Петр Сергеевич дал по телефону указания Иванченко, объяснил, как открыть сейф, взять чемоданчик, ничего больше не трогая и, упаси боже, даже краем глаза не читая бумаг, которые там хранятся, выразил убежденность, что Иванченко не подведет.
Иванченко не стал говорить жене, что опять срывается в Москву, сказал, что просто идет на службу.
Забегая вперед, скажем, что чемоданчик он взял, помчался в Придонск, улетел в Москву, доставил чемоданчик вечером Милозвереву, Милозверев удостоил Перевощикова покровительственным звонком: «Ну вот, можете, когда захотите!», — а в среду обнаружил, что чемоданчика опять нет. Перевощиков надеялся, что Гедимин Львович успокоится — ничуть не бывало. Позвонил, серчал, читал нотации. Перевощиков пытался объяснить, что он может опять послать курьера, но в этом нет смысла, если все повторится, — наступит вторник, и чемоданчик опять исчезнет!
— А может, не наступит? Может, все обратно пойдет? — спросил Милозверев. — И я, получается, ни с чем останусь?
Перевощиков понял, что объяснять что-либо Милозвереву бессмысленно: Гедимин Львович, разъяренный самоуправством времени, пошел на него лоб в лоб, не желая с ним считаться.
И с этого момента каждый день несчастный Иванченко вынужден был летать в Москву, вручать Милозвереву чемоданчик, который назавтра исчезал, Иванченко опять летел, опять вручал… до той поры, пока в сейфе Перевощикова этого чемоданчика не оказалось, потому что он еще не был наполнен.
Но это отдельная история.
Анастасия и Анатолий стали еще дальше от свадьбы, чем были накануне. Но Анатолий заявил:
— Плевать! Свадьба была? Была. В церкви венчались? Венчались. Брачная ночь с пятницы на субботу была? Была. Мы муж и жена, будем жить вместе.
Ольга Егоровна присутствовала при разговоре.
Она возразила:
— Вы извините. Анатолий, но мы Настю воспитали в обычаях традиционных и даже отчасти религиозных, она у нас крещеная, между прочим!
Анастасия слушала с удивлением: она впервые слышала, что ее воспитывали в обычаях традиционных и даже отчасти религиозных. Но решила пока помолчать, дослушать.
— И поэтому, — продолжила Ольга Егоровна, — мы гражданского брака не признаём, особенно такого, который не зарегистрирован.
Анатолий предвидел такой поворот и был готов к нему.
— Не беспокойтесь. Ольга Егоровна! — сказал он. — Я уже всё продумал. Больше того, я договорился и в загсе, и в церкви. С утра регистрируемся и быстро венчаемся — и живем нормально, как муж и жена. Без всяких свадеб, правда, не каждый же день свадьбы устраивать! Зато законно. К вечеру все истекает, если предположить, что время будет и дальше идти назад, но мы повторим процедуру.
Немного хлопотно, конечно, но…
— Но вы не учли, — перебила Ольга Егоровна, — что не к вечеру все истекает, а в полночь! Значит, вы ляжете в постель, извините за выражение, как супруги, а после двенадцати начнутся уже внебрачные отношения?
Анастасия хотела сказать, что внебрачные отношения у них уже давно, но почему-то опять промолчала.
— Хорошо, тогда регистрируемся и венчаемся сразу после полуночи. Броня на сутки, — пошутил Анатолий.
— Но вы же, Анатолий, через полгода вернетесь обратно в Москву, — напомнила Ольга Егоровна. — Зачем же травмировать Настю? Она будет об этом постоянно помнить.
— За полгода, Ольга Егоровна, многое может случиться.
— Вот пусть сначала и пройдет полгода, — довольно сухо сказала Ольга Егоровна, ободренная молчанием дочери: она решила, что Анастасия на ее стороне.
И это было почти так. Вернее. Анастасия была на своей стороне — она думала о том, к чему действительно приведет странный брак, обращенный не в будущее, а в прошлое. Детей не будет, это уже понятно. Дом, окончательно отделанный только месяц назад, через месяц начнет как бы разрушаться, то есть не строиться, а, если можно так сказать, расстраиваться: крыша исчезнет, потом стены — и как жить в таких условиях? Это будет выглядеть смешно, а Настя не любила и не хотела быть смешной.
