Агентурная сеть ротмистра его стараниями стала одной из самых разветвленных и мобильных – людей для этих цепей он умел подбирать, как никто другой, в самых разных слоях общества. Плоды его "деяний" не замедлили сказаться на внутриполитической арене предвоенной России: были разгромлены большевистские центры в Туле, Пскове, Новгороде, захвачены склады оружия и подпольная типография эсеров в Петрограде, и сам Савинков с трудом сумел ускользнуть из ловушки, которую соорудил для него Кукольников. Одесские анархисты, организацию которых он вырубил под корень, пытались устроить на него покушение, но самодельная бомба, изготовленная в мастерской Яшки Менделя, что само собой служило гарантией безотказности, неожиданно (для анархистов) взорвалась в руках боевиков.
Кукольников был инициатором и обширного рапорта на высочайшее имя самодержца всея Руси: уже в конце 1915 года он предвидел грядущую революцию и всеми силами стремился оградить русскую армию от большевистских агитаторов, которых партия направляла для работы среди солдат; для этого предлагалось создавать из политических неблагонадежных, в основном рабочих и мастеровых, специальные воинские подразделения смертников.
К глубокому сожалению Кукольникова, эта затея не выгорела, и разгневанный шеф жандармов, который не был уведомлен о затее с рапортом, отправил самонадеянного выскочку с понижением в должности во Владивосток.
Революционные события в Петрограде застали Кукольникова на Камчатке, где ротмистр с обычными для него упорством и предусмотрительностью создавал агентурную сеть – владивостокский шеф опального жандарма, не желая иметь под боком весьма опасного заместителя, который явно метил на его место, избавился от него таким, довольно простым, способом.
Несмотря на то, что Кукольников принимал самое активное участие в белом движении, особых иллюзий он не питал: чересчур уж хорошо ему были известны те паскудные силы, которые привели к краху русскую монархию. Можно сказать, что все эти годы он плыл по течению, потому что иного пути для него не было, а оставаться в бездействии не позволяла его энергичная и целеустремленная, несмотря на внешнюю инертность и холодность, натура. Особо не надеялся он и на интервенцию, так как сразу раскусил далеко идущие намерения американцев и японцев, которых события в центре России интересовали поскольку-постольку: сорвать пожирнее куш и отхватить кусок земли русской побольше – все, о чем они мечтали, по мнению ротмистра.
Владеющий свободно тремя языками – немецким, французским и английским – и довольно сносно говорящий по-японски, хорошо начитанный для жандармов, Кукольников тешил себя примером Французской буржуазной революции, которая потерпела поражение. Конечно, твердил он себе, и время иное, и условия не те, но больной ране извне примочки мало помогут, если сам организм не сумеет перебороть хворь. Рано или поздно, но это должно случиться, в чем Кукольников был твердо уверен. И нужно было набраться терпения и ждать.
Но ждать где-либо на заграничных задворках и, вдобавок ко всему, без гроша в кармане, – этого ротмистр позволить себе не мог. Кое-какие сбережения у него имелись в одном из швейцарских банков, где он завел себе счет во время заграничных командировок. Небольшую сумму удалось переправить и в Харбин – выручку от проданной фирме "Свенсон и К°" тайком от Деревянова пушнины. Но это были крохи. Нужен был запас денежных средств посолиднев.
И тут подвернулся случай с татарином Сафи Шафигул-линым, Бориской, который Кукольников, конечно же, упустить не мог: богатая золотая жила, открытая старателем в колымских дебрях, сулила бывшему жандарму безбедное существование в ожидании грядущих перемен в России.
И этот случай, эту удачу ротмистр не хотел делить ни с туповатым Деревяновым, ни тем более с графом Воронцовым-Вельяминовым, намерения которого, конечно же, не составляли трудной загадки для многоопытного ловца человеческих душ из Жандармского корпуса.
10
Подполковник Седлецкий, высокий, рано поседевший брюнет, нервно потирал руки, вслушиваясь в крепкий звонкий голос Савина, который, не глядя в бумаги, докладывал ему о ходе расследования "Дела № 108/51К". В кабинете начальника райотдела, кроме них, сидел и майор Кудрявцев, усталый и раздраженный, который прилетел утренним рейсом. Он не успел даже позавтракать, как звонок начальника РОВД заставил его сломя голову мчаться на работу.
