В ресторане для банкета был отведен длинный стол у стены.
Приглашенные, некоторые, уже сидели. Сидели чинно, прямо. Строго и неодобрительно поглядывали на малые столики в зале, за которыми выпивали, кушали, беседовали… Играла музыка, маленький толстый человек пел на возвышении песню не по-русски.
— Вон та, в голубом платье… — успел сообщить Владимир Семеныч, пока шли к столу через зал, — с ней опасайтесь насчет детского воспитания спорить: загрызет.
— Что такое? — испугалась Изольда Викторовна.
— Не бойтесь, но лучше не связывайтесь: она в детском садике работает, начальница там какая-то… Дура вообще-то.
Владимир Семеныч широко заулыбался, с достоинством поклонился всем и пошел здороваться и знакомить Изольду Викторовну.
На Изольду Викторовну смотрели вопросительно и строго. Некоторые даже подозрительно. Она смутилась, растерялась… Но когда сели, Владимир Семеныч горячо зашептал ей:
— Умоляю: выше голову! Это мещане, каких свет не видел. Тут одна показуха, один вид, внутри — полное убожество. Нули круглые сидят.
— Может, нам уйти лучше?
— Зачем? Посидим… Любопытно.
Получилось вообще-то, что они сидят напротив начальницы из детсадика, а по бокам от них — пожилые и тоже очень строгие, больше того — презирающие всех, кто в тот вечер оказался в ресторане. Они смотрели в зал, переговаривались. Делали замечания. Не одобряли они все это, весь этот шум, гам, бестолковые выкрики…
— А накурено-то! Неужели не проветривается?
— Дело не в этом. Здесь же специально сидят, одурманивают себя — зачем же проветривать?
— А вон, во-он — молоденькая!.. Во-он, хохочет-то. Заливается!
— С офицером-то?
— Да. Как хохочет, как хохочет!.. Будущая мать.
— Почему будущая? У них теперь это рано…
— Это вы меня спросите! — воскликнула полная женщина в голубом. — Я как раз наблюдаю… результаты этого смеха.
— А где же наш диссертант-то? — спросил Владимир Семеныч.
— За руководителем поехал.
— За генералом, так сказать?
Не поняли:
— За каким генералом?
— Ну, за руководителем-то… Я имею в виду Чехова, — Владимир Семеныч повернулся к Изольде Викторовне: — У него руководитель — известный профессор в городе, я ему «Россарио» доставал. Я его называю — генерал, в переносном смысле, разумеется. Вам не хочется поговорить с кем-нибудь? Может, пошутили бы… А то как-то неудобно молчать.
— Я не знаю, о чем тут говорить, — сказала Изольда Викторовна. — Мне все же хочется уйти.
— Да ничего! Надо побыть… Можно алкоголиков покритиковать — они это любят. Медом не корми, дай…
— Нет, не сумею. Надо уйти.
— Да почему?! — с сердцем воскликнул Владимир Семеныч. — Ну, что уж так тоже: уйти, уйти! Уйти мы всегда успеем, — Владимир Семеныч спохватился, что отчитывает милую женщину, помолчал и добавил мягко, с усмешкой: — Не торопитесь, я же с вами. В случае чего я им тут фитиля вставлю.
Изольда Викторовна молчала.
А вокруг говорили. Подходили еще родственники и знакомые нового кандидата, здоровались, усаживались и включались в разговор.
— Кузьма Егорыч! — потянулся через стол Владимир Семеныч к пожилому, крепкому еще человеку. — А, Кузьма Егорыч!.. Не находите, что он слишком близко к микрофону поет?
— Кто? — откликнулся Кузьма Егорыч. — А, этот… Нахожу. По-моему, он его сейчас скушает.
— Кого? — не поняли со стороны.
— Микрофон.
Ближайшие, кто расслышал, засмеялись.
— Сейчас вообще мода пошла: в самый микрофон петь. Черт знает что за мода!
— Ходят с микрофоном! Ходит и поет. Так-то можно петь.
— Шаляпин без микрофона пел!
— Ну, взялись, — негромко, с ехидной радостью сказал Владимир Семеныч своей новой подруге. — Сейчас этого… с микрофоном вместе съедят.
— То — Шаляпин! Шаляпин свечи гасил своим басом, — сказал пожилой. Так сказал, как если бы он лично знавал Шаляпина и видел, как тот «гасил свечи».
