И здесь узнали его. Приходилось сводить игру непосильную, себе в убыток.
Капитан после случайного крупного выигрыша бежал из столицы на юг и начал гастролировать по биллиардным. Лет в семь он объездил всю Россию и, наконец, снова появился в столице.
Но уж не тот, что прежде: состарился.
От прежнего джентльмена-капитана остались гордая, военная осанка, седая роскошная шевелюра, поношенный, но прекрасно сидевший черный сюртук.
Вот каким он явился в биллиардную бульварного трактира.
Играли на деньги два известные столичные игрока: тарик, подслеповатый, лысый, и молодой маркер из соседнего трактира.
Маркер проигрывал и горячился, старик хладнокровно выигрывал партию за партией и с каждым ударом жаловался на свою старость и немощь.
Ничего, голубушки мои, господа почтенные, не
вижу, ста-арость пришла! -- вздыхает старик и с треском "делает" трудный шар.
-- Старый черт, кроме лузы ничего не видит! -- сердится партнер.
-- Подрезаю красненького.
Тридцать пять, и очень досадно!-- считаетмаркер.
В угол.
Не было. Никого играют, тридцать пять дожидают!
Батюшки мои светы! Кого это я вижу, сколько лет, сколько зим, голубушка Василий Яковлевич! Какими судьбами-с?
На твою игру, Прохорыч, посмотреть приехал; из Нижнего теперь...
Прохорыч, живо кончив партию, бросил кий, и два старика, "собратья по оружию", жарко обнялись, а потом уселись за чай.
Где побывал, Василий Яковлевич?
-- Дурно кончил. Теперь из Нижнего, в больнице лежал месяца три, правая рука сломана, сам развинтился... Все болит, Прохорыч!
Прохорыч вздохнул и погладил бороду.
-- Руку-то где повредил? -- спросил он, помолчавши. --В Нижнем, с татарином играл. Прикинулся, подлец. неумелым. Деньжат у меня а-ни-ни. Думал -- наверно выиграю, как и всегда, а тут вышло иначе. Три их стало за мной, да за партии четыре с полтиной.
Татарин положил кий: дошлите, говорит, деньги! Так и так, говорю, повремените: я, мол, такой-то. Назвал себя. А татарин-то себя назвал: а я, говорит, Садык... И руки у меня опустились...
Садык, Садычка? -- Ну, на черта, Василий Яковлевич, налетел.
Да, Садык. Деньги, кричит, мне подавай. Маркерза партии требует. Я было и наутек, да нет...
Ну, что дальше, что?
Избили, Прохорыч, да в окно выкинули... Со второго этажа в окно, на мощеный двор... Руку сломали...
И надо же было!.. Н-да. Полежал я в больнице, вышел -- вот один этот сюртучок на мне да узелочек с бельем. Собрали кое-что маркеры в Нижнем, отправили по железной дороге, билет купили. Дорогой же -- другая беда, указ об отставке потерял -- и теперь на бродяжном положении.
Капитан, за несколько минут перед тем гордо державший по военной привычке свою голову и стан, как-то осунулся.
-- Ну, а игра, Василь Яковлевич, все та же? Капитан встрепенулся.
Не знаю; из больницы вышел, еще не пробовал. Недели две только руку с перевязки снял.
Поди, похуже стала.
А может, отстоялась. Когда я долго не играю -- лучше игра. Думаю свести.
Своди, что же -- на красненькую...-- Прохорыч незаметно сунул под блюдечко десятирублевку.
Спасибо, старый друг, спасибо,-- выручаешь в тяжкую минуту.
-- Мы старую хлеб-соль не забываем! Капитан взял кий в руки.
-- За капитана держанье, держу за капитана красный билет! -послышалось во всех углах. Посыпались на столы кредитки...
Капитан гордо выпрямился.
Его партнер, известный игрок Свистун, молодой мальчик, начал партию. Ловко, "тонким зефиром"" его шар скользнул по боку пирамидки и вернулся назад.
Капитан оперся на борт, красиво согнул свой тонкий, стройный стан, долго целился и необычайно сильным шаром "в лоб" первого шара пирамиды разбил все
У ары, а своего красного вернул на прежнее место. Удар был поразительный.
Браво, капитан, браво! -- аплодировала, восхищаясь, биллиардная.
Но капитану было не до того. Он схватился левой рукой за правую и бледный, как мертвец, со стоном опустился на стул.
Свистун сделал удар -- и не отыгрался. Его шар встал посередине биллиарда, как раз под всей партией. Стоило положить одного шара и выиграть все.
