Внезапно ему показалось, будто кто-то на него смотрит. В последнее время это чувство очень часто его посещало - Инди не мог к нему привыкнуть, но уже научился распознавать. Обернувшись, он вздрогнул. На пороге комнаты стоял рыжебородый человек - одежды его сменились, но были такими же богатыми, как накануне, - а рядом с ним, слушая его негромкую певучую речь и глядя на Инди неподвижными водянистыми глазами, стоял Белый Дьявол. Он был, как обычно, в белом, кажется, точно таком же костюме, как тот, в котором Инди увидел его впервые, только на сей раз на бархате не было крови. И вновь Инди почудилось, что этот человек видит в нём исключительно вещь, неодушевлённый предмет, безделушку - как выяснилось, дорогую, но всего лишь одну из многих, которые он вынес с корабля своего врага. Рыжебородый выглядел недовольным, он указывал в сторону Инди и что-то говорил довольно решительно, даже непримиримо, однако нечто в его жестах и речи неуловимо отличалось от того, как говорил он вчера с одноглазым боцманом. Инди мгновенно понял, что это было. Страх. Рыжебородый щёголь боялся этого человека.
Что ж странного - его боялись все. Нельзя было не бояться этих мертвенно-белых глаз.
Инди боялся тоже. Страх был тем чувством, которое он постоянно испытывал в последние недели - он питался страхом, когда недоедал, и страх наполнял его сны, если ему удавалось сомкнуть глаза. Но всё же было в нём что-то сильнее страха, и даже сильнее желания жить. Он испытал это, видя, как на его глазах убивают несчастного, которому животный ужас сковал ноги. Это он испытал, когда капитан пиратов насиловал его в своей каюте в неверном свете масляной лампы. Это он чувствовал, сидя в цепях в корабельном трюме и потом, во временной тюрьме для рабов.
Это чувство он мог описать одним словом: неправильно. Неправильно, так нельзя.
- ...чересчур худ, - недовольно говорил рыжебородый; Инди вдруг осознал, что понимает почти всё им сказанное. - Я не смею судить тебя, мой господин, но впредь, предоставляя рабов для Большого Торга, вели своим людям быть с ними чуточку бережнее. Я советую тебе придержать его, пока он не примет более товарный вид. Если ты продашь его прямо сейчас, клянусь тебе, больше пяти сотен ты за него не возьмёшь.
Белый человек слушал молча, скрестив руки на груди и разглядывая Инди так, словно видел его впервые в жизни. Когда рыжебородый умолк, он чуть склонил голову набок, отчего стал похож на какую-то огромную чудовищную птицу, и тихо произнёс несколько слов голосом, от которого разом смолкли все звуки - даже, кажется, замерло журчание фонтана за окном.
Однако рыжебородый, как ни странно, улыбнулся, не скрывая подобострастия, однако с явным одобрением.
- О да, мой господин! Как точно подмечено. Аль-шерхин! - воскликнул он и весело рассмеялся. Инди вздрогнул. Аль-шерхин - вот уже второй раз он слышал, как его называли так, но всё ещё не знал, что это значит. Слово звучало тепло и мягко, как песнь ручейка, но отчего-то сердце у Инди сжималось, когда он его слышал.
И как ни странно, но именно оно, это слово, заставило его сделать то, о чём он и не помышлял минуту назад - сбросить со своего плеча руку цирюльника, кинуться к Белому Дьяволу и вцепиться в его рукав.
- Господин, я прошу вас! - воскликнул он на фарийском, молясь, чтобы его знаний хватило и его поняли. - Прошу, выслушайте! Не продавайте меня! Я из богатой семьи, у меня дядя в Аммендале. Прошу, позвольте мне ему написать. Он заплатит за меня выкуп, какой угодно. Только, пожалуйста, не надо меня продавать!