– Ты мне, Савин, не фантазируй! – Седлецкий пристукнул ребром ладони по столу. – Сроки поджимают, прокурор продыху не дает, а у тебя все белыми нитками шито.
– Товарищ подполковник! Я уже вам докладывал, что дело отнюдь не простое…
– Меня это не интересует! – отрезал Седлецкий. – Поэтому и поручил его именно тебе, капитан.
– Спасибо за доверие, – буркнул Савин. – Стараюсь. Но у меня только одна голова и две руки.
– Ох, влеплю я тебе выговор, – остывая, вздохнул Седлецкий. – Попляшешь у меня…
Савин покорно склонил голову, при этом подмигнув Кудрявцеву. Тот только крякнул: и чем только Борька шефа ублажил, другого Седлецкий уже давно разнес бы в пух и прах, а с него как с гуся вода.
– Ладно, Савин, что там еще у тебя? Давай в темпе, – посмотрел на часы. – Мне в райком нужно.
– Телетайпограмма из МУРа. Запрос по золоту.
– А ты при чем здесь? Это по линии ЭКО и ОБХСС.
– Боюсь, по моей части. Дело в том, что они просили срочно дать ответ на данные анализа золотого песка – координаты месторождения.
– Ну и?..
– Нет у нас такого месторождения, а вот золото – есть.
– Как это?
– Согласно экспресс-анализу лаборатории ЭКЛ, в портмоне убитого обнаружен золотой песок, химический состав которого идентичен составу в телетайпограмме МУРа.
– Срочно запросить дополнительные данные.
– Уже сделано, товарищ подполковник. Вот ответ, – Савин протянул Седлецкому бланк телетайпограммы.
"На ваш запрос… исходящий №… от… сообщаем… Вышеозначенный драгметалл весом 935 гр. изъят при обыске у гражданина Красильникова Иннокентия Семеновича, 1940 года рождения, кличка Батон. Проживает по адресу: г. Москва… улица… дом… квартира… Судим… Показаний не дал. Просим сообщить…"
– Что еще за Батон? – спросил Седлецкий.
– По нашей картотеке не числится, – Савин аккуратно подшил бланк телетайпограммы в папку.
– Вот что, Борис, введи в курс дела Кудрявцева и поезжай-ка ты в Москву.
– Я об этом и хотел просить. С заездом в Магадан.
– Зачем?
– На предмет консультации по поводу гравировки. По нашим данным, там живет один очень сведущий в этом деле человек.
– Решено. Все. Свободны…
– Ну, Сашка, удружил ты мне с этим дельцем. Век буду помнить, – обиженно бормотал Савин на ухо Кудрявцеву в коридоре райотдела.
– Да брось ты, Борька, дело как дело.
– Учти, я злопамятный, выбьюсь в начальство, отплачу тем же.
– Давай. Буду рад.
– Будешь… Погоди…
В Магадане штормило. Злой промозглый ветер врывался в бухту и волнами накатывался на берег. Чертыхаясь и пытаясь поплотнее запахнуть плащ, Савин перебежками от дома к дому наконец добрался до подъезда, где жил старый гравер Журавлев.
– Входите… Из милиции? Прошу сюда… – лысый грузный старик провел его в гостиную. – Паша! – позвал жену. – Приготовь чай. И перекусить чего-нибудь, – заметив протестующий жест Савина, улыбнулся, – обед, уж не побрезгуйте.
– Так что там у вас, Борис Викторович? – Журавлев задымил "Беломором".
– Да понимаете, Григорий Кузьмич, тут такое дело… – принялся объяснять Савин.
– Понятно… Паша, дай мне оптику… Посмотрим. У вас фотографии? Это хуже. Впрочем, ладно… Я, вы знаете, сейчас на пенсии, уже не работаю. Выполняю иногда заказы, в частном порядке. Не ради денег – руки к работе сами тянутся. Сорок лет просидел с резцом – это немало. И тридцать – на Севере. Вот дочь зовет к себе в Ленинград, а я не могу. Прикипел душой к Магадану – и все тут… Ну-ка взглянем…
Журавлев долго всматривался в фотографии, недовольно хмуря кустистые брови. Наконец отложил лупу и задумался, поглаживая длинными пальцами гладко выбритые щеки.
