— Я ничего не обещал тебе, Тристанна, — сказал он, останавливаясь в паре дюймов от нее, и его голос пронесся по ее телу как горячее эхо.
— Обещал! — в отчаянии воскликнула она. — А если и нет, это не имеет значения! Неужели Никос Катракис опустится так низко, что затащит в свою постель женщину против ее воли?
— Не вижу здесь таких.
— Не можешь представить, что тебя могут отвергнуть? — бросила она.
У нее кружилась голова, грудь сдавило, ноги стали ватными. Она отчаянно надеялась, что выдержка не откажет ей, спасет ее еще раз. Он широко, удовлетворенно улыбнулся, и от этого желание совершенно вырвалось из-под ее контроля.
— Не могу представить, что ты отвергнешь меня, — тихо, но уверенно сказал он. — Докажи мне, что я ошибаюсь.
Он начал расстегивать рубашку, глядя на нее снисходительно, как античный бог. Тристанна сглотнула, не в силах удержать взгляд, который притягивала обнажающаяся оливковая кожа, покрытая черными волосками. Весь мир, все ее планы и стратегии исчезли, осталось только желание коснуться его кожи.
— Не понимаю, что ты делаешь, — с трудом выдавила она. — Я не передумаю. Я сказала тебе на яхте…
— Мы уже не на яхте, — резко перебил он.
Он повел плечами, и рубашка соскользнула на пол, обнажая совершенную стать, до этой минуты прятавшуюся под атласом. Она не встречала мужчины великолепнее и из последних сил сопротивлялась желанию прикоснуться к его мускулистой груди, которая была так мучительно близко. Она сжала кулаки, ногти вонзились в ладони.
— Никос… — прошептала она и поняла, что все пропало.
Осталось только безнадежное, отчаянное стремление оттолкнуть его словами, потому что если она не удержит его на расстоянии вытянутой руки…
— Я говорил тебе, — его голос пробуждал в ней что-то не поддающееся определению, — что нужно всего лишь сказать мне, что я подошел слишком близко. Всего одно слово.
На мгновение ей показалось, что она сможет сделать это, сказать одно короткое слово, которое прекратит эту пытку. Она знала, что должна сказать его. Она открыла рот, чтобы произнести слово, которое спасет ее от этого невозможного мужчины, и выдохнула:
— Никос…
Победная улыбка расцвела на его губах.
— Это не то слово.
Он коснулся рукой ее щеки. Его ладонь была слишком горяча, ее кожа — слишком чувствительна, и все равно она подалась навстречу его руке.
— Прикажи мне остановиться, — потребовал он.
Его глаза были почти черными от страсти, заставлявшей ее желать вещей, которые неизбежно уничтожат ее. Не в силах больше сдерживаться, она прижала ладони к его груди. Жар стремительно потек по ее рукам, прокатываясь волнами по всему телу. Он втянул воздух сквозь зубы и выдохнул со звуком, слишком резким для смеха.
— Прикажи мне остановиться, — повторил он, притянул ее к себе и прижался губами к ее губам.
Несколько мгновений она чувствовала только его волшебный вкус. Он целовал ее так, словно они должны были погибнуть, едва он остановится, и она ответила ему, как будто поверила в это.
Ее руки скользили по его телу, твердому, как камень. Он запустил пальцы ей в волосы, изменяя угол наклона головы, отрываясь от нее, только чтобы прошептать что-то по-гречески, что воспламеняло ее еще сильнее. Перед глазами плыло, и она осознала, что он поднял ее и отнес на диван, только почувствовав спиной мягкую замшу. Он навис над ней, и она подумала: «Наконец-то». Его было слишком много и все равно недостаточно, и она не могла оторваться от него.
— Прикажи мне, — жестко сказал он, когда она обхватила его ногами, чувствуя его возбуждение, — прикажи мне, Тристанна.
Как его хватало на то, чтобы дразнить ее, едва ли не рассыпающуюся на кусочки под его руками? Понимание, что ее сила не в словах, а в глубинном, сокровенном знании, вдруг охватило ее. Она ничего не сказала, медленно двигая бедрами, заставляя его стонать. Он что-то невнятно пробормотал и снова поцеловал ее. Она не противилась. Его руки скользили по платью, лаская ее тело, которое она сегодня выставила напоказ перед всей Флоренцией. Он проложил дорожку поцелуев от ее губ к груди, лаская ее губами через ткань. Она выгнулась от ощущения горячей влажности и задрожала всем телом. Он посмотрел ей в глаза, задирая подол платья и расстегивая свои брюки; она сжала коленями его бедра, как будто они делали это не в первый раз и она знала наизусть все его движения.
