Он уже собирался уходить отсюда, как вдруг услышал голоса за спиной.
— Смотрите хорошенько!
— Я уже смотрел, господин майор.
— Что же, по–вашему, он взлетел на небо?! Если он убит, то должен быть здесь. Мы подобрали всех.
К трупам в сопровождении франтовато одетого солдата, державшего в руках кожаные шоферские перчатки, шагал длинноногий майор Вольф с испачканным сажей потным лицом. Он остановился возле Вернера, вытер скомканным грязным платком лоб и, дико озираясь на чистое небо, заговорил взволнованно, явно стараясь найти сочувствие и поддержку со стороны Людвига.
— Видите, что происходит, господин подполковник? Двенадцать самолетов сгорело на земле, три истребителя — в воздухе. А сколько машин повреждено и вышло из строя! Я предупреждал, я требовал… Три зенитных батареи на таком аэродроме?! Их подавили в первую же минуту. Отлично сработала наша прославленная служба наблюдения за воздухом, нечего сказать — нам позвонили, когда зенитчики сами увидели самолеты русских над головой.
Людвиг холодно, но с некоторым интересом рассматривал маленькую, измазанную сажей плаксивую физиономию коменданта аэродрома. «Боишься? — думал он со злорадством. — Надеялся закончить войну, не увидев настоящей бомбежки? Нет, будешь дрожать за свою шкуру не раз. Это только начало… С нашим господством в воздухе уже давно покончено. Авиационные заводы не в силах восполнить потери. Полк в течение одиннадцати дней не может получить новых машин».
К ним приблизился щеголеватый солдат.
— Нашего обер–лейтенанта среди убитых нет.
— Значит, он успел уйти с аэродрома.
— Я позвонил нашему подполковнику — обер–лейтенанта Маураха там нет.
— А где вы были во время налета?
— Обер–лейтенант оставил меня у ворот.
— Отвечайте на мой вопрос, — рассердился Вольф, — меня интересует не то, где вас оставили, а то, где вы были во время бомбежки.
— Я отъезжал немного в сторону, — бойко ответил солдат. — Согласно уставу, требующему рассредоточения при налете вражеской авиации.
В словах гестаповского шофера была известная доля правды. Завидя советские самолеты, он погнал машину в поле, подальше от аэродрома. Пятнадцать километров показались ему не таким уж большим расстоянием, и он остановил машину, когда спустила камера в заднем скате. Причина вынужденной задержки была весьма уважительной. Меняя камеру, шофер проваландался часа полтора и прибыл к аэродрому, когда уже все давно успокоилось. Обер–лейтенант к машине не выходил. Ожидая взбучки, шофер счел нужным позвонить в гестапо. Маурах там не появлялся.
Вольф неприязненно посмотрел на шофера.
— Поезжайте к себе. Найдется ваш обер–лейтенант.
— Слушаюсь! — солдат повернулся налево кругом и зашагал к воротам.
Фамилия исчезнувшего обер–лейтенанта ничего не говорила Людвигу. Он вспомнил о ней на следующий день, когда в штабе полка заговорили о загадочной смерти гестаповца.
Случай был действительно редкостный. Труп обер–лейтенанта Маураха нашли в заброшенном блиндаже, полузасыпанном землей. Возле его руки валялся пистолет и две стреляные гильзы. Одна вошла Маураху в лоб, другая в левое плечо. Обе раны были смертельными. Самоубийство? Почему же самоубийце потребовалось выстрелить дважды?
Впрочем, летчики не стали долго обсуждать этот вопрос. Командир звена бомбардировщиков лейтенант Мюльке, общепризнанный в полку храбрец, сказал с брезгливой гримасой:
— Бывают идиоты, которые кончают с собой из страха. Он наложил полные штаны во время бомбежки. Я не сочиняю. От него несло так, точно его вытащили из уборной. Эти жалкие кокаинисты даже покончить с собой по–человечески не могут. А ведь чего проще — сунул дуло в рот и нажал собачку.
Все сошлись на том, что выстрел в рот — самое верное дело, и странный случай с гестаповцем потерял для них интерес.
Но о Маурахе не забыли. Смерть недавно прибывшего сотрудника чрезвычайно обеспокоила начальника гестапо подполковника Лютца. Он лично выезжал осматривать блиндаж. К сожалению, солдаты, нашедшие и извлекавшие труп, основательно затоптали сапогами землю вокруг, и не было возможности установить точно даже то, в каком положении находилось тело погибшего и его пистолет.