– М-да… Талант… – еще раз просмотрел фотографии и протянул их Савину. – Редкий талант. И почерк своеобразный. Но сказать определенно кто – не могу…
Заметив разочарование на лице Савина, сконфуженно прокашлялся:
– Кх, кх… И все-таки, думаю, что это кто-то из троих… Григориади, Лоскутов, Меерзон. Больше некому. Старая гвардия. Из молодых, возможно, Пасечник… Впрочем, нет! Не та школа. Так красиво сейчас не работают. Что поделаешь – план, деньги, давай-давай, жми… Машинка под рукой, включил – вжик, вжик – готово. А здесь сработано резцом, да не простым, алмазным, с подчисткой. Каждый штрих выверен… В тот же день, вечерним рейсом, Савин вылетел в Москву.
11
Огонь в очаге разгорался: в избушке было жарко и дверь отворили. Снаружи по-весеннему ярко сияло солнце, кое-где пробивалась первая зелень, а в избушке царил полумрак.
Связанный по рукам и ногам, до пояса оголенный, граф Воронцов-Вельяминов лежал на полатях. У стола сидели Кукольников и Деревянов, а Христоня то и дело подбрасывал в очаг сухие поленья.
Не успел уйти Владимир с добытым золотом, нашел все-таки его тайник Кукольников. Граф сговорился с обоими якутами бежать как только сойдет снег, чтобы скрыть следы, но жандармский ротмистр не дремал и, устроив засаду в скалах, выследил всех троих.
– Как же так, господин подполковник, вы нас столько за нос водили? Где же ваша дворянская совесть? Разве делиться с ближним не одна из христианских заповедей? – Кукольников небрежно похлопал ладонью по мешку с золотом, который лежал на столе. – Ну-ну, я не настаиваю на подобной формулировке, – с иронией сделал полупоклон в сторону графа, который пробормотал "подонки" и отвернул голову к стене. – Допустим, мы не столь близки, чтобы рассчитывать на ваше великодушие, поскольку попали в довольно затруднительное положение, как вам это известно, имеем полное право рассчитывать на определенную компенсацию за заслуги перед Отечеством и монархией. Не так ли? Молчите… Тем хуже… для вас. Я думаю, что мы все-таки договоримся, и вы нам подскажете, где находится ваш Клондайк, так как здесь, – он еще раз похлопал ладонью по мешку с золотом, – для всей нашей компании явно маловато. Я жду, граф…
– Вы негодяй, ротмистр, – с презрением посмотрел на Кукольникова Владимир. – Впрочем, не будем метать бисер перед свиньями. Компенсацию за ваши… подвиги во имя монархических идеалов вы, естественно, получите. Только свинец чересчур благородный металл для вас, уж поверьте мне, а вот пеньковая веревка – в самый раз.
– Но-но, ты!.. – заматерился, зверея, Деревянов. – Поговори у меня…
– Успокойтесь, поручик. Уважьте графское достоинство. Господина подполковника можно понять. Не так ли, граф? Думаю, что именно так. Поэтому во избежание недоразумений и насилия – поймите меня правильно – вы нам подскажете, где находится золотая жила. Мы, в свою очередь, гарантируем вам жизнь и определенную долю в добыче. Условия, я считаю, вполне приемлемы. И в этом я ручаюсь словом русского офицера.
– С каких это пор жандармы стали считать себя русскими офицерами? Смешно – слово жандарма…
– Значит, мирные переговоры закончились полным фиаско. Плохо. Для вас плохо, господин подполковник. Христоня! Положи-ка в печку шомпола… Придется вас, милостивый сударь, слегка подогреть, дабы освежить память и сделать более покладистым. Уж не обессудьте…
Граф потерял сознание. В избушке преотвратно запахло паленым, и Кукольников вместе с Деревяновым вышли наружу.
– Христоня! Освежи графа, – приказал Деревянов, закуривая.
– Крепкий орешек, – сплюнул он в досаде. – Держится за эту жилу, как черт за грешную душу. Не могу понять, почему не согласен на наши условия?
– Все очень просто, поручик, – Кукольников присел на чурбан у входа. – Умный и мужественный человек. Прекрасно понимает, что нужен нам до тех пор, пока мы не доберемся до золотой жилы. Вот и весь сказ.
– Ничего, скажет, мы уж постараемся…
– Ошибаетесь, Деревянов. Не скажет. Были уже на моей памяти такие. Правда, большевички, краснопузые, а этот вроде должен быть послабее, голубая кровь, но поди ж ты… Даже не застонал.