Тристанну раздирали желание, голод, лихорадочный жар. Она задвигала бедрами, и он приподнял ее и вошел в нее одним уверенным плавным движением. Кажется, она закричала: она слышала эхо своего крика, отдающееся в ней. Удовольствие было таким сильным, что его едва можно было вынести.
— Прикажи мне остановиться, Тристанна, — хрипло прошептал он, дразня или искушая — она не смогла различить.
— Хватит, — резко бросила она, к их общему изумлению. Он замер. Ее руки, прижатые к его спине, сжались в кулаки. — Хватит болтать.
Несколько мгновений он смотрел на нее пронзительным взглядом, погрузившись так глубоко, что она не смогла бы сказать, где кончалась она и начинался он, вызывая вспышки удовольствия каждым своим прикосновением, и она уже начала бояться, что он увидит слишком много. Потом он начал двигаться.
Она облегала его как перчатка. Ее пряно-сладкий запах и тихие стоны обволакивали его, и это было почти слишком хорошо. Усилием воли он заставил себя вернуться в реальность и посмотреть на нее. Она сходила с ума от страсти: глаза темные, губы приоткрыты и чуть припухли от поцелуев, волосы спутаны, щеки залиты горячим румянцем. Красное платье обвивалось вокруг нее, как обертка вокруг конфеты. Она нетерпеливо двигала бедрами навстречу ему, как будто ей было мало его движений.
«Моя», — снова подумал он и сосредоточился на тихих звуках, которые она издавала, и ногах, пришпоривавших его. Он двигался нарочито медленно, и скоро она начала задыхаться от желания и разочарования. Она выгибалась, пытаясь заставить его двигаться быстрее, но он не спешил подчиняться ее безмолвной мольбе и собственному лютому голоду. Скоро она задрожала, закрыла глаза, ее стоны превратились в невнятные просьбы, но он не выбился из ритма, заставляя ее балансировать на грани обморока.
Она была такой живой, такой яркой, такой его.
Когда она заметалась по подушкам, он склонился к ее груди и начал вылизывать нежную кожу, пахнущую сливками и персиком. Ее вкус ударял в голову, как алкоголь. Он стянул платье с ее груди и снова заскользил по ней языком и губами, не ускоряя темпа. Она выкрикнула его имя, хрипло от несдерживаемой страсти и безумного наслаждения. Он мягко втянул в рот ее сосок, она снова вскрикнула, и они одновременно рухнули в бездну.
Глава 10
Заходящееся сердце не должно было отвлекать Никоса от его планов, от раздумий о выгоде, которую он может извлечь, и он знал это. Более подходящего времени для начала медленного, но верного уничтожения всего рода Барбери не найти. Но Тристанна лежала под ним, закрыв глаза и тяжело дыша, и Никос не мог думать ни о чем другом.
Он все еще был в ней и снова хотел ее. Он не понимал самого себя. Неутоленный голод решил за него: еще будет время подумать, составить план, а сейчас нужно только утолить эту жажду.
Он вышел из нее, с удовольствием ощущая, как неохотно она отпустила его. Ее глаза, все еще затуманенные страстью, открылись и тут же сощурились, словно она не была уверена в реальности происходящего. Он встал и снял брюки. Приподнявшись на локтях, она подозрительно наблюдала за ним. Понимала ли она, насколько развратно сейчас выглядит, распластанная на диване, с обнаженной грудью и задранным подолом? Сейчас она была похожа на любовницу больше, чем когда-либо. Он знал, что если скажет ей об этом, то снова обретет твердую почву под ногами, ускользнувшую, когда он погрузился в сладкий плен ее тела. Но он промолчал, и сам не знал почему.
Никос поднял ее с дивана, словно она весила не больше перышка. Она задохнулась, когда он прижал ее к себе, но ничего не сказала. Вместо этого положила голову ему на плечо; волосы упали ей на лицо, как будто она хотела спрятаться. Он должен был воспользоваться этой слабостью, заставить ее посмотреть на него, удостовериться, что им обоим негде прятаться. Когда появляются такие места, все становится куда более личным, а он не мог этого допустить. Это был просто секс.
