— Вилла когда-то принадлежала моему деду, — сказал он, когда они сошли с яхты в маленькой бухте и ехали в великолепном «мерседесе» между холмов. — После смерти отца она перешла ко мне.
— Значит, ребенком ты никогда здесь не был? — спросила она, глядя в окно на деревенский пляж, где под белыми зонтиками играли дети, и светлые дома, так и просившиеся под прицел фотоаппарата, под неимоверно синим небом.
Его взгляд был тяжел и циничен.
— Я не приезжал сюда на каникулы, если ты об этом. Все детство я безвыездно провел в Афинах, — ответил он, и она вспомнила, как он упомянул трущобы, и покраснела.
Тогда и появилась эта потребность защитить его, в первую очередь от его собственного прошлого, но она не позволила себе думать о том, что это могло значить.
— Ты назвал это место своим домом, и я подумала, что с ним связаны детские воспоминания, — сухо сказала она.
Ее пугало то, что он видел, насколько другим человеком, более мягким, принимающим все близко к сердцу, она стала. Его взгляд был холоден, и она затихла.
— Это единственный дом отца, в котором он не был ни разу на моей памяти, — сказал Никос тоном, не способствующим развитию разговора, — и мне это нравится.
Она не стала спрашивать его об отце. Он привез ее на виллу и сразу отвел в спальню, окнами выходившую на море внизу. Она так изголодалась по нему, что не сказала ни слова против. Если бы они могли оставаться в постели вечно, думала она сейчас, глядя на горизонт.
Здесь, где Никос был такой же частью острова, как оливковые деревья, вопрос о его отце рано или поздно все равно всплыл бы. Тристанна узнала, что его отец вырос здесь, а потом дед Никоса заставил его участвовать в бизнесе. Было трудно определить, кто из них двоих был более суров и властолюбив. Тристанна убедила себя, что стремление узнать больше о семье человека, сотрясшего основы ее жизни, логично, хотя сама прекрасно знала, что причина ее интереса вовсе не в этом.
— Ты знал своего деда? — спросила она однажды, когда они обедали в таверне на деревенской площади.
— Мне непонятна твоя одержимость им, — насмешливо ответил Никос. — Ты что, охотник за привидениями, Тристанна? Остров кишит ими, я уверен. Здесь много святых и мучеников, которые могут тебя заинтересовать, не обязательно копаться в истории моей семьи.
— Это не одержимость, — спокойно ответила Тристанна, прибегая к единственному оставшемуся у нее оружию, и отпила вина. — Но мне действительно интересно. Он построил удивительный дом для человека, о котором ты так неуважительно отзываешься.
Вилла была мечтой художника, с ее тщательно продуманными интерьерами и захватывающими видами из окон.
— Мой дед был не очень приятным человеком, Тристанна. — Глаза Никоса опасно блеснули. — У него была художественная жилка только в отношении приобретения вещей, про которые ему говорили, что они стоят того. — Он пожал плечами, но взгляд был по-прежнему холоден. — Хотя может ли основатель империи быть приятным человеком? Его сын вырос его копией, в которой все плохие качества стократно усилены. Вот мое наследство, которым я горжусь.
Она знала, что он болезненно отреагирует на любое проявление сочувствия или понимания, и заставила себя сохранять равнодушный вид. Иногда ей казалось, что он проверяет, есть ли в ней какие-то чувства к нему, поэтому она особенно старалась не проявлять их, как будто их отношения не выходили за рамки физической близости и ожидания обещанных денег. Возможно, для него это было так.
— Гордишься или нет, — сказала она, — это твои корни. Их стоит знать.
— Я знаю свои корни, — огрызнулся он.
Она задела его за живое или он просто хотел поставить ее на место? Она вздернула подбородок, и в его насмешливой улыбке мелькнула горечь, как будто он читал ее так же свободно, как она его.
— Тогда не о чем беспокоиться, верно? — легко спросила она.
Его улыбка стала острой.
