– Ай, хан. Да не за тобой я здесь. Не мое бабье дело с мужиками спорить.
– Не за мной… Смелая!
– А то! С чего это так тебя-то вдруг скрутило?
– Хочешь, скажу воинам, и тебя на куски изрубят!
– Может, и скажешь. Но пока не узнаешь, пошто я здесь, сам быстрее изведешься.
– Ну, так?
– Ничего у тебя не выйдет, Джанибек. Не возьмешь Москву! Людей много потеряешь. Но и наших многих погубишь да в полон уведешь. Но через то и сам погибнешь.
– У меня было два сына. Их не стало. Двадцать дней назад я получил известие, что убит единственный мой племянник Карача. Убит подло. Из-за угла какой-то стрелец всадил в него пулю.
– О подлости заговорил, хан?
– Я поклялся на Коране, что буду убивать вас, пока не затоплю кровью неверных всю землю от Крыма до Москвы.
– Жив твой Карача! – Недоля отбросила прядь седых волос со лба.
– Я должен поверить полоумной бабе, а не моим лазутчикам?
– Почему ты хорошо говоришь по-русски, Джанибек?
– Потому что язык врага открывает путь к его секретам.
– Правильно. Но если бы ты не уважал врага, то зачем бы изучал его? Там, в крепости, пара сотен защитников. Из них почти половина мужиков с полей. Другая половина казаки в серьезных годах. Еще несколько тех, кому нет и восемнадцати лет. А ты со своим войском застрял, словно медведь в колоде. И ни туда и ни сюда. Что будешь делать, коли казаки вернуться? То-то же. Твои лазутчики звон услышали, а откуда он, не разгадали. Вряд ли то стрельцы сделали. Даже спьяну вряд ли. Да и не пьют они сейчас. Плохо ты врага изучаешь. Пост у нас сейчас Великий. Кому нужно, чтобы ты побойчее на Москву шел? Вот и думай! А Карача твой жив. Я это своим бабьим сердцем чую.
– Допустим, я поверил тебе, женщина. И Карача жив. Но что ты мне прикажешь разворачивать войска? Мне уже смешно. Война не твое дело, старуха! Есть общий план действий, согласованный штабами.
– Пусть план твой остается. Я тут помешать не в силах. Мое дело не воевать. А детей поднимать. Но вот родить-то я и не смогла после той ночи…Верней, не захотела.
А всё потому, что оскверненным лоном своим никого пятнать не могла. Так-то, хан. Я только хочу сказать: уж коли пришел воевать – воюй. Будет твоему народу через то горе великое. Воюй, Джанибек, но не будь зверем. Нет у тебя на это причины.
Резкая боль в области живота снова скрутила Джанибека. Скрутила так, что хан повалился на бок с перекошенным лицом, с невольно сжатыми веками. Когда боль поутихла, он открыл глаза. В шатре никого не было, только полог чуть вздрагивал от ветерка с Усмани. Он так и не понял: была ли эта встреча с Недолей страшным сном или небывалой явью. Воины, стоявшие на охране, тоже никого не видели, но твердо клялись в том, что не смыкали глаз. Впрочем, им Джанибек все равно не поверил, хотя и не стал наказывать.
Тяжело поднявшись, он покинул шатер, за пологом которого его уже ждали мурзы, паши, малики, князья и ханы Ногайской и Крымской орд.
– Там, – Джанибек показал плетью в сторону крепости, – две сотни стариков, больных, немощных и крестьян, не державших в руках оружия. Мы сегодня должны сломить их сопротивление.
– У них есть колдунья с синими губами! Так воины говорят, – раздался голос кого-то из задних рядов знати.
– Кто сказал?
– Я, великий хан, Сындуй-батур! – Человек вышел и встал перед военачальником.
– С синими губами, говоришь? – Джанибек рванул из-за пояса саблю и без замаха с длинным оттягом снес голову неосторожному воину.
Толпа шумно выдохнула. Но тотчас воцарилась мертвая тишина.
– Нет никаких старух с синими губами, запомните это! Не срамно вооруженным мужчинам говорить об этом? А его, – хан кивнул в сторону мертвого тела, от которого на несколько шагов откатилась отрубленная голова, – похороните. С почестями!
Степняки изумленно переглянулись. Таким странным хана еще никто никогда не видел.
– Хан, вернулись разведчики. – Мубарек сделал шаг вперед.