Вечером подполковник созвал совещание, на которое были приглашены сотрудники военной контрразведки. Мрачно поглядывая заплывшими свиными глазками на лежавшие на столе две стреляные гильзы, он заявил сердито:
— Господа, обер–лейтенант Маурах не застрелился, он — убит. Это мое мнение. Сомневающихся прошу высказать свои соображения.
Поднялся белобрысый анемичный лейтенант Губер, вместе с врачом осматривавший труп и подписавший акт медицинской экспертизы.
— Огнестрельное ранение произведено на очень близком расстоянии, — начал он бесстрастным тоном опытного эксперта. — Кожа вокруг входных отверстий сильно обожжена. На найденных возле трупа гильзах…
Подполковник раздраженно прервал его:
— Где они были найдены? В каком положении?
— Гильзы, как и пистолет, были подняты солдатами. Из–за этого точную картину того, что произошло с Маурахом, установить невозможно. Однако стреляные гильзы и гильзы патронов, оставшиеся в обойме пистолета, имеют одну и ту же метку. Очевидно, Маурах имел обыкновение метить свои патроны. Итак, обер–лейтенант был поражен выстрелами из его же пистолета. Это — бесспорно и не подлежит сомнению.
— Не отрицаю! — буркнул подполковник.
— Возникает вопрос, — бесстрастно продолжал Губер, глядя своими бесцветными водянистыми глазами куда–то в пространство, — кто мог вынуть пистолет из кобуры Маураха? Только он сам. Следовательно, и стрелял он сам. Кстати, на трупе не обнаружено каких–либо следов борьбы.
— Ну, а если пистолет каким–то образом попал в руки кого–то другого? — язвительно спросил подполковник.
Губер слегка пожал плечами и сел.
— Господа, — снова обратился к присутствующим подполковник. — То, о чем говорил лейтенант Губер, действительно бесспорно. Но Маурах не покончил с собой. Повторяю, он убит. Это также для меня бесспорно. В него стреляли из его же оружия. Почему я уверен в этом? Вам известно, что Маурах сразу же после приезда к нам дважды попадал в неприятные истории. Я имею в виду выстрел по машине, в которой он ехал по городу, и взрыв мины в матраце, предназначенном для его комнаты. Это были два неудачных покушения на Маураха. Третье оказалось удачным. Пожалуй, единственно возможный вывод: Маурах знал чью–то тайну, тайну человека, облеченного нашим доверием. В ночь, предшествовавшую его убийству, он работал — просматривал картотеку полицейских и прочих лиц, сотрудничающих с нами и работающих в наших учреждениях. Очевидно, он хотел разгадать чью–то тайну до конца. Гибель Маураха я связываю с работой советских подпольщиков и разведчиков. Наличие сильной группы советских разведчиков в городе — установленный факт. Факт, позорный для нас, господа. Положение серьезное. Вопросов возникает много, но главный вопрос, который нас должен интересовать: кто стрелял в Маураха? Этот человек может пользоваться нашим безграничным доверием. Следовательно, под сомнение нужно поставить всех. Открытие, которое мы сделаем, может быть очень неожиданным и ошеломляющим.
И подполковник начал излагать свой план дальнейших действий.
…Жестянщик слушал Оксану рассеянно, занимаясь своим обычным делом.
— Ты ничего не обронила там? — спросил он вдруг.
— Все как будто на месте, — ответила девушка. — Не хватает только одной шпильки. Но где я ее потеряла — не знаю…
— Скверно… — сморщился Тихий.
— А что я могла сделать?
— Не о тебе говорю. Скверно, неудачно у нас получилось… Прямо не везло с этим чертом. Я не хотел, чтобы ты сама в это дело вмешивалась. Теперь они на аэродроме искать будут.
— Не поверят, что он сам застрелился?
— Ты что — маленькая? Держи карман шире! Нет, они уже поняли, что за Маурахом была устроена охота.
Оксана грустно кивнула головой.
— Да, два выстрела… Погорячилась я, боялась, как бы он живым не остался.
— Правильно сделала. Я бы ему все три всадил. Твои действия, Ромашка, выше всяких похвал. Тут и разговора не может быть. Сейчас о другом думать надо.