— Почему я должен беспокоиться? — ответил он вопросом на вопрос. — Сейчас я думаю, что должен быть благодарен отцу за то, что он бросил мою мать, когда ее красота начала увядать. В конце концов, она была всего лишь танцовщицей в клубе. Она могла только мечтать о судьбе, которая выпала ей. Несомненно, именно поэтому она пристрастилась к наркотикам и бросила меня. Через много лет после того, как я доказал его отцовство с помощью анализа ДНК и упорного труда, он сказал мне, что улица закалила меня, сделала опасным соперником. — Движение его плеч заставило ее вздрогнуть от боли. — Мне стоило поблагодарить его, пока у меня была возможность.
— Он был не самым хорошим отцом, — тихо сказала Тристанна.
— Он был Деметриос Катракис. Всю свою нежность, как бы мало ее ни было, он отдал своей жене и дочери, а на долю сына-ублюдка ничего не осталось.
На его лице было отчетливо написано страдание, но Тристанна знала, что, если она выкажет даже минимум сочувствия, он никогда не простит ее. И она откинулась на спинку стула, отпила вина и стала смотреть на живописную деревушку, словно ее сердце не разрывалось от жалости к несчастному мальчику, существования которого Никос никогда не признает.
Он больше не возвращался к этой теме, только занимался с ней любовью так страстно, что она иногда начинала бояться, как бы этот огонь не спалил их обоих. Лишенная возможности говорить о своих чувствах, Тристанна рисовала. Она рисовала Никоса в разных позах, убеждая себя, что делает это только из-за его совершенной мужской красоты. Только поэтому она так часто разглядывала его лицо, изучала его тело и руки — только ради совершенствования своего мастерства.
— По-моему, ты слишком часто рисуешь меня, — сказал Никос, встав у нее за спиной и рассеянно поглаживая ее волосы. — Почему бы тебе не набросать пейзаж?
Тристанна не услышала, как он закончил разговор, но почувствовала его приближение. Она сидела так, чтобы видеть полуостров и море, но в ее альбоме опять был Никос, на этот раз в профиль, задумчиво хмурящийся, каким она видела его чаще всего.
— Рисовать людей интереснее, а ты единственный человек, которого я вижу достаточно часто, — ответила она. — Я могла бы попросить какого-нибудь туриста попозировать мне, но сомневаюсь, что тебе это понравится.
— Ты права. — По его голосу она поняла, что он пытается спрятать улыбку.
Она отложила карандаш и повернулась к нему. Он, как всегда, закрывал собой весь мир, заставляя ее сердце биться чаще. Она не видела золота его глаз — на лицо падала тень, — но ей хватило его прикосновения, чтобы ощутить их тепло.
— Мне надо слетать в Афины, — тихо сказал он, поглаживая ее щеку.
— Возьмешь меня? — мягко спросила она.
Теперь, когда она попала в зависимость от него, уже бесполезно было отрицать, что она его любовница, на словах и на деле. Месяц, который оговорил Питер во Флоренции, подходил к концу. Брат даже прислал все бумаги, которые она требовала. Ее план работал, как было задумано. Она не собиралась спать с Никосом или проводить с ним так много времени, но это были единственные отступления от стратегии. Ее положение отличалось от положения неодушевленной собственности, игрушки мужчины, в котором раньше существовала ее мать. Так она говорила себе каждый день.
— Это всего на несколько часов, — значит, он полетит на вертолете, — вечером вернусь.
— Буду скучать, — небрежно бросила она, зная, что подобный тон не возбудит подозрений. Она постоянно работала над собой, чтобы выглядеть так спокойно. — К счастью, у меня есть твои портреты на случай, если я начну забывать, как ты выглядишь.
Он поднял ее и посмотрел ей в глаза, прижав к себе. Его тепло пропитывало ее тело, и она не знала, как истолковать его ищущий взгляд. Неужели она чем-то выдала себя и он догадался?
— Можешь помочь мне собрать вещи, — пробормотал он.
Это была единственная форма близости, которой они позволяли существовать. Остальное она тщательно прятала даже от себя.
— Конечно. — День ото дня она совершенствовалась в любовном ремесле. Ее страхи и предсказания Питера сбывались. — Мне все равно нечем заняться.
Она знала, что не может сказать ему, что любит его, она никогда не подобрала бы слов. Она могла дать ему понять только с помощью языка тела и уверенных движений карандаша и молилась, чтобы он никогда, никогда не догадался.