– Что говорят?
– Предатель показал брод. Более глубокий, чем этот, но пройти верхом, не замочив одежды, вполне можно.
– Далеко?
– Не очень. Около пятнадцати верст.
– Как называется место?
– Студеное.
– Знаю. Почему же я о нем раньше-то не вспомнил? Как будто кто-то все время меня за нос водит! Брод осмотрели?
– Да. По всему броду вбиты в дно колья. Полона нет. Некому лезть в холодную воду.
– Некому, говоришь? А кто сегодня бежал от старухи, чуть в штаны не намочив?! Давай этих храбрецов в воду и пусть выворачивают. А живы останутся, отправь домой. – И еле слышно себе под нос: – С такими уже не навоюешь! Они самой смерти в глаза заглянули. Они теперь только ей принадлежат. Почему я не убил тогда эту ведьму?!
– Да, хан. – Мубарек сделал шаг назад, в глубину темнеющего строя своих товарищей по оружию.
– Кантемир, бери своих людей, переходите реку в том месте, куда приведут разведчики, и скачите на Можайск. А я остаюсь здесь! – Джанибек все еще морщился от боли, держа правую руку на животе.
– Здесь? – Всегда очень молчаливый Кантемир-мурза не выдержал первым.
– Да. У меня тут свои счеты.
– Что мы будем делать под Можайском? У нас останется меньше половины войска! Да разумно ли дробить наши силы? – Мубарек, против всех правил военного курултая, сказал очень громко.
– А ничего. Не нужно заходить в тыл московскому войску. Пусть поляки сами воюют. Покажитесь только. А там делайте что хотите. Берите добычи столько, сколько сможете привезти и угнать домой. В Москве сейчас десятитысячное войско князя Пожарского. А он воевать умеет знатно. Не отдадут столицу Романовы. Это я знаю точно. Напрасно королевич Владислав претендует на московский стол. Смоленск поляки наверняка отстоят, но не больше того. Они сейчас крепко связаны войной в Европе по рукам и ногам.
– Хан, мы не ослышались? – Мубарек растерянно смотрел на своего предводителя.
– Вы услышали то, что должны услышать. То как думает хан Джанибек. – Джанибек сорвался на крик, – Я, вами выбранный военачальник, говорю: делайте так, как слышите! И не иначе! Понятно? Что касается меня, то я остаюсь осаждать крепость. Если сегодня я спалю ее дотла, то нагоню вас. Если задержусь на дольше, то пойду, разумеется после взятия, на Ливны и Воронеж и подожду там. Я все сказал. Выполняйте. А теперь янычар с мушкетами на гору! Плоты поджечь!
Гора получилась воистину огромной, по высоте значительно превосходящей стены песковатской крепости. На ее вершине встали пятьдесят человек с мушкетами. За каждым из них еще по двое, готовых перезаряжать. Грянул первый залп. За ним почти сразу второй и третий. С горы просматривалось почти все нутро детинца. Огонь пошел прицельный, беспощадный и настолько плотный, что защитники вынуждены были почти все перебежать и буквально вжаться в лобную часть стены. Сверху по течению Усмани от берега отчалили плоты, груженные хворостом и сеном по высоте в два человеческих роста. Черный дым зловещими клубами потянулся вдоль реки в сторону крепости. В небо взметнулась горящая стрела, и с другой стороны крепости в пруд накатом по бревнам сползли еще два водных воза, которые тоже вспыхнули и выбросили целую тучу огня и дыма. А стрелки всё били и били, не жалея пуль и пороха. На этот ураганный огонь ответить было нечем, поскольку дальность стрельбы из пищали хоть не намного, но все же меньше и неприятель прикрыт плотной завесой дыма. Казакам оставалось только терпеть, лежа на земле и не поднимая головы. На это и был расчет стратегов татарско-турецкого штаба.
Кобелев и на сей раз разгадал планы неприятеля. Но что мог он поделать в этой ситуации?
– Гмыза, сейчас совсем жарко станет! – Тимофей Степанович смочил тряпицу в бочке с водой и прижал к лицу.
– Удушать, нехристи. Уже дышать нечем! – Командир пищальников прятал лицо в рукав кафтана.
– Они дыму не просто так напустили. Думается мне, что вверху по течению у них еще один плот есть. А на ём турки-подрывники да пара-тройка бочонков пороха. Мы их сейчас не видим. Но они плывут, Гмыза. Я нутром чую, плывут.