Он пожевал сморщенными губами и продолжал, разжигая паяльную лампу:
— Слушай, Ромашка. Дело — дрянь! Они могут до тебя докопаться. Сразу не арестуют — выследят, с кем встречаешься, и забросят на этот раз широкий невод. Опасно для всей организации. По всем правилам, тебя немедленно надо снимать и перебросить в другое место. Но снимать нельзя — нет замены. Готовим… Ты читаешь ихние газеты?
— Еще бы.
— Ну вот, вроде, тихо на фронтах, а тишина эта — перед грозой. На фронте назревает что–то очень серьезное. Наши сильно интересуются участком севернее Харькова. Видно, там ожидаются главные бои. Я осторожный человек и не люблю рисковать без толку. А тут надо рисковать всем, рисковать, много не задумываясь. Оставайся в столовой, пока не появится замена. Будь настороже. Связные будут приходить регулярно, но ты, если нужно, пропускай их. Передавай в посылках самое важное. Одним словом, бей по крупной мишени, мелочь не трогай. И своего Беккера предупреди! Помни: за каждым твоим шагом будут следить. Я приходить не буду. И так зачастил в последнее время… Как только появится сменщик — немедленно сматывай удочки. Это мой строгий приказ. А теперь давай свой браунинг.
— Почему? — Оксана удивилась.
— Потому что и я свою бомбу выбросил. Наше оружие — другое. На него и надо надеяться. А бомба, браунинг — это от лукавого. Соблазн, искушение. И при обыске найдут — уже не отвертеться. Нет, брат, ты своим оружием воюй до последнего. А пуля для тебя и у врага найдется.
Девушка принесла браунинг и передала его жестянщику.
Они договорились о пароле, каким должна будет обменяться Оксана со своим сменщиком и теми людьми, которым поручено перебросить ее в безопасное место.
Тихий собрал инструмент и поспешно ушел. Оксана Слышала, как хлопнула калитка. Этот звук точно прошелся по ее сердцу. Она почувствовала себя одинокой. Одиночество было особого характера — одиночество бойца с ограниченным запасом патронов, залегшего где–то на переднем рубеже, далеко от товарищей, и знающего, что он будет биться с окружившим его врагом до конца, не оставляя для себя даже и одного патрона. «Пуля для тебя и у врага найдется».
На следующий день Оксана убедилась, что Тихий, говоря об опасности, не ошибся.
Розовощекий капитан из контрразведки вызвал ее к себе и под видом дружеского собеседования учинил форменный допрос.
Как всегда, он был вежлив, любезен и показывал в улыбке все зубы. Но когда капитан обеими руками пожимал руку девушке и усаживал на стул возле своего стола, Оксана заметила по направлению его взгляда, что он очень внимательно рассматривает ее кружевную накрахмаленную наколку, прикрепленную к волосам простенькими, покрытыми черным лаком шпильками.
— Нам необходима ваша помощь, милая Анна Шеккер, — сказал капитан, зажигая сигарету и затягиваясь. — Помните, мы говорили с вами на эту тему.
Он игриво улыбнулся и, откинувшись на спинку стула, наблюдал, какое впечатление произвели его слова на девушку.
— Пожалуйста, — улыбнулась Анна. — Все, что в моих силах…
Лицо капитана приобрело какое–то рассеянное и в то же время деловитое выражение, как будто он не придавал особенно серьезного значения тому, о чем ему приходится сейчас говорить по долгу службы.
— Да… Конкретное задание я вам дам позже. А сейчас я вызвал вас… Тут у меня во время налета произошел весьма странный и неприятный случай. Вы ничего не слышали?
Небрежно–быстрый взгляд — и глаза капитана блудливо уходят в сторону.
О, как же? Анна слышала и видела. Правда, она еще не знает, о каком именно случае идет речь.
— Я знаю, что были жертвы, — сказала Оксана, как бы несколько озадаченная вопросом. — Восемнадцать человек убитых. А потом нашли еще одного офицера в блиндаже.
— А–аа, этот… обер–лейтенант… — досадливо произнес капитан и нетерпеливо щелкнул пальцами. — Ну как же его?..
Оксана сочувственно смотрела в рот капитану, делающему вид, что он не может припомнить фамилии обер–лейтенанта. Ну, конечно, Анна Шеккер не знала и не могла знать фамилии погибшего гестаповца. Капитан так и не дождался подсказки.