– Так что же тогда делать?
– Все, что было до этого, – прелюдия к основным событиям, поручик.
– Как это?
– Очень просто. Жаль, что вы не изучали психологию. Занятная и полезная наука, смею вас уверить. Сейчас мы сыграем на самой слабой струне подобных твердокаменных типов – острому сочувствию к страданиям других. Тем более, когда должен страдать по его вине близкий ему человек, товарищ…
Макара Медова ввели в избушку, когда Христоня с помощью нескольких ведер воды привел Владимира в чувство.
– Ладимир! – в страхе закричал якут, увидев вздувшуюся и почерневшую от ожогов спину графа.
– Как видишь, твой "Ладимир" оказался больно уж несговорчивым, – Кукольников придержал старого каюра за рукав, когда тот со слезами на глазах бросился к полатям, где лежал его товарищ. – Поэтому во избежание дальнейших недоразумений ты нам скажешь, где находится золотоносная жила. В противном случае мы продолжим эту вынужденную экзекуцию. Непонятно? То есть поджарим еще его благородие Ладимира!
– Он не знает… – прохрипел с натугой Владимир, выразительно посмотрев в глаза якуту.
– Тойон, моя не знает! Отпусти Ладимира! – упал на колени перед Кукольниковым каюр.
– Врешь! – пнул его ногой Деревянов.
– Христоня! Займись графом… – Кукольников поднял Макара за шиворот с пола и усадил на табурет. – Смотри сам, до чего доводит упрямство…
Снова пошли в дело раскаленные шомпола. Владимир, закусив губы до крови, молчал. Макар при виде такого изуверства потерял сознание и завалился на пол.
– Отставить! – прикрикнул Кукольников на Христоню, который вытащил очередной шомпол из огня и направился было к графу. – Приведи его в чувство, – кивнул на якута.
– Значит, не скажешь, где золотая жила? – потеребил за плечо Макара ротмистр. – Тогда пеняй на себя.
– Не знает он… – вновь захрипел Владимир, ловя взгляд Макара.
Тот давно все понял: Ладимир, товарищ, друг, не хочет раскрыть тайну, а значит и он не вправе это сделать. И Макар прикрыл глаза, со свойственным якутам стоицизмом приготовившись к самому худшему, что б ни выпало ему вынести в этот день.
Но Кукольников не зря слыл одной из лучших ищеек Жандармского корпуса – все помыслы графа он давно разгадал. Иронично покривившись, ротмистр показал Христоне на Макара Медова. Тот сноровисто сдернул с него кухлянку, оголив якута до пояса.
– Придется и тебя подрумянить, – дождавшись, пока Христоня связал якуту сзади руки, Кукольников неторопливо вытащил из печки раскаленный докрасна шомпол и сунул его каюру подмышку. Тот дернулся, застонал.
– Оставьте его в покое! Не знает он, не знает! Изверги! – заворочался Владимир, скрипя зубами от боли в обожженной спине.
– Знает, дорогой граф, все он знает, – Кукольников наотмашь хлестнул якута шомполом по обнаженной спине.
– Остановитесь! Довольно… Я покажу вам… это место…
– Вот так бы и давно… – самодовольно ухмыльнулся Кукольников и швырнул шомпол к печке.
– Развяжи графа, – приказал Христоне.
– Только якутов вы сейчас же отпустите, – Владимир, морщась от боли, растирал затекшие руки.
– Э-э, нет, граф. Так не выйдет. До тех пор, пока вы нам не покажете…
– Ротмистр, – перебил Кукольникоза Владимир. – Я все сказал. Иначе мы с вами не сговоримся. Можете мне поверить.
– Какие гарантии вы нам дадите, что все будет без обмана?
– Мое честное слово.
– Что ж, вполне подходит… – поколебавшись некоторое время, согласился Кукольников.
– Сейчас, сию минуту… И без сопровождающих.
– Но ружья они не получат, – твердо отчеканил ротмистр.
– Согласен. Обеспечьте их провиантом на пару недель.
– Это можно… Собирайся, – брезгливо швырнул Макару его кухлянку Кукольников.
– Ладимир! Моя не ходи! Моя оставайся!
– Нет, Макар, так надо… Уходите. Жив буду – свидимся…