Никос носился по вилле. Терпение стремительно кончалось. Тристанны нигде не было. Она не лежала на кровати в соблазнительной позе, не принимала душ в самое подходящее время, ее не было ни в одном из мест, где ей полагалось быть. Еще сильнее его бесило то, что он торопился домой, чтобы увидеть ее.
Мужчина не должен разыскивать свою любовницу, он должен просто переступить порог и обнаружить ее, ждущую его с улыбкой на губах и холодным стаканом в руке. Никос остановился посреди дворика и посмотрел на садящееся в море красное солнце. Его раздражало то, как часто он забывал, что Тристанна не была его любовницей в полном смысле. Он казался себе мальчишкой, потерявшим голову от знойной красавицы. Сегодняшняя встреча с подчиненными напомнила ему о его настоящих целях. Питер Барбери, как и ожидалось, напропалую пользовался хорошей репутацией Никоса себе во благо. Ненависть Питера к Никосу не мешала ему распространять слухи, что они лучшие друзья. Значит, все шло по плану. Теперь надо было поднять планку, чтобы падение стало сокрушительным.
Он спешил домой, убеждая себя, что рад не возвращению как таковому, а тому, что снова был в игре. Он немного расслабился, признался сам себе на обратном пути. Тристанна — красивая женщина, а он умеет ценить красоту, особенно если она находится в непосредственной близости. К тому же она становилась загадочней день ото дня, и ему казалось, что она прячет больше, чем показывает ему. Впрочем, решил он сегодня, это потому, что ему интересно, чего Барбери хотят от него. Это было единственное объяснение своего увлечения ею, которое он признавал. Речь шла только о мести.
Услышав звук за спиной, он обернулся и увидел Тристанну, выходящую из кустов на краю скалы. В руке она держала альбом и смотрела под ноги. Ее волосы были собраны в тоскливый узел, который он ненавидел, а одета была в закатанные джинсы, сандалии и огромную рубашку. Она была похожа на местного художника и, кажется, не замечала его.
Этого следовало ожидать. Он сказал себе, что чувствует только раздражение и удивление оттого, что она так плохо подготовилась к своей игре.
— Посмотри на себя. — Услышав его холодный голос, она вскинула голову. — Ты что, лазила по скалам?
— Нет. — Она подошла к нему, вздернув подбородок. Вертикальная морщинка на лбу разгладилась, когда она изогнула брови. — Я ходила рисовать пейзажи, как было велено.
Она вызывающе смотрела на него, и в ее глазах отражались последние красные лучи. Она должна просить, умолять, хитрить, разве не за этим она здесь? Вместо этого она бросала ему вызовы, один за другим, с самого начала. Даже сейчас, и он не был уверен, что она делает это осознанно.
— Ты, наверно, самая ужасная на свете любовница, — холодно сказал он.
Глава 12
Слова, казалось, повисли в воздухе, окутывая их, как ветер с моря и шум волн. Непонятно почему у Никоса сильно забилось сердце, и он почувствовал возбуждение.
— Прошу прощения, — сказала Тристанна, напрягаясь и расправляя плечи. — Я не знала, что я настолько не отвечаю твоим требованиям.
— Теперь отвечаешь. — Он окинул ее взглядом. — Как называется твой костюм, Тристанна?
Ее свободная рука сжалась в кулак, прежде чем она сунула ее в карман.
— Пожалуй, лучше всего подходит слово «удобный», — отчетливо ответила она.
— Не самое часто используемое слово в лексиконе любовницы. — Никос покачал головой. — Если, конечно, ты не имеешь в виду мое удобство. Я надеялся найти тебя выглядящей более привлекательно.
— Мы сейчас точно говорим о любовнице? — Голос Тристанны по-прежнему был раздражающе спокоен. — По-моему, под это описание больше подходит какое-нибудь вьючное животное или породистая собака.
— Ты любишь подо все подводить основание, — сказал Никос, словно проверяя список, — независимая. — Она прищурилась, а потом отвела взгляд. Он ненавидел, когда она так делала. — Невообразимо загадочная.