— А вот и диссертант наш! — заволновались, задвигались за столом.
По залу сквозь танцующих пробирались мужчина лет сорока, гладко бритый, в черном костюме и в пышном галстуке, и с ним — старый, несколько усталый, наверно, профессор.
Встали навстречу им, захлопали в ладоши. Женщина в голубом окинула презрительным взглядом танцующих бездельников.
— Прошу садиться! — сказал кандидат.
— А фасонит-то! — тихо воскликнул Владимир Семеныч. — Фасонит-то!.. А сам небось на трояки с грехом пополам вытянул. Фраер.
— Боже мой! — изумилась Изольда Викторовна. — Откуда такие слова!.. Зачем это?
— Тю! — в свою очередь, искренне изумился Владимир Семеныч. — Да выпивать-то с кем попало приходилось — набрался. Нахватался, так сказать.
— Но зачем же их тут произносить?
Владимир Семеныч промолчал. Но, как видно, затаил досаду.
Тут захлопали бутылки шампанского.
— Салют! — весело закричал один курносый, в очках. — За новоиспеченного кандидата!
— Товарищ профессор, ну, как он там вообще-то? Здорово плавал?
Профессор неопределенно, но, в общем, вежливо пожал плечами.
— За профессора! За профессора! — зашумели.
— За обоих! И — за науку!
Кандидат стоял и нахально улыбался.
— За здоровье всех наших дам! — сказал он.
Это всем понравилось.
Выпили. Придвинулись к закуске. Разговор не прекращался.
— Грибки соленые или в маринаде?
— Саша, подай, пожалуйста, грибочки! Они соленые или в маринаде?
— В маринаде.
— А-а, тогда не надо, у меня сразу изжога будет.
— А селедку?.. Селедку дать?
— Селедочку? Селедочку можно, пожалуй.
— Вам подать в маринаде? — спросил Владимир Семеныч Изольду Викторовну
— Можно.
— Сань, подай, пожалуйста, в маринаде! Вон — в маринаде!
— А танцуют ничего. А?
— Слышите! Сергей уже оценил: «Танцуют ничего»!
Засмеялись.
— Подожди, он сам скоро пойдет. Да, Сергей?
— А что? И пойду!
— Неисправимый человек, этот Сергей!
— Дурак неисправимый, — уточнил Владимир Семеныч Изольде Викторовне. — Дочка в девятый класс ходит, а он все на танцах шустрит. Вон он, в клетчатом пиджаке.
Изольда Викторовна интеллигентно потыкала вилочкой маринованные грибочки, которые она перед тем мелко порезала ножиком… Но Владимир Семеныч не давал ей как следует поесть — все склонялся и говорил ей что-нибудь. Она слушала и кивала головой.
Поднялся во весь рост курносый Сергей.
— Позвольте!
— Тише, товарищи!..
— Дайте тост сказать! Товарищи!..
— Товарищи! За дам мы уже выпили… Это правильно. Но все же, товарищи, мы собрались здесь сегодня не из-за дам, при всем моем уважении к ним.
— Да, не из-за их прекрасных глаз!
— Да. Мы собрались… поздравить нового кандидата, нашего Вячеслава Александровича. Просто — нашего Славу. И позвольте мне тут сегодня скаламбурить: слава нашему Славе!
Засмеялись и захлопали.
Курносый сел было, но тут же вскочил опять:
— И позвольте, товарищи!.. Товарищи! И позвольте также приветствовать и поздравить руководителя, который направлял, так сказать, и всячески помогал… и является организатором и вдохновителем руководящей идеи, которая заложена в основе. За вас, товарищ профессор!
Дружно опять захлопали.
— Трепачи, — сказал Владимир Семеныч Изольде Викторовне.
Изольда Викторовна тоскливо опять покивала головой.
Со всех сторон налегали на закуски и продолжали активно разговаривать.
Пожилой человек и человек с золотыми зубами наладили через стол дружеские пререкания. А так как было шумно и гремела музыка, то и они тоже говорили очень громко.
— Что не звонишь?! — кричал пожилой.
— А?
— Не звонишь, мол, почему?!
— А ты?
— Я звонил! Тебя же на месте никогда нету!
— А-а, тут я не виноват! «Не виновата я!»