Он задохнулся, словно ему не хватало воздуха, и умолк, тяжело дыша и с мольбой глядя на человека, которого так смертельно боялся и за рукав которого продолжал цепляться. Он вдруг почувствовал, каким жёстким был этот рукав, он почти царапал Инди кожу на ладонях. Белый Дьявол смотрел на него, слегка приподняв брови: ни гнева, ни любопытства не было в его лице, лишь едва заметная тень удивления, словно диванная подушка кинулась к нему или собака, смирно лежавшая у ног, вдруг встала и заговорила человеческим голосом. И глядя в это лицо, Инди понял, как глуп он был, какой опасности подверг себя - и всё ещё подвергал. Его слова были ложью больше чем наполовину: семья его не была богата, ибо у него вообще не было семьи, и он вовсе не был уверен, что дядя согласится выкупить его, даже если цена выкупа будет средней - а пятьсот дайраров, о которых Инди слышал, это отнюдь не средние, это очень большие деньги. Но даже не в этом было дело. Дело в том, что он осмелился просить - осмелился подать голос, тогда как ему полагалось стоять на месте, пока его хозяин и тот, кто собирался найти ему покупателя, будут его осматривать. То, что он сделал, было неслыханной дерзостью. Просто Инди неоткуда было знать это, ведь он не родился рабом.
Рыжебородый что-то сказал - не Инди, а слуге, который опрометчиво выпустил его. Тот тут же подскочил сзади и стал оттаскивать мальчика прочь от неподвижной белой фигуры, ничем не ответившей на его мольбу. И это вдруг разозлило его. Злость придала смелости - что, в конце концов, ему было терять? Жизнь? Но разве же это жизнь?.. Нет, он должен вырвать хоть какое-то чувство из этого соляного столба, этого белого дьявола, что смеет смотреть на живых людей, как на вещи. Он должен.
Вывернувшись из рук слуги с неожиданной ловкостью, Инди снова метнулся к корсару и рывком развернул его к себе.
- Ответьте мне! - в ярости выкрикнул он прямо ему в лицо. - Ответьте хоть что-то!
Он всё ещё кричал, когда его оттащили прочь - и на этот раз не позволили вырваться. Совершенно забывшись, будто обезумев, Инди кричал и кричал, пока ему выкручивали руки и связывали их за спиной - в локтях, так, чтобы нарочно причинить больше боли. Рыжебородый смотрел на него с изумлением и неприязнью, как будто Инди глубоко его разочаровал. А на лице белого пирата всё так же не отражалось никаких чувств.
Оба мужчины молча смотрели, как пленнику выворачивают руки. Когда Инди, задыхаясь, наконец прекратил рваться и смолк, рыжебородый повернулся к корсару и сказал голосом холодным, как северные воды:
- Если этот раб окажется столь строптив, будет очень трудно продать его.
Белый пират посмотрел на Инди. И в глазах его в первый и последний раз мелькнуло некое подобие живого, человеческого чувства.
Чувство это было сожалением.
- Ты знаешь, что делать, - сказал он своим тихим блеклым голосом и вышел прочь. Рыжебородый поклонился ему вслед и распрямился, лишь когда дверь за пиратом закрылась.
Тогда он повернулся к пленнику.
Сделав три шага, рыжебородый вскинул руку, и лицо Инди обожгла пощёчина - тяжёлая и звонкая, словно удар в гонг.
- Я научу тебя смирению, тхеньяр, - сказал он всё тем же ледяным тоном. Позже Инди узнал, что значило это слово. Щенок - самое презрительное из оскорблений, которое может отпустить фариец в адрес младшего, ибо собака считается у них нечестивым, грязным животным.
Почти таким же грязным, как раб.
Инди выволокли из светлой комнаты, в которой он так сладко спал всего час назад. Он не сопротивлялся: после ухода белого человека он разом ослаб, вся воля и все силы как будто покинули его. Его протащили по коридору и поволокли куда-то вниз по лестнице, в сырой и холодный подвал. Это были карцеры: Большой Торг был прежде всего местом содержания рабов, потому, разумеется, тут нашлась и своя тюрьма. Карцер представлял из себя каменный мешок четырёх локтей в длину и трёх - в высоту и ширину. Там нельзя было ни лечь, ни встать, ни даже сесть, вытянув ноги. По сути, это была просто ниша в стене, только прикрытая толстой железной дверью, запиравшейся на засов. В это нишу бросили Инди, не развязав ему рук, и там его заперли. Дверь захлопнулась с грохотом, и наступила тишина и тьма.
Какое-то время он лежал, не в силах сделать вдох. Потом попытался повернуться - и обнаружил, что кругом одни стены, стены и только стены. Тогда его накрыл ужас, такой, какого он никогда не знал, и он закричал. Он сел и кричал, что просит прощения, что он будет послушным, что сделает всё, всё, что они скажут, только пусть его выпустят отсюда. Но никто не пришёл. Инди кричал, пока не охрип, а потом смолк.
