашивает он и, повернувшись к обер–ефрейтору, приказывает: — Приведите его.
Обер–ефрейтор исчезает.
Подполковник открывает дверцу маленького шкафика и вынимает оттуда какие–то странные инструменты — резиновую палку, маленький обруч с винтовым зажимом, подобие деревянных тисков, набор ржавых игл, спиртовку. Анна внимательно смотрит на эти вещи. Она явно заинтригована, ей и в голову не приходит, что все это орудия пытки. Спиртовка! Откуда ей знать, что на этой спиртовке будут разогревать иглы, прежде чем вгонять их под ногти допрашиваемому? Может быть, подполковник хочет вскипятить на спиртовке кофе? Впрочем, она начинает догадываться… Да, да, Анна уже видела нечто подобное в штабе карательного отряда. И в широко раскрытых глазах Анны отражаются испуг и отвращение. О, Анна всегда себя чувствовала нехорошо, когда ей приходилось присутствовать при пытках. У нее слабые нервы, она брезглива…
Но на Оксану никто не обращал внимания, и она получила несколько секунд для передышки.
В памяти возникла непрошенная, ненужная сейчас картина: полицаи выносят из горящего домика убитую радистку — худенькую, хрупкую девушку с распустившейся светлой косой. Отстреливалась, последняя пуля — себе. Такой легкой смерти можно позавидовать.
Рано о смерти. Она будет отбиваться. У нее иное оружие — улыбка, ум, выдержка, игра. Она даст бой. Шестой связной не знал, кого он встретит — мужчину или женщину. Все остальное может быть случайным совпадением. Даже комочек ватки с папиросной бумажкой. Сперва пусть разгадают, что там написано. Спокойно, Анна, это всего лишь какое–то дикое недоразумение.
В коридоре послышались шаги. Анна знала, кого приведут в комнату. И тут она точно услышала голос своего начальника — жестянщика, скрывавшегося под подпольной кличкой «Тихий»: «Любовь, нежность, сострадание и прочие нежные чувства сдайте в багаж до окончания войны. Сейчас вы имеете право только на ненависть, да и ту нужно глубоко упрятать в себе. Берегите себя. Хороший разведчик стоит целой дивизии солдат». Усилием воли Оксана подавила внезапный приступ отчаяния и подняла глаза на дверь.
В ту же секунду она забыла все. Она увидела Андрея — черные горящие глаза на бледном лице. И все, кто, кроме него, находился в комнате, перестали для нее существовать. Это продолжалось ровно столько, сколько нужно было для одного удара сердца. Андрей смотрел на нее пронзительно, с откровенным ужасом. Он не ожидал встретить ее здесь.
Оксана отвела в сторону равнодушный взгляд. Она почувствовала какую–то нечеловеческую физическую усталость. Ноги точно отнялись, спина стала влажной и липкой от пота. Она ничего не понимала, кроме одного: Андрей не предатель, он сам подозревает ее в предательстве. Что же случилось? Нет, важно не это. Важно то, что Андрей уже обречен. Он погибнет. Ей стало дурно: приступ тошноты, разноцветные круги перед глазами. Нет, она не грохнется без чувств на пол — слишком будет жирно для этого румяного капитана. Анна, казалось, рассеянно рассматривала цветочки трафарета на стене. На ее лице блуждала странная улыбка.
— Ставьте его в угол. Лицом в угол! — приказал подполковник.
Конвоиры — обер–ефрейтор и солдат — отвели Андрея в угол. Только сейчас Оксана заметила, что в углу на полу лежит большой лист фанеры и стены там свежепобелены. Она заметила и другое: левая штанина Андрея была разорвана и залита кровью. Его поймали. Вот у порога стоит третий конвоир — низенький плотный полицай с красной рожей. Выглядит именинником. Он поймал Андрея, он свидетель.
— Анна Шеккер…
Это голос капитана. Почему голос такой тихий? Ага, он наклонился к ней и говорит шепотом:
— Анна Шеккер, сегодня вы будете нашим переводчиком. Понимаете, наш переводчик заболел. Садитесь поближе.
Вот оно что! Капитан, предлагая Анне закурить и показывая ей записку, только ломался, важничал — ему захотелось похвастаться, блеснуть перед хорошенькой официанткой. Анну ни в чем не подозревают. Им потребовался переводчик, они взяли Анну. Тут нет подвоха. Это так естественно, ведь Анна была переводчицей в штабе карательного отряда. Господам из контрразведки все известно.
Оксана подвинула свой стул поближе к Андрею. Ноги казались ей чужими, пальцы рук дрожали. Она — переводчица. Слышишь, Андрей: я переводчица! Вот какое у нас последнее свидание с тобой. Лучшей пытки они не смогли бы придумать… Держись, Андрей! Всем, что в моих силах, я помогу тебе.
— Фамилия, имя, отчество?
Допрос начался.
…Пропустив Оксану мимо, Андрей остановился и нагнулся как бы для того, чтобы завязать распустившиеся шнурки на ботинках. Он поднял комочек ватки, зажал его в кулаке. Ватку можно было сунуть куда угодно, но Андрей был так взволнован своим неожиданным счастливым открытием, что в первые минуты не догадался сделать это. Ему захотелось курить. Он вынул из кармана брюк деревянный портсигар. Тут–то появилась у него мысль сунуть комочек ватки в мундштук одной из папирос. Казалось бы, более безопасное место для «посылки» трудно было найти. Чтобы потом не спутать, он положил эту папиросу в портсигаре наискось поверх других.