— Так взял бы да позвонил! Я-то всегда на месте!
— А я звонил вам, Кузьма Егорыч! — хотел влезть в этот разговор Владимир Семеныч, обращаясь к пожилому, к Кузьме Егорычу. — Вас тоже не было на месте.
— А? — не расслышал Кузьма Егорыч.
— Я говорю, я вам звонил!
— Ну и что? А чего звонил-то?
— Хотел… это… Нам «Роджерсы» хотят забросить…
— Кузьма! А, Кузьма!.. — кричал золотозубый. Кузьма Егорыч повернулся к нему. — Ты Протопопова встречаешь?
— Кого?
— Протопопова!
— Каждый день!
— Ну как? — спросил Владимир Семеныч Изольду Викторовну. — Скучно?
— Ничего, — сказала она.
— Видите, какой разгул мещанства! Взял бы всех и облил шампанским. Здесь живут более или менее только вот эти два, которые кричат друг другу… Остальные больше показуху разводят.
— А я уж думал, тебя перевели куда-нибудь! — кричал Кузьма Егорыч золотозубому. — Куда он, думаю, пропал-то?!
— Куда перевели?
— Может, думаю, повысили его там!
— Дожидайся — повысят! Скорей — повесят!
— Ха-ха-ха!.. — густо, гулко засмеялся Кузьма Егорыч.
— Ну что, Софья Ивановна? — обратился Владимир Семеныч к женщине в голубом. Его злило, что ни его, ни его подругу как-то не замечают, не хотят замечать. — Все воюете там, с малышами-то.
Софья Ивановна мельком глянула на него и постучала вилкой по графину.
— Товарищи!.. Товарищи, давайте предложим им нормальный вальс! Ну что они… честное слово, неприятно же смотреть!
— В чужой монастырь, Софья Ивановна, со своим уставом…
— Да почему?! Мы же в своей стране, верно же! Давайте попросим сыграть вальс. Молодежь!..
— Не надо, — остановил Кузьма Егорыч. — Не наше дело: пусть с ума сходят.
— А вот это в корне неправильное решение! — восстала Софья Ивановна.
— Да хорошо танцуют, чего вы! — сказал человек с золотыми зубами. — Был бы помоложе, сам пошел бы… подрыгался.
— Именно — подрыгался! Разве в этом смысл танца?
— Ну, еще тут смысла искать! А в чем же?
— В кра-соте! — объяснила Софья Ивановна.
— А смысл красоты в чем? — все хотел тоже поговорить Владимир Семеныч. — А, Софья Ивановна? Если вы, допустим, находите, что вот этот виноград…
— Одну минуточку, Алексей Павлыч, вы что, не согласны со мной? — требовательно спрашивала Софья Ивановна золотозубого.
— Согласен, согласен, Софья Ивановна, — сказал Алексей Павлыч недовольно. — Конечно, в красоте. В чем же еще!
— Да, но в чем смысл красоты?! — вылетел опять Владимир Семеныч.
— Так в чем же дело? — Софья Ивановна упорно не хотела замечать Владимира Семеныча. — Алексей Павлыч!
— Ау?
— В чем же дело?!
Владимир Семеныч помрачнел.
— Пойдемте домой, — предложила Изольда Викторовна.
— Подождите. А то поймут, как позу… Ну, кретины! Крохоборы.
— Саша, Саш! — громко говорили за столом. — У тебя Хламов бывает?
— Вчера был.
— Как он?
— В порядке.
— Да? Устроился?
— Да.
— Довольный?
— Ничего, говорит. А чего ты о нем?
— Пойдемте домой, — опять сказала Изольда Викторовна. Владимир Семеныч вместо ответа постучал вилкой по графину.
— Друзья! — обратился он ко всем. — Минуточку, друзья!.. Давайте организуем летку-енку! В пику этим…
— Да что они вам?! — рассердился Алексей Павлыч, золотозубый. — Танцуют люди, нет, надо помешать.
Владимир Семеныч сел.
Помолчал и сказал негромко:
— Ох, какие мы нервные! Ах ты, батюшки!.. — взял фужер с вином и выпил один.
— Что это вы? — удивленно спросила Изольда Викторовна.
— Какие ведь мы все… культурные, но слегка нервные! — не мог успокоиться Владимир Семеныч. — Да? Зубы даже из-за этого потеряли.
