Он так мечтал вырваться из душных стен капитанской каюты, но теперь, когда дверь была открыта, не посмел выйти и сидел до тех пор, пока за ним не пришли. Он не сопротивлялся, когда его вывели на залитую солнцем палубу. Люди Белого Дьявола были не так грубы, как пираты с захваченного ими корабля, они были чище и опрятнее, молчаливее и строже, и, казалось, угадывали мысли своего господина прежде, чем он отдавал приказ. Странная тишина стояла над судном, над залитой кровью палубой. Инди увидел капитана пиратов, привязанного к мачте высоко-высоко над палубой. Он был совершенно обнажён и скалил окровавленные зубы, выкрикивая что-то на том ломаном фарийском, которого Инди ещё не научился понимать. Инди вдруг понял, что слова его обращены лишь к одному человеку - тому, белому, что стоял у фальшборта и спокойно, короткими знаками и командами распоряжался своими людьми, сгружавшими добычу на его корабль. Инди тоже был такой добычей. Его переправили на судно с белым парусом, вместе с остальными рабами, которых пираты держали в трюме, и согнали в одну кучу с ними, оставив под охраной нескольких воинов, удерживавших пленников древками копий. И, стоя в этой толпе, Инди смотрел, как, сгрузив на свой корабль последнего раба и последний сундук, человек в белом берёт в руку пылающий факел и поджигает смолу, разлитую по судну его врага, а потом легко перепрыгивает через борт, оставляя за спиной стеною взметнувшееся пламя. Когда он оказался на борту своего корабля, его люди разрубили канаты, и Инди смотрел, как медленно отдаляется судно, обволакиваемое клубами чёрного дыма, слушал, как кричат люди, оставленные на нём и запертые в трюмах - и тот из них, кто привязан к мачте, тот, которого Инди так ненавидел, и всё же сердце его теперь сжималось, когда он смотрел, как охваченный огнём корабль исчезает в далёкой дымке...
Теперь его везли в Ильбиан.
На корабле Белого Дьявола было несколько трюмов. Инди отправили в верхний из них, самый сухой и чистый. Там было не так темно и тесно, как на предыдущем судне - видимо, помещение специально предназначалось для перевозки рабов, которых стремились доставить к месту торга в сохранности. На сей раз среди пленников были и женщины. И всех, даже женщин, заковали в цепи, вделанные в стены и пол.
Когда Инди увидел эти цепи, он запаниковал. До того он не сопротивлялся, и с ним были не слишком грубы - только подталкивали в спину древком копья. Но стоило рослому пирату, заведшему его в трюм, наклониться и поднять с пола что-то звенящее, стоило Инди увидеть, что это такое звенит - он забыл обо всём на свете. Он и сам не смог бы сказать, почему вид тяжёлого стального обруча на короткой, довольно тонкой цепи вызвал в нём такой ужас - после всего пережитого он, казалось бы, мог быть готов уже ко всему. Но именно увидев эту цепь, именно ощутив на своей коже её леденящий, равнодушный холод Инди понял, в какой страшной он беде, и что неоткуда ждать спасения.
Он вскрикнул: "Нет!" - тонко и жалобно, голосом, похожим на тот, которым кричал толстый торговец с захваченного корабля, перед тем, как его убили. Корсар не обратил на этот вскрик никакого внимания. Он защёлкнул на поясе Инди просторный железный обруч, а кандалы - у него на лодыжках, подёрнул замок на цепи, связывающей их друг с другом, и ушёл, захлопнув за собой крышку трюма. Инди обвёл помещение помутневшим взглядом. В этом трюме из новых пленников он был один: остальные, "старожилы", сидели тихо и молча смотрели на него. Судя по их лицам и одежде, целой и не очень грязной, они не терпели особенных страданий, но взгляды их были затравленными, какими-то стыдливыми, как будто он не был в одном положении с ними и мог упрекнуть их за то, что они попались Белому Дьяволу - так же, как он. Прошло ещё довольно много времени, прежде чем Инди понял, что на самом деле означают такие взгляды и откуда они берут свой исток. А тогда он просто лёг на пол и ткнулся лбом в дрожащие руки, изо всех сил жмурясь и пытаясь подавить крик, рвущийся из горла.
