Дело... беги! -- ответил тот.-- Иоська, берись-ка за голову, вынесем на улицу, отлежится к утру! -- проговорил Семка и поднял лежавшего за ноги. Они оба понесли его на улицу.
Не сметь никто выходить до меня! -- скомандовал банкомет.
Все притихли.
На улице лил ливмя дождь. Семка и Иоська ухватили гостя под руки и потащили его к Цветному бульвару. Никому не было до этого дела.
А там, около черного отверстия, куда водопадом стремилась уличная вода, стоял мальчишка-карманник и
поддерживал железную решетку, закрывающую отверстие.
па край отверстия поставили принесенного и опустили его. Раздался плеск, затем громыхнула железная решетка, и все стихло.
И концы в воду! -- заметил Иоська.
Сгниет -- не найдут, илом занесет али в реку унесет-- добавил карманник.
"КАТОРГА"
Не всякий поверит, что в центре столицы, рядом с блестящей роскошью миллионных домов, есть такие трущобы, от одного воздуха и обстановки которых люди, посещавшие их, падали в обморок.
Одну из подобных трущоб Москвы я часто посещал в продолжение последних шести лет.
Это -- трактир на Хитровом рынке, известный под названием "Каторга".
Трущобный люд, населяющий Хитров рынок, метко скрестил трактиры на рынке. Один из них назван "Пересыльный", как намек на пересыльную тюрьму, другой "Сибирь", третий "Каторга". "Пересыльный" почище, и публика в нем поприличнее, "Сибирь" грязнее и посещается нищими и мелкими воришками, а "Каторга" нечто еще более ужасное.
Самый Хитров рынок с его ночлежными домами служит притоном всевозможных воров, зачастую бежавших из Сибири.
Полицейские протоколы за много лет могут подтвердить, что большинство беглых из Сибири в Москве арестовываются именно на Хитровом рынке.
Арестант бежит из Сибири с одной целью -- чтобы увидеть родину. Но родины у него нет. Он отверже-кец общества. Все отступились от него, кроме таких же-как он, обитателей трущоб, которые посмотрят на него, "варнака Сибирского, генерала Забугрянского", как на героя.
Они, отверженцы,-- его родные, Хитров рынок Для него родина.
При прощаньях арестантов в пересыльной тюрьме"
оавляющихся в Сибирь в каторжные работы без емка, оставшиеся здесь говорят:
Прощай, бог даст увидимся в "Каторге".
. Постараемся! --отвечают сибиряки, и перед гла
ами их рисуется Хитров рынок и трактир "Каторга".
J/[ в Сибири при встрече с беглыми арестанты-москвичи повторяют то же заветное слово...
Был сырой, осенний вечер, когда я в последний раз отворил низкую грязную дверь "Каторги"; мне навстречу пахнул столб белого пара, смеси махорки, сизухи и прелой тряпки.
Гомон стоял невообразимый. Неясные фигуры, брань, лихие песни, звуки гармоники и кларнета, бурленье пьяных, стук стеклянной посуды, крики о помощи... Все это смешивалось в общий хаос, каждый звук раздавался сам по себе, и ни на одном из них нельзя было остановить своего внимания...
С чем бы сравнить эту картину?!
Нет! Видимое мной не похоже на жилище людей, шумно празднующих какое-нибудь торжество... Нет, это не то... Не похоже оно и на берлогу диких зверей, отчаянно дерущихся между собой за кровавую добычу... Опять не то...
Может быть, читатели, вы слыхали от старых нянек сказку о Лысой горе, куда слетаются ведьмы, оборотни, нетопыри, совы, упыри, черти всех возрастов и состоянии справлять адский карнавал? Что-то напоминающее этот сказочный карнавал я и увидел здесь. На полу лежал босой старик с раскровавленяым лицом. Он лежал на спине и судорожно подергивался... 1-130 рта шла кровавая пена...
А как раз над его головой, откинувшись на спинку самодельного стула, под звуки квартета и гармоники ставной солдат в опорках ревет дикую песню:
Ка-да я был слабодна-ай мальчик...
Головой с бутылкой водки к двумя стаканами перегнул через лежавшего и побежал дальше...
прошел в середину залы и сел у единственного пустого столика.