Он отнес ее в роскошную ванную, примыкавшую к его спальне. На нее он не смотрел, хотя чувствовал, что она изучает его лицо. Он скользнул взглядом по ее совершенному телу, сливочной коже с розово-золотым оттенком, красному платью, подчеркивавшему достоинства фигуры, изгибы бедер и длинные ноги. Он медленно стянул его с нее, бросил на пол и только тогда посмотрел ей в лицо.
Она облизнула нижнюю губу, и голод опять проснулся в нем. Он наклонился к ней и снова ощутил вкус ее губ, собираясь только продлить этот почти священный момент тишины, хотя и не желая признавать его таким, но от этого вкуса возбуждение нахлынуло на него сбивающей с ног волной. Он не хотел ждать, не мог думать, желая овладеть ею так отчаянно, как будто не сделал этого несколько минут назад. Он притянул ее к себе, так что его член прижался к ее животу. Она задохнулась, опираясь о его грудь покрывшимися гусиной кожей руками.
— Никос… — дрожащим шепотом сказала она.
— Тсс. — Он поцеловал ее в шею и провел руками по спине до самых бедер.
Он сжал ее округлые ягодицы и скользнул пальцами между ног, где было влажно и горячо. Она была готова для него, как и он для нее.
— Не говори мне… — начала она все тем же еле слышным шепотом, но он не дал ей закончить.
Если она снова начнет играть в свои игры, ему придется пересмотреть свое поведение и взять себя в руки.
— Тсс. — Он подхватил ее под бедра и поднял в воздух, так что она скользнула грудью по его груди.
Она резко вдохнула, но крепко ухватилась за его плечи, и он резко вошел в нее, легко удерживая ее на весу. Она застыла, а потом из ее груди вырвался долгий хриплый стон, и она уронила голову ему на плечо. Ее приоткрытые губы касались его кожи, затрудненное дыхание обжигало, заставляя его сердце биться все быстрее.
— Обхвати меня ногами, — приказал он, шире расставляя ноги.
Она подчинилась. Их тела идеально подходили друг другу. Он чуть приподнял ее и резко опустил, входя в нее на всю длину. Он двигался, а она всхлипывала от наслаждения ему в шею, содрогаясь всем телом. Он дождался, пока пройдут последние судороги, не выходя из нее, опустился на колени и уложил ее на толстый ковер. Ее взгляд долго не мог сфокусироваться на нем, и он улыбнулся.
— Моя очередь, — сказал он.
Тристанна прижималась к твердому телу Никоса и с изумлением чувствовала, что снова возбуждается от каждого мощного движения. Его золотые глаза были серьезны, лицо искажено страстью.
Так не должно быть. Она не должна чувствовать то, что чувствует, когда он рядом, замирая от каждого его прикосновения, или, по крайней мере, она должна бороться с этим. Но сейчас она могла думать только о нем, как будто во всей вселенной остались они одни.
Он довел ее до черты слишком быстро. Он шептал что-то ободряющее, чего она не понимала, целуя ее в шею. Он скользнул рукой между ее ног и прижал пальцы к ее промежности. Она забилась под ним и разлетелась на тысячи осколков. Сквозь шум крови в ушах она услышала его хриплый вскрик и провалилась в тишину и темноту.
Он не оставил ее в покое, поднял с пола и потянул в душевую кабинку. Горячая вода соткала вокруг них плотный кокон. Никос намыливал ее так осторожно, как будто она была драгоценностью. Не драгоценностью, напомнила она себе, просто его собственностью, а он привык осторожно обращаться со своей собственностью.
Никос молча вывел ее из-под струй воды, молча завернул в мягкое, как облако, полотенце. Их взгляды встретились: его глаза были теперь скорее золотыми, чем карими. Еще никогда она не чувствовала себя такой уязвимой. С самого начала она знала, что нельзя заходить так далеко, знала, что он сломает ее и бросит, лишив сил. Она знала, что не сможет справиться с ним, и все равно сделала это. Самым ужасным было то, что она нисколько не жалела о своей ошибке, в то же время понимая, что еще никогда не попадала в худшую ситуацию.
