— Законность ты соблюдаешь? — грохнул кулаком по столу водила Семен Ломтев, страшно раздраженный из-за того, что в субботу был на подъезде к Хабаровску, где ему светило хорошее вознаграждение, проедал последние деньги, терпел холод и голод, и вот на тебе — с пятницы покатил обратно, три дня не верил, что всё так плохо, упорно ехал вперед и неизменно оказывался дальше от Хабаровска, чем был накануне, а теперь приблизился вплотную к Придонску, откуда выехал в понедельник. — Законность он соблюдает! — повторил Ломтев, поворачиваясь ко всем, и видел вокруг единодушную поддержку. — А сам кормит тухлятиной, обвешивает, обсчитывает на каждом шагу! Кормить дерьмом ребятишек можно, а пивка им хлебнуть нельзя?
Все согласно закивали, хотя некоторые были здесь в первый раз и ничего не знали про тухлятину, обвесы и обсчеты, а остальные до этого момента были в общем-то довольны и едой, и вполне умеренными ценами, и обслуживанием — иначе с чего бы они оставляли Наде и Люде чаевые?
Услышав оскорбительные слова «тухлятина» и «дерьмо», из кухни выглянул обиженный повар Сурен. Он был мастер своего дела, повар-интеллигент, еще молодым человеком заслуживший славу одного из лучших кулинаров Баку, откуда вынужден был срочно уехать с семьей и почти без вещей после сумгаитского погрома 88-го года, не дожидаясь, когда подобное повторится в Баку.
Один человек нерусской национальности — это всего лишь один человек нерусской национальности, если же их оказывается двое, это уже всем известное «понаехали тут». А дальнобойщики, надо сказать, люди в этом отношении не толерантные, каждый в душе националист, а то и черносотенец: как и все шоферы России, они обижены тем, что приезжие якобы отнимают у них работу.
Поэтому появление Сурена, даже не успевшего ничего сказать, вызвало общий сдержанный рык. Но Сурен, увы, не уловил настроения, он сказал:
— Если кого-то качество моего кушанья не устраивает, покажите конкретно, пожалуйста, что именно плохо приготовлено, и если вдруг это так, чего быть не может, то я вам моментально заменю и принесу свои извинения!
Эта тирада вызвала минуту молчания, после которой Ломтев громко выдохнул:
— Надо же! Мало что азер, он нам на нашем родном языке лекции читает!
— Мы не азеры! — крикнул Рафик.
— А какая разница? — ответил кто-то. — Тащи пиво, тебе говорят! Всем!
Но Рафик не притащил пиво. Он сразу понял, чем все может кончиться. Он сказал Люде. Наде и кассирше Вале:
— Вы свободны, женщины, уходите.
И ушел сам, взяв за локоть Сурена.
— Разграбят! — сказал Сурен.
— Пусть.
И начался действительно грабеж. Шоферы и пацанов угостили, и себя не обидели.
Оставив после себя сломанную мебель, опустошенный бар и побитые стекла, посетители удалились, а охмелевшие Чучел, Проня и Сопля захотели мести. Вооружившись столовыми ножами, они искали в кладовках и подсобках Сурена и Рафика и, конечно, не нашли. Тогда, позабыв о намерении ехать в Придонск, бросились в город с криками:
— Наших бьют!
Каких наших, кто бьет и за что, они не объяснили. Но этого и не потребовалось: два ящика крепкого пойла, прихваченные ими в кафе и тут же выпитые рупьевскими пацанами, ввели в курс дела без всяких слов.
И помчались.
Они мчались, не зная, куда мчатся, и оказались в центре города — где магазины, учреждения, заведения общепита, всякие частные конторы и, на площади с памятником Ленину, — кинотеатр. Как известно, магазины сейчас строят все со стеклянными витринами, чтобы с улицы был виден товар, а учреждения и конторы, наоборот, построены традиционно глухо, с нарочито узкими дверьми, чтобы посторонним ничего не было видно — мало ли что попадется праздному глазу? Естественно, все двери были тут же закрыты, но, если учреждения и конторы этим спаслись, то магазинам не помогло.
Увидев еду, одежду, всякие красивые вещи: телевизоры, телефоны, мотоциклы и мопеды — да мало ли! — подростки сразу же поняли цель своего набега. Витрины были сокрушены в считаные минуты.