А капитан, удививший минуту тому назад биллиардную своим былым знаменитым "капитанским" ударом, продолжал стонать, сидя на стуле.
Вся биллиардная столпилась около него.
-- Рука моя... рука... Умираю... Она сломана! --стонал капитан.
Ему дали воды. Он немного оправился и помутившимися глазами смотрел на окружающих.
Играйте, играйте, ваш удар!--требовал Свистун и державшие за него.
Пусть другой играет, он не может, видите, болен! -- говорили противники.
А болен, не берись! Мы тоже деньги ставили.
Послушай, Свистун, я стою подо всей партией,разойдемся! -- посмотрев на биллиард, промолвил капитан.
Играйте-с!
Капитан, бледный, с туманным взором, закусив от боли губу, положил правую руку за борт сюртука, встал, взял в левую руку кий и промахнулся.
Свистун с удара сделал партию и получил деньги. Капитан без чувств лежал на стуле и стонал. а.то-то, уплачивая проигрыш, обругал его "старым вором, бродягой".
его выгнали, больного, измученного, из биллиардной и отобрали у него последние деньги. На улице бед-родняли Дворники и отправили в приемный по-Прошло несколько месяцев; о капитане никто ни- чего не слыхал, и его почти забыли. Прошло еще около года. До биллиардной стали достигать слухи о капитане будто он живет где-то в ночлежном доме и питается милостыней.
Это было верно: капитан действительно жил в ночлежном приюте, а по утрам становился на паперть вместе с нищими, между которыми он известен за "безрукого барина". По вечерам его видали сидящим в биллиардных грязных трактиров.
Он поседел, осунулся, стан его согнулся, а жалкие лохмотья и ампутированная рука сделали его совсем непохожим на былого щеголя-капитана.
НЕУДАЧНИК
Вы, батенька мой, зачем пожаловали?--Этими словами в прихожей классической гимназии остановил инспектор Тыква входившего гимназиста Корпелкина.
Как, куда? В классы, Евдоким Леонидович!
Зачем это?
Как зачем? На переэкзаменовку!
Поздно-с! Вчера совет вас исключил, переэкзаменовка вам не разрешена, можете завтра прийти за получением бумаг...
Как? Почему не разрешена переэкзаменовка? Ведь у меня только одна двойка и то из латинского... Отчего же Куропаткина и Субботина вчера переэкзаменовали? У них по две двойки...
Не знаю-с, завтра получите бумаги, а сегодня можете идти.
Корпелкин вышел. Слезы и злость душили его.
-- Господи, да что же я за несчастный такой? Из-за пустой двойки... И почему это других допустили до переэкзаменовки, а меня нет? А я имел больше права, у меня одна двойка... да за что же, за что!
На другой день ему были выданы из гимназии бумаги.
*
Прошло около пяти лет после этого случая. Корпелкин сын бедных родителей, жил дома, прибиваясь кой-как дешевыми уроками, которые давали ему руб. лей около восьми в месяц. Первые два года, впро. чем, он горячо принялся готовиться в университет, хотел держать экзамен, причем сильно рассчитывал на обещанный урок у одного купца, чтобы добыть необходимых на поездку денег, но урок этот перебил его бывший товарищ по гимназии Субботин.
Прошло еще три года после этого. Университет забылся, о продолжении ученья и помину нет -- жить стало нечем, пришлось искать М!еста. Эти поиски продолжались около года, во время которого предлагал дальний родственник, исправник, поступить в урядники, но молодой человек, претендовавший поступить в университет, отказался, за что, впрочем, от родителей получил нагоняй.
Наконец, по хлопотам одного знакомого секретаря управления железной дороги, приятеля его отца, ему было обещано место помощника счетовода при управлении.
В назначенный день в передней управления сидели двое: маленький невзрачный молодой человек, с птичьей запуганной физиономией, и рослый, бородатый мужчина, с апломбом говоривший, с апломбом двигавшийся.
-- Господа, пожалуйте к управляющему! -- заявилим чиновник, и через пять минут оба стояли перед управляющим дорогою.
--~ Господин Ловитвин,-- обратился он к бородатому,-- я вас назначаю помощником счетовода, а вас, гссподин Корпелкин, в статистику, на тридцать пять рублей в месяц. Прошу служить аккуратно, быть исправным!
-- Господин управляющий, мне обещали...
Но управляющий взглянул в лицо Корпелкина, как-то презрительно улыбнулся вместо ответа, повернулся спиной и вышел...
Богато и весело справлял свои именины секретарь Станислав Францевич Пульский его просторная чистенькая квартирка была переполнена гостями. Две комнаты были заняты карточными столами, СТ которых "винтили" и "стучали" чиновники посолиднее, а молодежь отплясывала в зале. Два железно-орояшых сторожа обносили барышень фруктами и чаем.