Она закусила губу и плотнее запахнула на груди полотенце. Никос внимательно разглядывал ее, а потом наклонился к ее губам, словно тоже ощущал весь ужас положения. Однако он ничего не сказал, ведя Тристанну в спальню, к огромной кровати на мраморном постаменте. Она лежала, положив голову ему на плечо, и думала, как теперь жить. Он погладил ее по волосам и вздохнул, как будто сам думал о том же. Но они молчали, зная, что должно случиться, как только будет нарушена тишина.
Слова были ее единственным оружием, от которого она полностью отказалась этой ночью. Может быть, это из-за Питера? Его отвратительное отношение наконец задело ее? Может быть, она отдалась Никосу с таким отчаянием, чтобы доказать себе, что слова брата были ложью? Или дело было в том, что Никос первый и единственный дал ей ощущение защищенности в присутствии Питера? Может быть, ей хотелось, чтобы этот огонь, пожиравший их, значил больше, чем на самом деле?
Тристанна почти боялась думать о том, как управлять их отношениями теперь, когда они стали такими близкими. Как это возможно, если она едва может нормально вздохнуть? Она должна была чувствовать смертельную усталость, но вместо этого чувствовала беспокойство. От запаха Никоса уже знакомое, но не менее сильное возбуждение проснулось в ней, во рту пересохло. Как она могла снова хотеть его? Непонятная боль смешалась с желанием, и она спросила себя, что он сделал с ней и как ей с этим справляться. Теперь она знала, каково это — сгорать заживо. До этого она не могла представить, что будет страстно желать того, что уничтожит ее, медленно, с каждым его прикосновением и поцелуем. Он будет преследовать ее всю жизнь.
Наверно, поэтому она приподнялась на локте и начала покрывать его грудь поцелуями, поэтому его руки обхватили ее, а его губы ввергли ее в еще не познанный ад. Она ничего не могла поделать с собой, с этим знакомым огнем, разгорающимся все сильнее, и сдалась, оседлав его. Она посмотрела на него и увидела, как блестят золотые глаза и изгибаются губы, когда приняла его глубоко в себя. Она вляпалась серьезнее, чем когда бы то ни было. Она знала, что все этим закончится, с того самого дня, когда впервые увидела его, и мечтала об этом. Поэтому двигалась все быстрее, теряя остатки разума, не думая о том, что от нее останется только пепел, — именно этого она ждала и боялась.
Глава 11
Тристанна сидела во дворике, окружавшем роскошную виллу высоко в серо-зеленых горах Кефалонии, и мечтала, чтобы сияющее Ионическое море, накатывающее на камни далеко внизу, могло утешить ее. На узкой полоске суши перед ней росли оливковые деревья, сосны и кипарисы, купающиеся в свете позднего утра. Ассос, крошечная рыбацкая деревушка, оккупировал маленький клочок земли; оранжевые крыши весело поблескивали на солнце, а над ними возвышался дворец XIX века. Кефалония была красива не нежной бело-голубой красотой самых известных греческих островов, на которых Тристанна бывала в юности, а грубоватым, диким очарованием суровых скал и притаившихся в самых неожиданных местах золотых пляжей. Тристанна не удивилась, узнав, что Никос называет своим домом такое место.
Она уселась поудобнее, намеренно не оглядываясь: там, у дверей, ведущих в дом, Никос нетерпеливо по-гречески отвечал на один из бесчисленных деловых звонков. Ей не надо было смотреть на него, чтобы знать, где он и что делает, как будто она была настроена на него. Она чувствовала, когда он рядом: ее тело само собой приходило в боевую готовность, и это была только одна из причин, чтобы отчаяться. Она безвозвратно потеряла даже тот слабый контроль, который имела над этой странной ситуацией, и если и были более серьезные проблемы, Тристанна не могла представить их.
Он полностью подчинил себе ее тело и дух. Он занимался с ней любовью так яростно, умело и часто, что она сомневалась, станет ли когда-нибудь прежней, и ее немного пугало, что это не так уж беспокоит ее. Дни шли за днями, и она снова и снова горела для него.
По пути из Италии в Грецию они останавливались, где хотели: Сорренто, Палермо… Достопримечательности смешались у нее в голове, зато она прекрасно помнила ленивую улыбку Никоса на залитой солнцем улочке Сорренто, тяжесть его руки на ее талии, когда они осматривали Валлетту — древний город на Мальте. Они остановились на Итаке, прежде чем отправиться в Ассос.