С пленниками хорошо обращались - их не били, кормили трижды в день свежей рыбой и солониной, воды давали вдоволь, был даже специальный чан для отхожего места, который регулярно опорожняли. И всё же условия, в которых их держали, можно было лишь с большой натяжкой назвать человеческими. Цепей не снимали никогда, и они были слишком коротки, чтобы пленники могли передвигаться дальше, чем на два шага от того места, где были прикованы; поэтому если кому-то из них надо было по нужде, зловонный чан, прикрытый деревянной крышкой, передавали по цепочке из рук в руки. Так же и ели - теми же самыми руками, которые было негде помыть. Даже поспать толком не удавалось: хотя места, чтоб вытянуться, было достаточно, цепь мешала лечь удобно, натирала за ночь талию и лодыжки, так что вместо сна выходило сплошное мученье. Путь в Ильбиан занял две с половиной недели, и за это время у одной из женщин, беременной, сделался выкидыш, трое рабов заболели, а один из них умер. Тем, кто были прикован рядом с этим рабом, пришлось долго кричать и звать, прежде чем кто-то из сторожей отозвался и пришёл, чтобы унести тело. Это было ужасно, страшно, но Инди смотрел на всё это со странным безразличием, уступившим место панике. Большую часть времени он проводил, забившись в угол и обхватив колени руками, глядя в одну точку и стараясь не думать ни о чём, совсем ни о чём.
Наконец настал день, когда они прибыли на место назначения - но никакой радости это никому не принесло, ибо все они знали, что ждёт их дальше.
Инди вывели из трюма вместе с остальными рабами, но почти сразу же отвели в сторону. С его ног не сняли кандалы, и он шёл неуклюжими, маленькими шажками, то и дело спотыкаясь. Солнце блестело на поверхности залива так сильно, что слепило глаза, привыкшие к полумраку трюма, и сперва Инди никак не мог рассмотреть, куда же их привезли. Лишь когда их спустили в шлюпки, он понял, что разноцветные камешки, которыми, как ему казалось, усыпан берег - это дома. И домов было, что камешков на диком пляже - сотни и тысячи, и людское море, казалось, шевелило их, как волны шевелили бы гальку.
Ильбиан. Огромный и страшный город. Сердце работорговли.
Рынок начинался уже на пристани: там прямо с кораблей пираты сбывали с рук "лежалый товар" - старых и больных рабов, которые едва пережили путешествие. Эти люди шли за бесценок: когда Инди проводили мимо, он услышал, как какую-то старую женщину купили за два дайрара - причём покупатель ещё ругался и говорил, что она не стоит так много. Два дайрара равнялись десяти аммендалским пенно - это была цена одной меры холста или корзины яблок. Это часть рынка была грязной и вонючей, под ногами скользила рыбья чешуя, гнилые фрукты и рвота людей, которые падали без сил и, случалось, умирали прямо здесь, едва ступив ногой на твёрдую землю с судов, где их держали в условиях, которых не вынесло бы и животное. Инди чувствовал тошноту, идя по доскам пирса, и был рад, когда причал остался позади. Их группа была небольшой: он и ещё четверо рабов из того же трюма, шестеро пиратов, которые их конвоировали, и угрюмый человек с чёрной нашлёпкой на левом глазу - кажется, боцман Белого Дьявола. Самого капитана Инди не видел ни разу с тех пор, как тот оставил позади себя горящий корабль. Он был рад этому. Одно лишь воспоминание о холодных, будто стеклянных глазах этого человека наводило на него страх.
Пройдя через пирс и пристани, корсары приостановились. Здесь начинался собственно рынок: в неизмеримую даль тянулись вдоль моря помосты, где выставляли людей, и хозяева их зазывали покупателей зычным криком, как торговцы апельсинами, пряностями и сластями, и так же расписывали свой товар. Инди подумал, что очень скоро его тоже поставят на один из этих помостов и начнут расхваливать, будто драгоценную вазу. Да только он ничем не хорош. Он маленький, худой, напуганный и измученный мальчик, и, конечно, никто его не купит. И тогда его, наверное, убьют. Наверняка убьют - ведь, в отличие от сгоревшего заживо пирата, Белый Дьявол явно не собирался оставлять его себе.
К одноглазому боцману подошёл какой-то человек в шелковой одежде, похожей на халат, с головой, обмотанной широким покрывалом. Он пристально посмотрел на людей в цепях, которых тот привёл, и принялся громко говорить что-то, размахивая руками. Инди понимал через слово, но и так было ясно: он сетовал на качество товара и на то, что тот доставлен с задержкой. Боцман ответил сухо и коротко, и мужчина в шелках как будто разом смягчился. Он махнул рукой, и к ним подошли стражники с неподвижными тёмными лицами; они брали пленников за локти и отводили их куда-то в сторону. В конце концов Инди остался один, и казалось теперь, будто шестеро пиратов с копьями сторожат его одного. Пока боцман вёл переговоры, Инди отчаянно оглядывался по сторонам в нелепой надежде увидеть знакомое лицо, но нет - кругом были лишь галдящие, деловитые, холёные и злые люди, один из которых очень скоро по праву станет зваться его хозяином. И тогда всё будет кончено для Инди Альена...