Анатолий не собирался сдаваться. Видя препятствие в теще, как он ее мысленно называл. Анатолий, однако, решил с ней не спорить, обратился к Анастасии:
— Ты-то как думаешь?
— Глупо как-то получится, — пожала плечами Настя. — Ночью в загс тащиться, потом в церковь…
— Я могу договориться с работницей загса и отцом Власием — на дом к нам придут.
— Вы еще церковь домашнюю тут постройте! — хмыкнула Ольга Егоровна.
— И построю! — ухватился за идею Анатолий.
— А ее на следующий день уже не будет!
Анастасия даже рассмеялась, представив это, — но смех был, конечно, не веселым, а скорее нервным.
Анатолий оскорбился.
— Я вижу, то, что происходит, кому-то даже нравится! — сказал он, глядя на Анастасию прямым взглядом свободного в своих поступках и словах человека. Так его учили в американской высшей школе: что бы ни говорил, смотри в глаза. Это обезоруживает.
Но рядом с Анатолием на лекции Анастасия не сидела и не знала этого коммуникационного закона, поэтому обезоружить ее оказалось непросто.
— Ты меня в чем-то обвиняешь? — холодно спросила она.
Ольга Егоровна отвернулась к окну, чтобы посмотреть, как там погода. Моросило, мокрые листья болтались на дереве, они даже на вид казались холодными, Ольга Егоровна невольно поежилась, и это помогло скрыть довольство, которое она испытала от слов дочери и ее правильно взятого тона.
— Тебя, — подчеркнул Анатолий, — я ни в чем не обвиняю.
И это опять же был верный ход, каким он описывался в американских лекциях: никогда не осуждай впрямую человека. К примеру, нельзя плохому работнику говорить: «Ты плохой работник!» Нужно мягко укорить: «Ты не очень хорошо справился с этим делом!» Анатолий, помнится, спросил, почему бы без всяких разговоров не уволить плохого работника к чертовой матери? Профессор горячо возразил: ни в коем случае, это дискриминация, нужно сначала несколько раз указать работнику на те задания, которые он выполнил не очень хорошо, а после этого, пожалуй, и уволить, но обязательно с корректной формулировкой. Допустим, с такой: «Ты хороший работник, но мы сейчас оптимизируем производство, поэтому большое количество хороших работников нам невыгодно, извини!» И дать ему при увольнении приличную аттестацию, чтобы человек смог устроиться на другую работу, не чувствуя себя ущемленным в своих демократических правах.
Но Анастасия и в этом случае поняла все по-своему:
— А кого ты обвиняешь? Мою маму?
Анатолий удивился: при чем тут мама? То есть вообще-то он, конечно, именно ее имел в виду, но надеялся, что это прозвучит как намек на широкие обстоятельства, на местную ментальность, на фокусы времени — и т. п.
— Я вообще никого не обвиняю, — возразил он.
— А в чем же дело?
Теперь не понял Анатолий. Он так и сказал:
— Я не понял.
— А если не понял, как я тогда тебе объясню? — спросила Анастасия.
О, эти загадочные русские вопросы, особенно вопросы женские! Отвык от них Анатолий, отвык от их двойного и тройного дна!
— Что объяснишь? — напрягся он.
— То, что ты не хочешь понимать.
— А что я не хочу понимать?
— Ты меня спрашиваешь? — поразилась Анастасия. И обиженно поджала губы.
Анатолий стоял, слегка выпучив глаза, абсолютно растерянный. Давненько с ним такого не бывало.
Но опять американские лекции пришли на помощь. Вспомнилось: «Если ты чувствуешь, что потерял инициативу или нить беседы, вернись к той цели, которая перед тобой стоит».
«А какая цель стоит передо мной?» — задался вопросом Анатолий.
Ответ был очевиден: перед ним стояла Анастасия. Она и была его целью. Он слишком уже привык наслаждаться ее красотой, ее телом, ее темпераментом. В сущности, все равно, женой она будет или нет, главное, чтобы подольше была с ним.
И тут Анатолия озарило: если время необратимо пошло вспять (не хочется верить, но — допустим), то завтра будет среда, третье! А в среду третьего они были в Придонске: приехали туда во вторник и переночевали в лучшей придонской гостинице. Следовательно, без всяких разговоров завтра Анастасия окажется в его руках — горячая, счастливая, любящая. Значит, надо не тратить время на пустые разговоры, а спокойно дождаться полуночи.