Всего подростков от двенадцати до двадцати лет было около сотни — огромное число в масштабах такого города. Полиция, МЧС и прочие органы власти не вмешивались, понимали, что бессмысленно.
Подростки пили, жрали, носились на мопедах и мотоциклах, кидались друг в друга пивными банками. Когда же взломан был магазин «Охота», повторилось то, что случилось в городке Блеквайт, а потом произошло в сотнях, а то и тысячах городков, городов и мегаполисов. Поселков и деревень, впрочем, тоже. Сначала стрельба велась по окнам, по огромным телевизорам в магазине «Электроника», по фонарям, по стеклам стоявших на площади машин, по памятнику В. И. Ленину — с наименьшим ущербом, потому что на бронзовом истукане почти не оставалось следов. В горячке кто-то кого-то задел случайной пулей, этот кто-то возмутился и ответил выстрелом, угодив не в того, кто стрелял, а в того, кто попал под пули. Это был, кстати. Сопля. Проня и Чучел вступились за Соплю и изрешетили обидчика из своих дробовиков. Но у того были друзья, они не остались в долгу.
Тут город понял, что дело серьезное.
Первыми прибежали матери с криками, воплями, слезами, увещеваниями, руганью. Ни у кого из погромщиков, к счастью, не поднялась на них рука. За матерями явились и отцы, отобрали оружие, за отцами подоспела власть. Уцелевших засадили в районный отдел милиции, забив до отказа и камеры, и кабинеты, а раненых и погибших отвезли в больницу.
Тихон Семенович с верной помощницей Ольгой были в шоке, как и весь персонал больницы. Заведующий клиникой Румчик Андрей Андреич вышел из своего кабинета, постоял, посмотрел и молча скрылся, из двери аппетитно повеяло малосольным огурчиком, копченой свининкой, слышалась приятная музыка и приглушенный девичий смех: Румчик явно устроил себе пир во время чумы.
— Что делать будем? — спросила Ольга.
— Мертвых в морг, раненых оперировать, — сухо сказал Тихон Семенович.
— А толку? Завтра все равно на них все заживет.
— А если нет? А если завтра будет вчера? То есть именно завтра? Если те, кого я сейчас могу спасти и не спасу, перекинутся насовсем, я что, потом должен буду про них кошмары во сне видеть?
И тут же в двух операционных началась работа, на помощь Тихону Семеновичу примчался Костя Мачурин, который был отличным хирургом, а в скорую помощь его перевели за использование помещения, где хранились матрасы, в качестве фотостудии. Там Костя, являясь заядлым фотолюбителем, снимал полуобнаженными стройных сотрудниц и пациенток — кто пожелает. Желали почти все, считая, что им есть что показать, главное — выбрать ракурс.
А ракурсы Костя как раз выбирать умел. «Понимание женской анатомии, — не раз говаривал он, — гораздо важнее понимания женской души. Ты разбуди ее анатомию, а душу она сама тебе раскроет».
Эти не имеющие отношения к делу подробности всплыли только потому, что очень уж страшно называть количество пострадавших в тот злосчастный вечер.
Но назвать придется — ради правды.
Их было 23 раненых и 8 убитых.
И никто не мог дать гарантии, что раненые завтра станут целыми, а мертвые оживут.
30 сентября, воскресенье
ПО ЕВРОПЕ ПРОКАТИЛАСЬ ВОЛНА ПРОТЕСТА ПРОТИВ ФИНАНСИСТОВ И БАНКОВ
В НИГЕРИИ ВЗОРВАЛИ ЕЩЕ ОДИН ХРИСТИАНСКИЙ ХРАМ
ВО ВСЕМ МИРЕ ПРОДОЛЖАЮТСЯ ГРАБЕЖИ И ПОГРОМЫ
АМЕРИКА ИЛИ РОССИЯ СБРОСИТ ПЕРВУЮ АТОМНУЮ БОМБУ?