— Полагаю, эти характеристики присущи большинству взрослых людей. — Тристанна подошла к столику и положила на него альбом. — Тебе они, может быть, не встречались, ты ведь такой занятой человек, но, уверяю тебя, они существуют.
— А еще ты слишком умная, — шелковым голосом сказал он. — Пойми меня правильно, Тристанна: это не комплимент.
Она повернулась к нему, и что-то тенью пробежало по ее лицу. Что-то похожее на скорбь, хоть это и не имело смысла.
— Прости мое невежество. — В ее глазах бушевала буря, но на голосе это никак не сказалось. — Я думала, что единственный важный для тебя вопрос в отношении меня как твоей любовницы — буду ли я спать с тобой или нет. Не вижу, какое значение имеет все остальное после того, как ты получил удовлетворивший тебя ответ.
— Ты выхватываешь оружие в ответ на малейшую провокацию, — продолжал он, словно не слыша ее, словно ему не хотелось испытать удовлетворение, о котором она говорила, несмотря на то, что его тело говорило об обратном. Он скрестил руки на груди и посмотрел на нее. — Разве так ты должна вести себя? Разве такое поведение можно назвать соблазнительным?
Тристанна рассмеялась.
— А разве нельзя? — спросила она. — Я думала, тебе нравится борьба, которую можно выиграть. Выходит, я ошибалась.
Вчера они долго спорили из-за какой-то мелочи вроде статьи в местной газете, и спор закончился бурным сексом у бассейна. Действительно, борьба, которую можно выиграть. Он не мог не улыбнуться.
— Я имею в виду, что ты не подходишь под классическое определение любовницы, — сказал он. — Мне стоило сразу понять, что ничего не получится, как только ты подошла и попросилась ко мне.
— Почему же? — спросила она, заливаясь едва заметным румянцем.
— Потому что не принято проситься в любовницы, — мягко ответил он. — Женщинам это не нужно. Они по природе своей либо любовницы, либо нет, это всегда заметно. — Его восхищало, как хорошо ей удается держать эмоции под контролем: ее выдавала только бьющаяся у глаза жилка и легкое дрожание губ. — Инициатива исходит от меня.
— Думаю, я поняла тебя, — сухо сказала она. — Не нужно развивать свою мысль. Что же дальше, Никос? Разбор полетов каждый раз, когда мы…
— Ты не поняла меня, — перебил он, жестко глядя ей в глаза. — Я пытаюсь объяснить то, что тебя ни в коем случае не должно удивить. Ты правда думаешь, что я не знаю, что ты совсем не хотела становиться моей любовницей?
Она замерла.
— Не понимаю, о чем ты, — сказала она, помолчав.
Он подозревал, что будь на ее месте другая женщина, она начала бы заикаться.
— Понимаешь. — Он изогнул бровь. — Не волнуйся, Тристанна. Я знаю, что тебе было нужно.
— Вот как? — Она сглотнула и вздернула подбородок. — В таком случае просвети меня. Я думала, что ясно дала понять, чего хочу, и результат меня полностью удовлетворил.
Он помедлил, позволив себе насладиться моментом. Ему доставляло огромное удовольствие видеть страх в ее глазах, который она старалась подавить, взвинченность, выражавшуюся в неосознанных движениях: казалось, что она вот-вот начнет переминаться с ноги на ногу и покусывать губу.
— Я больше не могу держать тебя у себя как свою любовницу, Тристанна, — тихо сказал он наконец. — У тебя получается отвратительно.
— Чудесно, — ровным голосом ответила она, и он спросил себя, чего ей стоило сохранять равнодушное выражение лица. — Я, конечно, раздавлена.
Он чуть не рассмеялся от того, сколько яда она вложила в последнюю реплику. Эта женщина бьется до последнего, она будет продолжать идти, пока не упадет замертво, и это восхищало его против воли и напоминало его самого в молодости.
— Дурочка, — сказал он. — Я не собираюсь бросать тебя.
— Правда? — сухо спросила она; что-то мелькнуло в ее глазах — облегчение? Раздражение? — Трудно поверить в это после того, как ты так тщательно перечислил мои недостатки и свои ожидания, которые я не оправдала. Или это твой собственный способ выражения привязанности? Очень мило.