Зато есть повод еще раз блеснуть отточенной университетской наукой, один из постулатов которой гласит: «Если ты уверен в своей будущей победе, заранее смягчи своего врага, чтобы он не захотел отомстить тебе».
Анатолий шагнул вперед, взял за руки Анастасию и Ольгу Егоровну (сумел дотянуться), как бы объединяя их собой.
— Дурак я, — сказал он. — Но поймите сами: я так мечтал, чтобы Настя стала моей женой! У меня просто голову снесло, вот я и предлагаю всякую чепуху. Мы вместе обдумаем и что-нибудь решим, правда?
После этого он немедленно ушел, чтобы не портить кульминацию. А мать и дочь почувствовали себя неловко.
— Все-таки хороший он человек, — вздохнула Ольга Егоровна, словно сожалея об этом.
— А я тебе всегда говорила! — с досадой сказала Анастасия, но досадой не злой, а укоризненной, почти ласковой.
И они обнялись, глядя за окно, где на глазах темнело и холодало — как оно и было перед свадьбой. А до этого вообще были заморозки. Значит, опять будут.
Илья Микенов не находил себе места от радости: если так пойдет, Анастасия неизбежно вернется к нему! И опять у них будет то, что было. Его распирало, хотелось поделиться с кем-то. В обеденный перерыв он зашел в лабораторию. Там было всего несколько человек — Владя, лысый юноша, сидящий за компьютером, худощавая девушка, завернувшаяся в теплую кофту, глядевшая хмуро, в тон погоде, унылившейся за окном, и полная женщина в углу, вяжущая шерстяной носок и шмыгающая красным носом; из глаз ее текли слезы. Владя сидел за перегородкой, там, где было место заведующего, который отсутствовал.
— Начальствуешь? — спросил Илья.
— Его и в прошлый четверг не было, на больничном сидел. А вот половина сотрудников просто не явилась. Я и сам неизвестно зачем пришел. Все расчеты и анализы будто черт языком слизал, какой смысл работать?
— Смотри, Столпцов узнает.
— Узнает — и что? Я удивляюсь, как он других умудряется заставлять работать. Грозит: зарплату не выдам. И дураки ему верят.
— А вдруг и правда не выдаст?
— Она уже выдана! В прошлом! И мы неизбежно идем к этому дню, дню зарплаты. Пусть и прошедшему. Правда. Столпцов всем говорит, что если с переменой суток сделать ничего не может, то в течение дня он всему хозяин. Закроет кассу, и всё. И верят, и боятся. Не могут сообразить, что, если он второго числа кассу закроет, перед этим, третьего, деньги у людей все равно появятся в полном объеме!
— Почему?
— Ну, Илья, хоть ты-то должен соображать! Элементарно: день после выдачи зарплаты наступит раньше, чем день самой выдачи! С уже выданными деньгами!
— Действительно, я не подумал! — рассмеялся Илья.
Он сидел на углу стола, качал ногой и выглядел легкомысленно счастливым.
— Что это с тобой? — спросил Владя. — Все с ума сходят, а он радуется!
— Если честно, Владя, радуюсь. Почти счастлив. Ведь если так пойдет, я опять буду с Настей!
— Не обязательно, — охладил его Корналёв. — Человек — не руда, не анализы, как у нас. — Владя поморщился, вспомнив об утраченных результатах и пропавшей работе, — он может менять поведение. С другой стороны, — сказал он, не дождавшись возражений Ильи, потому что и сам умел себе возразить, — в момент переключения времени он беспомощен. И если когда-то Анастасия в этот момент была с тобой…
— Была! И не раз! — кивнул Илья.
— Значит, хочет не хочет, а опять будет. Но ведь может тут же и сбежать.
— А я не дам. Уговорю, придумаю что-то… Не буду таким лопухом, как раньше, понимаешь? Я изменю прошлое! Я добьюсь того, что, если все повернется назад, она не захочет выходить замуж за этого… За директорского сынка.
— Хм! — сказал Владя. — А я, значит, вернусь к жене? И получу обратно свою машину? И могу не оставлять ее Галине, когда все повернется назад, то есть вперед?
Однако, верный себе, он и тут нашел возражения.
— Но она же, гадюка, опять захочет развестись, как уже было.
— Почему?
— Потому что я с Вероникой опять свяжусь. И дернуло меня…
— А ты не связывайся.