В РУПЬЕВСКЕ ПУБЛИЧНО ВЫСЕКЛИ ПОДРОСТКОВ
Волны протеста прокатывались каждый день, по разным поводам, поэтому на подобные новости уже не обращали внимания. К сожалению, и весть о взрыве христианского храма относилась к числу привычных. Мечети взрывали тоже. И синагоги, и даже труднодоступные буддистские храмы. Религиозные экстремисты вообще оживились по всему миру. Их лидеры всегда заявляли, что возглавляют борьбу не против людей, а против зла и во имя идеи. К сожалению, в ходе борьбы гибнут и люди, но что делать, если они по-хорошему не понимают? Теперь появилась возможность бороться за идею без человеческих жертв во многих местах и каждый день.
В связи с этим многие заглядывали далеко вперед, гадая: будет ли повторен теракт 11 сентября 2001 года, предотвратят ли нападение самолетов на небоскребы в Нью-Йорке? С одной стороны, это надо сделать, с другой, если даже и не принимать никаких мер, десятого сентября башни будут стоять такими, как были, и все, кто погиб одиннадцатого, оживут. При условии, что десятое настанет.
Других занимал вопрос, успеют ли до поворота времени (а его продолжали ждать) ожить Стив Джобс, Бурхануддин Раббани, Юджин Найда и другие, кто покинул наш мир недавно.
Заголовки об атомной бомбе появились везде почти одновременно — с вопросительными знаками, как это и принято в желтой прессе; загадка в том, что никаких оснований для истерики не было: никто из серьезных политиков США и России даже не заикался на эту тему. То ли какой-то политический комментатор обмолвился, то ли брякнул какой-то балабол из нашей Думы или американской палаты представителей, то ли какому-то выжившему из ума генералу пришла в голову сладкая мысль, которой он с кем-то поделился, — о возможности припугнуть мир раз и навсегда, показать свою мощь, и пусть о ней помнят, не важно, в прошлом или в будущем.
Болтовня желтой прессы не прошла даром: тут же начались двусторонние консультации по телефону (личные встречи стали затруднительны из-за сдвигов во времени) на самом высоком уровне, главы государств заверили друг друга, что за опасным пустобрехством ничего нет и быть не может. Тем не менее службы внешней разведки обеих стран получили соответствующие задания об усилении контроля, а системы противоядерной защиты были приведены в полную боевую готовность, из которой они сами по себе вышли после полуночи, но их тут же опять настроили на боевой режим.
Самым печальным следствием слома времени стали уже упоминавшиеся погромы и безобразия, в считаные дни превратившиеся в пандемию.
Как видим, и наш Рупьевск попал в сводку российских и даже мировых новостей.
Прокурор Оптов наутро после бесчинств понял, что у него есть хороший способ реализовать идею о телесном наказании, но при этом не трогать пока Илью Микенова: все-таки интеллигентный взрослый человек, могут не так понять. А Столпцову объяснить, что, прежде чем покарать Микенова, надо было провести что-то вроде тестовой акции, для того чтобы оценить отношение к этому общественности и населения. То же самое можно сказать и Перевощикову, желающему отомстить Анатолию за бесчестие дочери.
Надо было всё надлежащим образом оформить. Виктор Александрович зашел к майору Чикину, благо тот был в соседнем здании, и изложил ему суть дела.
— То есть что ты этим хочешь сказать? — Чикин был верен своей привычке переспрашивать.
— Я хочу сказать, придурков наказать надо или нет?
— Надо. А то, паразиты, ночью исчезли все отсюда — и как ни в чем! Будто и не виноваты!
— В корень смотришь. Василий Павлович. Следовательно, без наказания оставить нельзя. Но такого наказания, которое действенно на день исполнения. Поэтому мы и решили: выпороть.
— Кто это — мы?
— Ну, я советовался кое с кем.
— Почему я не знаю?
— Теперь знаешь.
— Чудите вы… Хотя меня вот, между нами говоря, отец лупил, не ремнем, правда, и не розгами, а зажмет голову под мышку и кулаком по темечку постукивает. И вбил ум, между прочим, — я и образование получил, и сижу на хорошем месте, и уважают меня. Но все-таки… С юридической точки зрения как-то… У нас и в кодексе такого наказания нет.
— Мало ли. Вон горские народы до сих по шариату судят, и плевать они хотели на твой кодекс. А в казачьих станицах, я слышал, давно уже потихоньку порку ввели — на майдане, при общем сходе.
Власть знает, но закрывает глаза.
— Все равно, надо с Валентиной Матвеевной обсудить.