Станислав Францевич не жалел угощенья... Да и жалеть-то нельзя было: на вечерах этих он лицом показывал свой товар, трех дочерей: Клементину, Марию и Цецилию. Старшей было двадцать два года, младшей -- восемнадцать лет.
Веселились все, танцевали... Только в углу, как "мрачный демон, дух изгнанья", сидел Корпелкин, не отрывая глаз от Клементины, в которую был влюблен и уже считался женихом ее...
А смущал его армейский подпоручик, не отходивший от Климочки, как мысленно называл ее Корпелкин, и танцевавший с ней все танцы. Она тоже умильно нежничала с военным и только раз, да и то как-то презрительно, как показалось Корпелкину, взглянула в тот угол, где сидел страдалец.
Клементина Станиславовна! Позвольте вас просить на тур вальса! -как-то робко заявил ей, наконец, Корпелкин, улучив минуту, когда она, усталая после кадрили, сидела в углу и обмахивалась батистовым платком.
Видите, я...-- начала было она, но подлетевший подпоручик выручил ее.
Клементина Станиславовна, позвольте... Да. с удовольствием,-- не дала договорить Кли-мочка, и новая пара закружилась по зале.
пи слова более не сказал Корпелкин; пробравшись отихояьку в переднюю, он оделся и ушел домой.
*
Вася, слышал? Станислав Францевич дочь вчера сватал! -- на другой день в конторе заявил ему товарищ Колушкин.
Вчера?!
Да, и шампанское пили! Клементину Станисла.Свсвну, за офицера, что с ней танцевал.
Как? Что? За этого офицера?.. Ты не шутишь?Нет?..
Да вот хоть самого спроси. Что за шутки, и свадьба в ноябре назначена...
Свадьба?.. Нет, этого не может быть... что ты... нет!..
Честное слово! Мы приглашены на свадьбу, уздневеста меня и в шафера выбрала...
Прошедший мимо управляющий прекратил дальнейший разговор.
*
Боже мой, боже мой!.. Что же это такое? Что я за несчастный такой?.. Ничего-то, ничего в жизни не удается мне!.. Наконец она!.. Она, по-видимому, интересовавшейяся мною, променяла меня на какого-то офицерика.. А ведь вместе росли... Еще в гимназии мечтали о нашем будущем счастии... И отец, определяя меня на службу к себе, намекал на это... И вдруг офицер этот... А чем я, спрашивается, хуже его? А вот нет, не везет... И наградой обошли... Когда директор назначал награды, призвал нас, посмотрел сначала на Ловитвина, потом на меня -- и назначил ему сто рублей, а мне тридцать... Отчего это? Так вот, не понравился что-то, а отчего --сам не придумаю... Отчего же в самом деле? И всегдадь так... Разве я меньше стою, чем другие? Работаю меньше? -- вслух рассуждал Корпелкин, шлепая по грязи... Он то и дело оступался и попадал в лужи, но незамечал ничего и рассуждал сам с собою до тех пор,пока не наткнулся на церковную ограду. Церковь была освещена ярко. У подъезда стояли богатые кареты Сквозь раскрытые форточки окон неслось "Исайя ликуй".
Пойти хоть на чужое счастье посмотреть, если свое не удается.
В церкви была толпа, давка.
Куда лезешь,-- остановил его околоточный.
В церковь! -- ответил он.
Говорят, нельзя...-- И его кто-то вытолкнул изцеркви...
"Приидите все несчастные и обрящете здесь покой>( написал какой-то местный юморист-завсегда
ай на почерневших дверях погребка красным карандашом. Надпись эта существует, полустершаяся, неразборчивая, давно, ее все обитатели погребка знают наизусть.
Погребок этот замечательный. Он стоит в укромном уголке бойкой, оживленной ночью и днем разгульной улицы, и в него не заглядывает всевидящее око полиции.
В погребке особая жизнь, гармонирующая с обстановкой.
Прямо от входа, в первой комнате, стоит буфет, сзади которого на полках красуется коллекция вин и водок. На буфете горой поднялся бочонок и стоят на подносе стаканчики, так как погребок, вопреки существующим законам, по неисповедимой воле судеб, доказывающей, что нет правил без исключений, торгует круглые сутки распивочно и навынос... Снаружи все прилично, сравнительно чисто. За буфетом стоит солидный, со степенной бородой буфетчик, бесстрастно, никогда не изменяя своей холодной физиономии, смотрящий на окружающее.