Все те же типы, те же лица, что и прежде Лаврова я знаю давно. Он сын священника, семинарист, совершенно спившийся с кругу и ставший безвозвратным завсегдатаем "Каторги" и ночлежных притонов. За все посещения мною в продолжение многих лет "Каторги" я никогда не видал Лаврова трезвым... Это-здоровенный двадцатипятилетний малый, с громадной, всклокоченной головой, вечно босой, с совершенно одичавшим, животным лицом. Кроме водки, он ничего не признает, и только страшно сильная натура выносит такую беспросыпную, голодную жизнь...
К нашему столу подошла одна из "теток", баба лет тридцати, и, назвав меня "кавалером", попросила угостить "папиросочкой". Вскоре за ней подсел и мужик, справлявшийся у Лаврова обо мне и успокоившийся окончательно, когда после Лаврова один из половых, знавших меня, объяснил ему, что я не сыщик.
Уж извините, очень приятно быть знакомыми-с, а мы было в вас ошиблись, думали, "легаш",-- протянулон мне руку, без приглашения садясь за стол.
Водочки дозвольте, а мы вам песенку сыграем. Вы у нас и так гостя спугнули,-- указывая на место, где сидел плечистый брюнет, сказал песенник.
Я дал два двугривенных, и песенники грянули "Капказскую".
В дверях главной залы появился новый субъект, красивый, щегольски одетый мужчина средних лет, с ловко расчесанной на обе стороны бородкой. На руках его горели дорогие бриллиантовые перстни, а из-под темной визитки сбегала по жилету толстая, изящная золотая цепь, увешанная брелоками.
То был хозяин заведения, теперь почетный гражданин и кавалер, казначей одного благотворительного общества, а ранее--буфетчик в трактире на том же Хитровом рынке теперь умершего Марка Афанасьева.
Хозяин самодовольно взглянул на плоды рук своих, на гудевшую пьяную ватагу, мановением руки приказал убрать все еще лежавшего и хрипевшего старика и сел за "хозяйский" стол у буфета за чай...
"Каторга" не обратила никакого внимания на хозяина и гудела по-прежнему...
В углу барышник снимал сапоги с загулявшего маете-го окруженного "тетками", и торговался, тщательно нотиривая голеиищи и стараясь отодрать подошву.
ТрИ рубля, хошь умри!--топая босой ногой погрязному полу, упирался мастеровой. ^
Шесть гривень хошь,-- получай! -- в десятый раз
овторяли оба, и каждый раз барышник тыкал в лицо сапогами мастеровому, показывая, будто "подметки-то отопрели, оголтелый черт! Три рубли, пра, черт!"
Отопрели! Сам ты, рыжая швабра, отопрел! Нет,ты кажи, где отопрели? Это дом, а не сапоги, дом...
Карраул, убили! --заглушили слова торгующихсядикие крики во весь пласт рухнувшей на грязный пол "тетки", которую кулаком хватил по лицу за какое-то слово невпопад ее возлюбленный.
Это за любовь-то мою, окаянный... за любовь-то МО...
Караул, убили! -- еще громче завопила она, получив новый удар сапогом по лицу, на этот раз от мальчишки-полового.
Знай наших, не умирай скорча! --кто-то с хохотом сострил по поводу плюхи...
Я расплатился и пошел к выходу.
Несколько лет тому назад здесь при мне так же поступили с княжной. Я вступился за нее, но, выручая ее, сам едва остался цел только благодаря тому, что княжну били у самого выхода да со мной был кастет и силач товарищ, с которым мы отделались от дравшихся на площади, где завсегдатаи "Каторги" боялись очень шуметь, не желая привлекать постороннюю публику, а пожалуй, и городового.
л вышел на площадь. Красными точками сквозь туман мерцали фонари двух-трех запоздавших торговок съестными припасами. В нескольких шагах от двери ваялся в грязи человек, тот самый, которого "убрали" по мановению хозяйской руки с пола трактира... Тихо было площади, только сквозь кой-где разбитые окна "кое где слышался гомон, покрывавшийся то октарова, оравшего "многую лету", то визгом пьяных "теток":
Пьем и водку, пьем и ром,
Завтра по миру пойдем...
ПОСЛЕДНИЙ УДАР
(Очерк из жизни биллиардных)
Он вошел в биллиардную. При его появлении начался шепот, взгляды всех обратились к нему.
-- Василий Яковлевич, Василий Яковлевич... капитан пришел! -послышалось в разных углах.