— Время свяжет. Опять мы с ней поедем с пробами грунта в Придонск, опять она меня к своей тетке пригласит, а тетки дома не окажется, пустая квартира, вино, музыка…
— Откажись!
— Смысл? Мы с ней как раз в полночь оказались в горизонтальном положении, которое соответствовало обоюдному желанию, — витиевато выразился Владя. — И опять я буду мучиться, зачем я с ней связался.
— Сначала будешь мучиться, а потом свяжешься, — поправил Илья.
— Вот видишь, даже я путаюсь. Главное — факт измены обойти нельзя. Он был — и будет. И я признаюсь Галине. И кончится наш, в общем-то, вполне нормальный брак, который на самом деле не лучше других, но и не хуже.
— А если не признаешься?
— Но она-то знает! Она уже знает, Илья! Прошлое не изменишь! Я уже переспал с Вероникой, и этого исправить нельзя! И пересплю я с ней второй раз или нет, не имеет значения.
— Почему? Мы только пощупали, что такое это прошлое, мы в него еще как следует не въехали. Да, возможно, его изменить нельзя, но из него, из нового прошлого, можно как-то изменить новое будущее, которое потом наступит — после того, как все кончится!
— Ты считаешь?
Владя с сомнением покачал головой.
— Ну, посмотрим, — сказал он. — А пока — полная депрессуха. Ты посмотри на моих.
Он приоткрыл шторку.
— Вон Эльвира Даниловна, страдалица, — указал Владя на плачущую женщину, — носочки внучкам вяжет, позавчера целый носок был, а сегодня с утра — только краешек. А завтра клубок пряжи будет. А послезавтра и он исчезнет, а Эльвира Даниловна пойдет в магазин заново пряжу покупать. И она ведь понимает это, а перестать не может, потому что иначе жизнь для нее окончательно обессмыслится.
А Люся, — соболезнующее посмотрел он на девушку, — влюблена в меня, глупенькая. И знает, что я знаю, хотя не признавалась. Раньше веселая была, бодрая — потому что человек всегда надеется на лучшее. Вот и она надеялась, что когда-нибудь я ее оценю. В будущем. А будущего нет, кончились и надежды.
— Печально, — согласился Илья. — А паренек, я вижу, не унывает.
— Толик-то? Это верно. Нашел себе нишу: играет в компьютерные игры. Он вообще компьютерозависимый или, можно сказать, зависаемый, судя по тому, что вечно не высыпается. Наголо подстригся, нет времени голову мыть. А в игры сейчас играет не длинные, чтобы успеть за день до конца пройти. Однодневное удовольствие. Одноразовое. Я думаю, в будущем, то есть в прошлом, цену будет иметь только одноразовое. То, что живет в одном дне.
— Ты глубокую мысль выразил. Владя, — задумчиво сказал Илья.
— Сам не ожидал, — поскромничал Корналёв. — Кстати, ты знаешь, что Слава Посошок умирал и воскрес?
— Что-то слышал.
— Вот кто счастлив по-настоящему. Откинул копыта в ночь с субботы на воскресенье, а потом воскрес, потому что оказалась ночь с субботы на пятницу.
— А мы ему опохмелиться не дали, — вспомнил Илья.
— Сволочи. Слушай, а пойдем к нему, он во «Встрече» ошивается. Выпьем тоже.
— Можно. Хотя я пить не очень хочу.
— А я хочу! — загорелся Владя. — Я всегда хотел, но похмелья боялся, у меня страшное похмелье даже после бутылки пива, организм такой.
— Да, ты говорил.
— Обязательно напомнить? Да, говорил! Но на том и дружба строится: чтобы один мог сто раз повторяться, а другой слушать с неослабным интересом!
— И опять ты мудр. Владя.
— Не сбивай с главного! Я теперь могу ужраться — и завтра ничего не будет! Потому что в среду четвертого у меня похмелья не было!
Перед уходом Владя строго, но по-дружески сказал покидаемому коллективу:
— Я ненадолго. И давайте попробуем все-таки поработать.
— А смысл? — спросил Толик, не отрываясь от игры. — Завтра все пропадет.
— Смысл в том, чтобы навыки не растерять.
— Навыки тоже пропадут.
— Ошибаешься, — возразил Владя. — Время идет назад, но ум человека развивается только вперед. И навыки тоже. Иначе не бывает.