— Бог с ним! — сказал он, махнув рукой. — Кстати, вы не видели этого обер–лейтенанта?
— Видела, — поспешно кивнула головой Анна, словно радуясь, что наконец–то она может удовлетворить любопытство капитана. — Солдаты несли его на плащ–палатке мимо столовой. — Она хотела добавить, что все официантки смотрели в окна, но удержалась: «все» — это уже похоже на оправдание, а ей оправдываться не следует.
Рука капитана скользнула в ящик стола, и почти в то же мгновение перед лицом Оксаны появилась фотография. Это была фотография Маураха. Темными проницательными глазами гестаповец пристально смотрел с глянцевой бумаги на девушку.
— Этот? — быстро спросил капитан и затаил дыхание.
— Не знаю, — не дрогнув, ответила Анна и виновато, растерянно пожала плечами. — Ведь я его не видела. Лица не видела…
Фотография исчезла в ящике стола. Капитан стряхнул в пепельницу столбик сизого пепла с сигареты и откинулся на спинку стула.
— А скажите, Анна, вы не видели этого обер–лейтенанта у себя в столовой? Я вам напомню: это было ровно четыре дня назад, в среду, примерно часов в шесть утра.
Нужно было говорить правду, нет не правду, а то, что близко к правде. Очевидно, кое–что капитану известно, и он уже допрашивал других официанток. Анна наморщила лоб.
— Обер–лейтенант? Подождите… Кто–то из незнакомых офицеров заходил. Я не могу сказать точно, в какой день это было. Помню только, что утром, в конце завтрака. Возможно, и в среду. Да, да, это было в среду, именно в тот день, когда налетели советские самолеты.
Анна оживилась, глаза ее заблестели.
— Он сидел за столиком с летчиком, разговаривал с ним. Но в каком чине был этот офицер, я не обратила внимания.
Капитан снова вынул фотографию.
— Значит, вы видели этого обер–лейтенанта за столиком?
— Разрешите…
Анна взяла в руки фотографию и довольно долго рассматривала ее, то удаляя, то приближая к глазам.
— Нет, я не могу утверждать. Лица я не запомнила. Но, по–моему, офицер был в другом мундире.
— Прекрасно. Незнакомый вам офицер ушел вместе с летчиками?
Анна не спешила с ответом. Она должна была все хорошенько припомнить.
— Кажется… Нет, он остался в столовой. Да, он был в столовой.
— Долго?
— Не знаю. Тут началась тревога, и я уже ничего не видела и ничего не помню…
— Та–ак! А что вы слышали?
— Я вас не поняла…
— Ну что вы слышали о смерти обер–лейтенанта?
— Того, что нашли в блиндаже?
— Да, да!
— Ну, сперва говорили, что это самоубийство, а потом… — Анна испуганно округлила глаза, — я слышала, будто бы офицера кто–то убил.
— От кого вы слышали?
— Говорил за столиком командир эскадрильи лейтенант Мюльке. Вы знаете Мюльке?
— Кажется… Что же он говорил?
Анна смутилась, покраснела.
— Я слышала краем уха его реплику. Он сказал, что самоубийцу приличней считать чьей–то жертвой. Это не так дурно пахнет. За точность слов не ручаюсь, но что–то в этом роде. И он смеялся при этом.
— Мюльке имел в виду смерть Маураха?
— Как вы сказали? Это фамилия погибшего?
Капитан недовольно кашлянул.
— Да, я вспомнил ее.
— И это он на фотографии?
«Черт возьми! Девчонка ловко перехватила инициативу. Кто тут следователь, а кто — допрашиваемый?!» — Капитан любезно улыбнулся.
— Простите, Анна Шеккер, вопросы буду задавать я.
— Извините.
— Ничего, ничего, — любезно успокоил ее капитан. — Знаете, меня мало интересует то, что случилось с этим Маурахом. Я даже склонен считать, что это обыкновенное самоубийство. Но поскольку все это произошло на территории аэродрома… Вы меня можете понять — служба. Если хотите знать, то я вас вызвал, чтобы немножко поболтать с вами, рассеяться, отдохнуть. Надеюсь, вам мое общество не в тягость? Чувствуйте себя совершенно непринужденно.