– Мыслишь, атаман, что они к воротам с порохом-то подладятся?
– Оно самое. Давай-кась пушки наводи на плот, иначе к стене встанет и надолбы прожжет.
– Вижу, Тимофеюшка. Вижу. Я им счас дам плотики весной пускать!
– Только из деревянных не пали, и из ружей тоже ни к чему. Толку с того не будет.
– А то я дурнила без пуговиц и мыла!
– Давай, Гмыза!
– Ребятушки, а ну по флотилье басурьманьской ядром чугунным главной по батарее, пли!
Грянул выстрел. Белое облако ударилось о черную стену. Но толк небольшой получился. Ядро прошло навылет, опрокинуло в реку только верхнюю часть воза и завязло глубоко в береговой глине.
– Гмыза, правь по бревнам. По самому низу! – Кобелев кричал, выкашливая из легких дым.
– А ну, ребята! По флотилье басурьманьской ядром чугунным второй по батарее, пли!
Второе ядро ударило в основание по бревнам. Плот дернулся, подался к противоположному берегу, обернулся пару раз вокруг собственной оси и начал разваливаться. Грязно-желтый столб огня с шипением пошел под воду. Но тут же на крепость из плотной стены дыма выполз еще один. Из нижних бойниц крепости высунулись жерди и багры, останавливая огненное чудище.
– Навались, казачки! – кричал Терентий Осипов. – Оттолкнем турецкого уродца!
– Давай, ребятушки, поднатужились. Чуть наддай, а там я его из пушечки ядром чугунным! – У Гмызы нещадно слезились глаза. И сам он напоминал черта из печной трубы.
Ахнул выстрел из пушки. Плот находился настолько близко, что щепа от разбитых бревен долетела до стен крепости.
На противоположной стороне, в тыловой части, находился монах Савва. Он знал, для чего татары поднимают гору из трупов животных и убитых воинов. Поэтому соорудил несколько щитов из дубовых досок для себя и Рославы. С большого расстояния мушкет не пробивал доску, пули лишь застревали в ней, а те, что пробивали, уже не имели убойной силы. Когда по пруду двинулась пылающая махина плота, монах поднес огонь к фитилю кожаной пушки и накрыл собой тело девушки. И это не было пустой предосторожностью. Пушку разорвало на две части. Красная, обугленная, она напоминала развалившийся напополам кавказский гранат. Но ядро вылетело, посланное ее энергией. Да так вылетело и ударило по бревнам, что плот подбросило на полметра над водой, он опрокинулся на бок, и весь этот дракон из огня, сучьев и расколотых бревен полетел на тех, кто его породил.
– Зачепа, беги к Терентию да… Ты чего, парень? Никак угорел? – Кобелев тряс за плечо казака. – Эк ты воинство православное! А я те не говорил, чтоб ходил с мокрой тряпицей. Ну, ничего. Сейчас уже успокоится. Нету у них плотов-то боле. Только вот другая беда, парень.
Зачепа реагировал на усилия атамана плохо. Лежа на настиле, он бормотал какую-то несуразицу и, похоже, пару раз просто обмочился.
– Эк ты! – Кобелев поискал глазами есаула. – Терентий, мать твою! Давай ко мне!
– Что ты разгорланился, как петух на жердочке? – Осипов хоть и был в годах, а на второй ярус влетел так, что молодые позавидуют.
– А то и разгорланился. Ты думаешь, они так тебе плоты жгли да пули тратили. Давай, милый, срочно телеги к воротам. Может, не поздно еще.
– А вот как! Ну, понял тебя. Я тоже подумал про порох. Эт они излюбили давненько таким-то макаром.
– Телеги и волокуши и если есть какие бревна, тоже сверху!
– Понял, атаман!