Отчаяние нахлынуло с новой силой, и он не сразу понял, что кто-то пристально на него смотрит. Да не кто-нибудь, а тот самый мужчина в шёлковом халате, что принимал рабов и, кажется, только теперь обратил внимание на мальчишку, которого прежде посчитал за никчёмный товар, годный сойти лишь за половину полноценного раба. Но теперь он смотрел Инди в лицо, и взгляд его стал совсем другим. Ненадолго, но мелькнуло в нём нечто такое, от чего Инди вздрогнул и подобрался, как будто почуяв опасность. Это не походило на взгляд, которым смерил его капитан пиратов, прежде чем сказать: "Этого я оставлю себе", но в то же время походило. Миг прошёл - и лицо торговца снова стало равнодушно-недовольным, а голос - нарочито небрежным. Инди услышал цену, которую он назвал: пятьдесят дайраров.
Вот, значит, сколько он стоит. Ровнёхонько как овца.
Но одноглазый боцман видел единственным оком не меньше, чем Инди - своими двумя. Он тоже успел заметить взгляд, которым работорговец окинул мальчика, и, нахмурившись, покачал головой. Купец всплеснул руками и запричитал со смесью возмущения и сетования, сказал, что накинет десять монет, хоть это и чистое разорение - но боцман уже дал своим людям знак, и они уводили Инди дальше, прочь от мужчины в шелках и его странного взгляда, выражавшего теперь, когда добыча ушла от него, жгучеее разочарование. Похоже, он отчаянно жалел о своей скупости и о том, что не смог удержать своих чувств.
Инди не понимал, куда его ведут; они прошли торговые ряды и приближались к выходу с пристани. Между доками и площадью у причала располагалось большое, приземистое здание, сбитое из серой глины. Уродливостью своей оно резко выделялось среди прочих строений, ярких и крикливо раскрашенных. Это была временная тюрьма для рабов, которых их хозяева пока что решили придержать. Туда и отвели Инди, там его заперли в маленькой, очень узкой камере с деревянной дверью, крохотным зарешеченным окошком и пучком соломы вместо лежанки. Цепей с него так и не сняли, зато дали кусок хлеба и чашку воды, а потом заперли одного. Инди так устал и измучился, что упал ничком на солому и уснул, не притронувшись ни к хлебу, ни даже к воде. Когда он открыл глаза и приподнялся, за окном была ночь, и тощая ущербная луна скупо цедила сквозь решётку холодный свет.
На сей раз, впрочем, заточение его было недолгим. Уже утром дверь заскрипела, отворяясь, и в камеру вошёл тот самый боцман с белого корабля. Вместе с ним шёл человек, по сравнению с одеждами которого шёлковый халат вчерашнего торговца выглядел жалким лохмотьем. Пухлые пальцы и чалму его украшали тяжёлые драгоценности в золотой оправе, звякавшие при каждом шаге, рыжеватая борода блестела от благовонного масла. Увидев Инди, он остановился, не переступая порог камеры. Боцман подошёл и, грубо взяв Инди за предплечье, заставил подняться.
Рыжебородый переступил порог и подошёл к Инди вплотную, пристально глядя ему в лицо очень тёмными, цепкими глазами. Инди, смущаясь, отвёл взгляд - ему всё ещё было непривычно и неприятно, когда на него так смотрели. Мужчина что-то сказал, и Инди понял, что ему приказывают открыть рот. Он заколебался, и тогда боцман схватил его за челюсть и надавил на неё так, что Инди пришлось открыть рот, хотя он и противился этому, как мог - его всего трясло от унижения и стыда. Боцман держал его, не позволяя свести челюсти, пока рыжебородый внимательно осматривал зубы юного пленника, а потом кивнул, явно удовлетворённый, и сказал что-то, из чего Инди смог разобрать лишь два слова - "Большой Торг".
Рука, державшая его, разжалась. Инди отпрянул и порывисто обернулся, успев заметить на лице одноглазого удивление, которого тот не смог сдержать. Боцман заговорил, рыжебородый ответил ему; они как будто спорили. Потом рыжебородый назвал число - "пятьсот". Инди понял, потому что знал названия чисел на большинстве распространённых языков. Пятьсот - чего? Пятьсот дайраров?.. Нелепость - он не может стоить так много.
Как выяснилось позже, он ошибался.