А он стоял у дверей, прямой и стройный, высоко подняв свою, с седой львиною гривой, голову, и смотрел на играющих. На его болезненно-бледном лице появлялась порою улыбка. Глаза его из глубоких орбит смотрели бесстрастно, и изменялась лишь линия мертвенно-бледных губ, покрытых длинными седыми усами.
Капитан --своего рода знаменитость в мире биллиардных игроков.
Игра его была поистине изумительна. Он играл не по-маркерски, не по-шулерски, а блестящим вольным ударом.
Много лет существовал он одною игрой, но с каждым годом ему труднее и труднее приходилось добывать рубли концом кия, потому что его игру узнали всюду и брали с него так много вперед, что только нужда заставляла его менять свой блестящий "капитанский" удар на иезуитские штуки.
В биллиардных посетителям даются разные прозвища, которые настолько входят в употребление, что собственные имена забываются. Так, одного прозвал "Енотовые штаны" за то, что он когда-то явился в махровых брюках. Брюк этих он и не носил уж после того много лет, но прозвание так и осталось за ним; другого почему-то окрестили "Утопленником", третьего -- "Подрядчиком", пятого -- "Кузнецом" и т. п.
Василия же Яковлевича звали капитаном, потому что он на самом деле был капитан в отставке -- Василий Яковлевич Казаков.
В юности, не кончив курса гимназии, он поступил в пехотный полк, в юнкера. Началась разгульная казарменная жизнь, с ее ленью, с ее монотонным шаганьем "справа по одному", с ее "нап-пле-чо!" и "шай, нак-кра-ул!" и пьянством при каждом удобном случае. А на пьянство его отец, почтовый чиновник какого-то уездного городка, присылал рублей по десяти в месяц, а в праздники, получивши мзду с обывателей, и по четвертному билету.
"Юнкерация" жила в казармах, на отдельных нарах, в ящиках которых, предназначенных для белья и солдатских вещей, можно было найти пустые полуштофы, да и то при благосостоянии юнкерских карманов, а в минуту безденежья "посуда" пропивалась, равно как и трехфунтовый хлебный паек за месяц вперед, и юнкера хлебали щи с "ушком" вместо хлеба. Батальонный остряк, унтер-офицер Орлякин, обедая со своим взводом, бывало, откладывал свой хлеб, левой рукой брался за ухо, а правой держал ложку и, хлебая щи, говорил: "По-юнкерски, с ушком".
У юнкеров была одна заветная вещь, никогда не пропивавшаяся: это гитара Казакова, великого виртуоза по этой части.
Под звуки ее юнкера пели хором песни и плясали в минуту разгула. Гитара сделала Казакова первым биллиардным игроком.
Переход от первого инструмента ко второму совершился случайно. Казаков прославился игрой на гитаре по всему городу, а любители, купцы и чиновники, таскали его на вечеринки и угощали в трактирах.
Казаков стал бывать в биллиардных, шутя сыграл партию с кем-то из приятелей, а через год уже обыгрывал всех маркеров в городе.
Дорого, однако, Казакову стоило выучиться. Много раз приходилось обедать с "ушком" вместо хлеба, еще больше сидеть в темном корпусе под арестом за опоздание на ученье...
Его произвели в офицеры, дали роту, но он не оставлял игры.
Слава о нем, как о первом игроке, достигла столиц, а вскоре он и сам сделался профессиональным игроком.
Опоздав на какой-то важный смотр, где присутствие его было необходимо, Казаков, по предложению высшего начальства, до которого стали доходить слухи о нем как о биллиардной шулере, должен был выйти в отставку.
Ему некуда было больше идти, как в биллиардную. И пошла жизнь игрока.
То в кармане сотни рублей, то на другой день капитан пьет чай у маркеров и раздобывается "трешницей".
Когда своих денег не было подолгу, находились антрепренеры, водившие Казакова по биллиардным. Они давали денег на крупную, верную игру, брали из выигрыша себе львиную долю и давали капитану гроши "на харчи".
Он играл в клубах, был принят в порядочном обществе, одевался у лучших портных, жил в хорошем отеле и... вел тесную дружбу с маркерами и шулерами. Они сводили ему игру.
Шли годы. Слава его, как игрока, росла, известность его, как порядочного человека, падала.
Из клубных биллиардных он перебрался в лучшие трактиры; потом стал завсегдатаем трактиров средней руки.