Кобелев не ошибался. Действительно, небольшой отряд турецких подрывников сплавился по реке, чуть выше того места, откуда отчалили плоты, высадился и где кустами, где ложбинами подобрался к самым воротам. Быстро заложив три бочонка с порохом под основание ворот, турки отползли на пятьдесят шагов и, укрывшись в зарослях, подожгли фитиль. Но то ли Недоля сглазила Джанибека, то ли фитиль оказался подмоченным, но с первого раза пламя до пороха не добежало. Это-то и спасло крепость. Терентий с дюжиной казаков успели подпереть ворота с обратной стороны телегами, бревнами и волокушами. Едва успели отскочить и залечь за укрытия, как рвануло так, как будто мать сыра земля с трех китов съехала и повалилась в пучину вселенского моря-окияна. Из щелей между крепостными надолбами полетел белый песок, а потом все разом заволокло. Только гром стоял от падающих и кувыркающихся бревен и досок. Ворота лопнули яичной скорлупой. Наскоро сооруженная баррикада спасла защитников крепости. Бревна не полетели вовнутрь, а образовали щетинистый завал, перегораживая путь в крепость. Пехота может идти на штурм в такой ситуации, но конница опять окажется не у дел. Кобелев снова опередил на один шаг своего соперника хана Джанибека. Еще один этап их противостояния остался за усманским атаманом.
Глава 9
Ближе к утру полыхнул сарай. Забегали стрельцы, гремя ведрами. Угорело залаяли собаки на цепях. Поднялся настоящий шум, как при большом пожаре. Инышка, теперь уже Иннокентий Полужников, в одежде стрельца отодвинул щеколду застенка и ворвался камору.
– Пани, нет времени, переоболакайтеся! – Он бросил стрелецкий кафтан, сапоги и шапку к ногам узницы.
– Что у вас стряслось? – Ядвига продрогшая и потемневшая ликом после допросов еле ворочала языком.
– Бунт, матушка! Стрельцы да ополченцы сильно оголодали. Пошли амбары грабить.
– А ты что же?
– Я за тобой! Давай убежим. Не мил мне свет белый!
Казак не врал. Глаза его горели таким огнем, что не поверить было ему совершенно невозможно. На то и рассчитывали два опытных старых лиса Скряба и Рукавица. Именно использовать чувства молодого человека, отлично понимая при этом, что Полужников задание выполнит. Разрываться изнутри будет, а отчей земли не предаст.
Ядвига пару мгновений смотрела на казака, не шелохнувшись, а потом…
– Давай платье!
Они едва успели выйти из застенка, как на них тут же набросились два стрельца. Для придания ситуации «пущей взаправды» Иннокентий уговорил Скрябу устроить этот «ночной бой».
– А ну, куды, бесово отродье! – Один из стрельцов замахнулся бердышом.
– На кудыкину гору хоровод водить! – Полужников выхватил саблю, отвел удар бердыша, красиво крутнулся вокруг своей оси и оказался за спиной у нападавшего. Затем плашмя влепил стрельцу чуть ниже поясницы.
– А-а, ирод окаянной! – выкрикнул тот и рухнул ничком «замертво».
Второй нападавший резанул воздух над головой казака саблей. Инышка бросился ему в ноги кубарем, эффектно подсек ногой и довершил начатое клинком, вонзив острие в землю аккурат под самым плечом между рукой и туловищем. Стрелец захрипел и очень искусно задергал ногами, словно в судорогах.
– Получите, псы романовские! По коням, пани! У меня всё готово!
Они вскочили в седла и понеслись по темной улице на простор невидимого поля. В спину им неслись проклятия, брань, гремели выстрелы. Через час бешеной скачки Полужников сдержал коня.
– Попридержи, ясновельможная! Коней загоним! А нам еще скакать да скакать!
– Неужели вырвались! Я не могу в это поверить! Как тебе это удалось, Инышка?
– Да и сам не знаю. Со страху чего только не получится! Я вот сказать хотел-то чё. Давеча ведь я пошутил маленько. Инышкой меня в детстве только кликали. А зовут-то меня, ежели по взаправде, Иннокентий Пахомович Полужников! – Инышка проговорил последние три слова с особым чувством гордости.
При другой ситуации Радзивил заметила бы чрезмерное старание казака, когда тот произносил полное имя. Но сейчас, после допросов и даже легкой пытки, она не заметила никакой странности.
– Иннокентий Полужников, значит! Красиво и даже благородно! А ты всегда так говоришь: Ин-нокентий? – Она, улыбаясь, попыталась передразнить Инышку. И от этой улыбки у казака опять захолонуло сердце.
– Эт я от волнения, пани, – ответил Полужников пересохшим горлом.
– Что же ты теперь делать собираешься, Ин-нокентий Полужников? Свои казнят, к ним нельзя назад. Только на службу польской короне остается.
– А мне теперь и некуда боле, как к польскому царевичу. Чудно смотришься во всем стрелецком-то!