Он думал, что обезумеет там, в темноте и неподвижности, за те часы или дни, которые он там провёл. Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем дверь снова открылась и его вытащили, дрожащего, мокрого, не способного издать ни звука. Руки ему развязали, но они больше не слушались его. Когда холодные пальцы, поблескивавшие золотом в полутьме, взяли его за подбородок, он бездумно посмотрел в жестокое лицо с рыжей бородой, и так же бездумно отметил хищную усмешку, появившуюся на нём.
- Вот и славный мальчик. Аль-шерхин, - сказал человек и усмехнулся. - Ты, должно быть, голоден?
И Инди кивнул в ответ.
Что бы его ни спрашивали в тот день, он лишь кивал в ответ.
Он был согласен теперь на всё.
Инди пробыл в Большом Торге месяц. Его держали в той самой комнате с мягкой постелью и зарешеченным окном, выходящим во внутренний дворик. Каждый день он принимал ванну с ароматическими маслами, так что в конце концов ему стало казаться, что его кожа и волосы насквозь пропитались этим приторно-сладким запахом, и он сам стал забывать, как пахнет на самом деле. Его очень хорошо кормили, часто принося больше, чем он мог съесть, и всегда заставляли доедать принесённое до последней крошки. Несколько раз его осматривал лекарь, смазавший ему синяки и старые раны; это было терпимо до тех пор, пока Инди не заставили встать на четвереньки и холодные толстые пальцы не скользнули в его задний проход. Инди вздрогнул и попытался отстраниться, но двое слуг, подручных лекаря, крепко держали его за плечи во всё время этой унизительной процедуры. Инди слышал, как лекарь, закончив осмотр и омывая свои толстые пальцы в чистой воде, сказал рыжебородому работорговцу, что мальчик, похоже, уже познал мужскую любовь. "Тем лучше для него", - ответил рыжебородый и засмеялся, и Инди не хотелось знать, что означают эти слова и этот смех.
Раз в день его выводили во внутренний дворик, где он мог дышать сухим, душным воздухом пустынной земли, слушать фонтан и касаться листвы кустарника и карликовых деревьев, высаженных вдоль парапета. Во время этих прогулок его сопровождали двое слуг, зорко следивших за каждым его движением. Но Инди не думал о побеге. Память о каменном гробу, в котором он провёл двое суток, навсегда стала самым страшным его кошмаром, и через много лет он всё равно просыпался в поту, когда ему снилось, что он лежит связанный глубоко под землёй, похороненный заживо, и кричит, и крик его отдаётся эхом от глухих стен его могилы.
Через месяц к нему снова пришёл рыжебородый. Инди раздели догола и поставили перед ним, и тот оглядел пленника с явным удовлетворением, а затем велел его подготовить - он не сказал, к чему, но слуги поняли без лишних слов. Инди теперь понимал практически всё, что они говорили, и сам мог объясняться с ними, но большую часть времени молчал, покорный и внешне безразличный к тому, что они делали с ним.
Прошло ещё два дня, и утром третьего вместе с завтраком ему принесли какое-то горячее питьё, которое приказали выпить, не отрываясь. Питьё было вязким и приторным, как всё здесь, как сам воздух, который наполнял эти глухие стены. Инди подчинился - и почти сразу его веки отяжелели, а тело стало наливаться свинцом. Разум его затуманился, но не погас; он понимал всё, что происходит, но оно казалось теперь ярче и одновременно как будто в дымке; хотелось улыбаться, но не было никакой радости ни в душе, ни в этой улыбке, бездумной и глупой, которую Инди пытался и не мог согнать со своего лица. Его взяли за руку и повели куда-то, и он пошёл, покорно переступая ногами, словно слепец за поводырём. Его опять раздели донага и искупали - в последний раз, - затем цирюльник тщательно подровнял и расчесал его волосы, вычистил и подстриг ногти и подбрил едва пробивавшуюся растительность на ногах, в паху и под мышками. После этого тело Инди намазали тонким слоем прозрачного масла, так, что кожа его стала блестящей и гладкой, как шёлк. Потом на бёдра его повязали маленькую кожаную повязку, едва прикрывавшую его естество и оставлявшую открытыми бёдра и ягодицы, и в таком виде повели куда-то, где он раньше никогда не бывал - коридорами, которые пребывавшему в наркотическом дурмане мальчику казались длинными, извилистыми, пульсирующими туннелями. Туннели то сжимались, норовя раздавить его, то разжимались, создавая вокруг огромную слепящую пропасть. Эти коридоры его пугали, и он вцепился в руку, которая уверенно вела его, так, словно надеялся на её защиту. Рука была с ним всё время, и вот наконец коридоры кончились, и босая нога Инди ступила с холодного мрамора на мягкий ворс ковра, устилавшего помост из красного дерева, и со всех сторон ударил свет.