Разговор между боцманом и рыжебородым завершился тем, что Инди отправился с последним. У выхода из тюрьмы их ждала повозка в сопровождении двух всадников - судя по их чёрной коже и синеватым белкам глаз, островитян, а значит, также рабов, - а ещё роскошный вороной конь, на котором приехал рыжебородый. Инди посадили в повозку и повезли вдоль пристани к большому высокому зданию, располагавшемуся в верхней части города. Это и был Большой Торг - дом, где продавали самых дорогих рабов самым капризным и богатым покупателям.
Там с Инди первым делом сняли кандалы. Его ноги под железом были разодраны, кровь запеклась на щиколотках. Инди заставили вымыть их в фонтане, плескавшемся во внутреннем дворике перед задним входом в дом, дали чистые сандалии на деревянной подошве, и лишь тогда повели дальше, полутёмными коридорчиками с выбеленными стенами. У каждой двери здесь стояло по паре стражников; даже если бы Инди сумел вырваться от тех, кто вёл его, его тут же снова схватили бы. Потому он не вырывался; он так устал и был так рад, что ноги больше не оттягивает холодное железо, что как будто покорился своей участи.
Рыжебородый провёл его до комнаты, где суетилось множество слуг, и передал им с краткими наставлениями, отданными холодным и непререкаемым тоном. Слуги согнулись в поклоне и, подхватив Инди с двух сторон, повели вглубь комнат. Там его раздели, бросив в огонь грязную и вонючую одежду, в которой он проделал своё печальное путешествие. Потом наполнили большую бадью горячей водой, усадили туда и выдраили в четыре руки - так, что Инди казалось, они сейчас сдерут с него кожу. От их жестоких усилий он вскрикивал, но даже кровь, показывавшаяся порой из-под жёстких мочалок, не останавливала мойщиков. Закончив, они насухо обтёрли тело Инди мохнатыми полотенцами и обсыпали тальком, так, что он расчихался. Потом завернули его в тончайшую шёлковую простыню, усадили на мягкие подушки и спросили, чего бы он хотел съесть - фруктов или шербета. Инди ответил: "И фруктов, и шербета", потому что ужасно хотел есть, и ему принесли то и другое, а увидев, как он набросился на еду, добавили к этому жареного голубя и графин розовой воды. Инди ел, пил, отвечал "да" и "нет" и чувствовал себя словно в тумане, в продолжении безумного сна, который начался как кошмар, чёрный и болезненный, а продолжался как иной сон, липкий и приторный, словно марципан, которого тут тоже было вдоволь. Он сам не заметил, как уснул, и не чувствовал, как его взяли на руки и отнесли в комнату, где было свежо и хорошо пахло, и положили на мягкую, чистую постель с прохладными покрывалами, и не слышал музыки, которая лилась сквозь зарешеченное окно со внутреннего дворика и оглашала застоявшуюся тишину задних помещений Большого Торга.
Выспаться толком ему не дали - и, просыпаясь, Инди ощутил смутное неудовольствие от этого, ведь так давно ему не приходилось спать в чистой и мягкой постели. Однако его вытащили из неё и снова заставили вымыться, ещё тщательнее, чем в первый раз, хотя теперь уже и не было нужды тереть его до крови. В воду добавили ароматические масла, и, выбравшись из ванны, Инди ощущал собственный запах - приторно-сладкий, как и все здешние запахи, слишком сильный, явно рассчитанный на то, чтобы заглушить его собственный пот и, может быть, что-то ещё. Ловкий слуга усадил его на мраморную скамью и принялся расчёсывать его вымытые волосы. За время путешествия они отросли, поблекли, сбились колтунами, так что едва ли теперь можно было различить их цвет - золотисто-каштановый, какой был у его матери. Руки цирюльника были столь же умелы и безжалостны, как руки мойщиков: он хладнокровно выдёргивал волосы Инди целыми клочьями, заставляя того морщиться и кусать губы, чтоб не вскрикивать. В конце концов - прошёл без малого час - цирюльник распутал их и расчесал волосок к волоску, разделив ровно посередине аккуратным пробором - так, что волосы спадали вокруг лица Инди двумя одинаковыми золотистыми волнами. Ему показали зеркало, и он сам себя в нём не узнал: на него смотрел исхудавший, бледный мальчишка с глубокими синяками под запавшими глазами. Глаза тоже утратили блеск, так же как щёки - румянец и свежесть. Инди заглянул в глаза своему отражению и увидел в них себя самого, отбивающегося от волосатых рук в блестящем полумраке пиратской каюты, услышал свой голос, кричащий: "Не трогайте меня!" Он отвернулся, и слуга забрал зеркало.