Никто не слышал Владимира Семеныча, только Изольда Викторовна слышала. Она со страхом смотрела на него. Владимир Семеныч еще набухал в фужер и выпил.
— Какие мы все нервные! Да, Софья Ивановна?! — повысил голос Владимир Семеныч, обращаясь к Софье Ивановне. — Культурные, но слегка нервные. Да?
Софья Ивановна внимательно посмотрела на Владимира Семеныча.
— Нервные, говорю, все! — зло сказал Владимир Семеныч, глядя в глаза строгой женщины. — Все прямо изнервничались на общественной работе! — Владимир Семеныч искусственно — недобро — посмеялся.
— Что, опять? — спросила Софья Ивановна значительно и строго.
— Да вы только это… не смотрите на меня, не смотрите таким… крокодилом-то, — сказал Владимир Семеныч. — Не смотрите — мы же не в детсадике. Верно? Имел я вас всех в виду!
К Владимиру Семенычу повернулись, кто был ближе и слышали, как он заговорил. Повернулись и смотрели.
— Имел, говорю, я вас всех в виду! — повторил для всех Владимир Семеныч. — Очень уж вы умные все, как я погляжу! Крохоборы…
— Володька! — предостерегающе сказал курносый Сергей.
— Что — «Володька»? Я тридцать четыре года Володька. Я вас всех имел в виду, — Владимир Семеныч еще налил в фужер и выпил. — Вот так, — он оглянулся — Изольды Викторовны рядом не было. Сбежала. Владимира Семеныча пуще того злость взяла. — Я вам популярно объясняю: вы все крохоборы. Во главе с Софьей Ивановной. А она просто дура набитая. Мне жалко ребятишек, которыми она там командует… Вы все дураки!
Теперь все за столом молчали.
— Ду-ра-ки! — повторил Владимир Семеныч. И встал. — Мещане! Если вас всех… все ваши данные заложить в кибернетическую машину и прокрутить, то выйдет огромный нуль! Нет, вы сидите и изображаете из себя поток информации. Боже мой!.. — Владимир Семеныч скорбно всех оглядел. — Нет, — сказал он, — я под такой работой не подписываюсь. Адью! Мне грустно.
Он вышел на улицу и стал звать:
— Изольда Викторовна! Изольдушка!.. — он думал, она где-нибудь близко — ждет его. Но никто не отзывался. — Изольдушка!.. — еще покричал Владимир Семеныч. И заплакал. Выпитое вино как-то очень ослабило его. В голове было ясно, но так вдруг стало грустно, так одиноко! Он хотел даже двинуть к подруге жены, чтобы поговорить с женой… Но одумался.
— Нет, — говорил он сам с собой, — нет, только не это. Этого вы от меня не дождетесь, крохоборы. Нули. Этой радости я вам не сделаю.
Он шел по неосвещенной улице, как по темной реке плыл, — вольно загребал руками, и его куда-то несло. От горя и одиночества хотелось орать, но он знал и помнил, что это нельзя, это, как выражаются кандидаты, чревато последствиями.
Принесло его как раз к дому. Он вошел в опостылевшую квартиру и, не раздеваясь, стал ломать «Россарио». Открывал дверцы и заламывал их ногой в обратную сторону: дверцы с хрустом и треском безжизненно повисали или отваливались вовсе. И этот хруст успокаивал растревоженную душу, это как раз было то, что усладило вдруг его злое, мстительное чувство.
— Вот так вот… крохоборы несчастные, — приговаривал Владимир Семеныч. — Пр-рошу!.. — хр-р-ресть — еще одна дверца отвалилась и со стуком упала на пол. — Пр-рошу!.. Мещане! — и еще одна гладкая, умело сработанная доска валяется на полу. — Нулики! Пр-рошу!..
Но что удивительно: Владимир Семеныч ломал «Россарио» и видел, как это можно восстановить. В мебельном магазине, где работал Владимир Семеныч, работал же золотой краснодеревщик, дядя Гриша, он делал чудеса с изуродованной мебелью. И опытный глаз Владимира Семеныча отмечал, где надо будет поставить латку и пустить под морилку, где, видно, придется привернуть металлические полоски, чтобы было куда крепить шарнирные устройства. Но все же дверцы Владимир Семеныч выломил все. И после этого лег спать.