Чикин имел в виду председателя городского суда Мутищеву.
Оптов сказал, что как раз собирался это сделать.
Позвонили Мутищевой, пошли к ней: она находилась в другом крыле того же здания.
Валентина Матвеевна сходу начала жаловаться: суд дезорганизован, на заседания никто не является, ссылаясь на то, что они уже были, и вообще, если так дело пойдет, в стране наступит полная анархия. И уже наступила, если иметь в виду вчерашние события.
— О том и речь! — сказал Оптов.
И изложил свой план.
Мутищева, как и Чикин, сначала сомневалась, а потом поняла: другого способа обуздать бесчинства, наверное, просто нет.
Чикин дал команду своим сотрудникам, которые обрадовались конкретному делу и в течение нескольких часов отловили всех, кто принимал участие во вчерашнем погроме. Это было сделать нетрудно:
свидетелей уйма, соседи охотно указывали на хулиганов, боясь, что вчера они громили магазины, а завтра примутся за тех, кто живет рядом (некоторые уже и принялись: кто сарай поджег, кто в машину соседа камнем бросил — просто так, для озорства). Да и хулиганы не очень-то упирались. Свежие, бодрые, включая тех, кто вчера был убит, они, собранные в спортзале школы, с азартом и хвастовством вспоминали вчерашние приключения и, похоже, были не прочь еще покуролесить.
Спортзал был выбран не случайно: он имел крепкую металлическую дверь и окна из толстых стеклоблоков, которые без подручных средств разбить невозможно, а средств этих в спортзале не было — заранее убрали брусья, гимнастическое бревно и демонтировали шведскую стенку.
Родители арестованных подтянулись в центр, к административным зданиям, желая знать, что власть намерена сделать с их детьми.
Тут вышла секретарь суда и пригласила всех на экстренное заседание.
В самом суде не нашлось достаточно большого помещения, поэтому перенесли заседание сначала в зал совещаний администрации, а потом и вовсе в кинотеатр.
Не только родители и родственники подростков, весь город собрался в кинотеатре, что было на руку устроителям: они как раз и хотели широкой публичности. В первом ряду, но по разные стороны, сидели Столпцов и Перевощиков с женами. Анастасия не пришла. Илья Микенов явился по повестке и только здесь узнал, что судить собираются вовсе не его.
— До вас тоже очередь дойдет, — сказал ему многозначительно Оптов.
Начались слушания.
Свидетели и пострадавшие охотно рассказывали о том, что произошло.
Но, поскольку все разбитое и разграбленное оказалось цело, а все ушибы, увечья и повреждения испарились, обвиняемые, свидетели, адвокаты, да и публика, были настроены на шутливый лад. В дальнем ряду сидел Посошок с Владей Корналёвым и, хотя был в приподнятом алкогольном настроении, общего настроя не разделял.
— Зачем они это делают? — не понимал он.
— Для проформы, — отвечал Владя. — У нас всё для проформы делается. Отреагировать как-то надо? Вот они и реагируют.
Но тут зал вдруг затих. Слава и Владя поневоле прислушались к словам выступающего прокурора Оптова.
— Таким образом, учитывая тяжесть содеянного, — говорил он, — учитывая ту опасность, которую представляют для общества обвиняемые, учитывая, что может быть создан опасный прецедент безнаказанности, учитывая, что если сегодня обошлось и мертвые ожили, потому что после понедельника наступило воскресенье, но завтра может не обойтись и мы будем иметь гору трупов…
Тут Оптов сделал паузу, чтобы слушатели уяснили глубокий смысл его слов, и, судя по задумавшимся лицам, эффект был достигнут: очень многим впервые пришла в голову эта не очень сложная, в общем-то, мысль. Ведь могут не другого, а меня убить, подумал рупьевский обыватель. И завтра не воскресну, а — насовсем. Действительно… Нехорошо…
— Поэтому! — повысил голос Оптов. — Вина доказана, преступление совершено, и я прошу суд назначить наказание в виде… — Оптов замялся, ему не хотелось произносить слово «порка», — в виде телесного наказания посредством, — и опять он запнулся, — посредством подручных средств, как то… — и снова заминка, надо выговорить «розги», но не выговаривается, — посредством древесных прутьев.
— Розог! — строго поправила Мутищева.