Инди будто очнулся и понял, что стоит один в ярко освещённом круге, а из мягкого дымного полумрака на него со всех сторон смотрят алчные, жадные взгляды. Он обвёл глазами место, в котором оказался, силясь понять, что происходит, но видел лишь мерцание золота и драгоценностей в отблесках ламп, слышал лишь шуршание опахал и сдержанный шепот, шелестевший повсюду, и чувствовал, чувствовал на себе взгляды, щупавшие его, будто похотливые руки. Он услышал вдруг голос, громкий и звучный, похожий на речь зазывалы на рынке - и понял, что это и есть зазывала, что он просит досточтимых господ поглядеть на товар, и что товар этот - Инди. Ну, вот и оно. Это наконец случилось - то, чего он ждал все эти недели и чего так боялся.
Его продавали.
- Начальная цена - пятьсот дайраров! - провогласил зычный голос, и по залу прошёлся шелест. Инди взбодрился: всё же это слишком большие деньги. Конечно, никто не захочет выложить столько за какого-то мальчишку...
- Шесть сотен от Хелим-бея, - сказал кто-то, и Инди вздрогнул всем телом.
- Шестьсот пятьдесят от Ирругим-бея.
- Восемьсот!
Инди оглядывал зал в удивлении, тупом и далёком, приглушённом действием наркотика, но всё же неодолимом. Эти люди торговались, перекрикивали друг друга, поднимали цену всё выше и выше, кажется, готовые взвинтить её чуть ли не до небес - и ради чего? Что в нём такого, чтобы они готовы были отдать за него деньги, на которые можно купить десять здоровых и сильных рабов? Зачем он им сдался?..
- Тысяча! - сказал в поднявшемся гуле звонкий и злой голос, так отличавшийся от остальных, что Инди посмотрел в ту сторону, из которой он раздавался, и вздрогнул. Свет ламп слепил его, дурман заволакивал взгляд, и он не мог различить лиц, но это - увидел, словно во вспышке чёткости и света: длинное, скуластое, тёмное лицо, чёрные усы, спускавшиеся вдоль подбородка и переходящие в аккуратную, такую же чёрную бородку, узкие глаза, неотрывно глядящие на него. Было в этом человеке что-то настолько жёсткое, настолько безжалостное, что Инди вздрогнул всем телом и мысленно взмолился богу, который, казалось, давно его оставил: "О, господи, только не он! Пусть меня купит кто угодно, только не этот человек!" Что-то в нём неумолимо напомнило Инди Белого Дьявола, но, как ни невероятно это звучало, этот темнолицый был ещё страшнее, ибо ледяная безжалостность корсара объяснялась тем, что он попросту не видел в рабе человека, а этот мужчина - видел, и однако же относился к нему с неменьшей, а то и большей жестокостью.
- Тысяча монет от Арджин-бея, - повторил он своим злым, самодовольным голосом, не сводя с Инди глаз. На минуту установилась тишина, и Инди ощутил холодный пот, выступивший на затылке, когда другой голос, столь же мягкий и спокойный, сколь голос Арджин-бея был зол и скользок, сказал:
- Тысяча двести.
Темнолицый резко повернулся и с ненавистью посмотрел на того, кто посмел оспаривать у него желаемое. Но увидев, кому принадлежит мягкий и спокойный голос, усмехнулся и сказал:
- Оммар-бей! Не знал, что вы здесь. Неужели вашему господину Бадияру-паше по-прежнему мало мальчиков? Я слыхал, гарем его и так переполнен.
Тот, кого назвали Оммар-беем, лишь молча поклонился в ответ, явно не собираясь вступать в споры иначе, чем называя большую цену. Темнолицый мужчина нетерпеливо покусал губу и резко сказал: