По-стариковски кряхтя, Сибирцев выбрался из качалки и, опираясь на палку, побрел в дом. За время болезни он как-то не удосужился узнать расположение комнат. Он вообще не мог представить, велик ли этот дом. Комната, в которую он вошел, была большой, со стрельчатыми окнами, полуприкрытыми снаружи щелястыми ставнями. Здесь царил сумрак оттого, что и стены были темными, и солнце сюда заглядывало, по всей вероятности, во второй половине дня. Такие комнаты в барских домах назывались залой. Дверь справа была приоткрыта, там, за ней, и вовсе густилась темнота. Где-то за той темнотой раздавались приглушенные стуки и железное звяканье. Винтовая деревянная лестница с резными балясинами вела наверх, скорее всего там и находилась Машина комната.
Сибирцев оглядел небогатое убранство: широкий стол с витыми ножками, несколько венских стульев с гнутыми спинками, огромный, в полстены пустой буфет. Обогнул стол, чтобы подойти к окну, и вздрогнул: из темного проема между окон на него глянул незнакомый обросший мужик, длинный и нескладный, стриженный почему-то ежиком и весь странно расплывчатый. Через мгновенье Сибирцев сообразил, что смотрит в зеркало. Он подошел поближе, потрогал резную, мореного дуба раму, стекло. Оно показалось пыльным. Нет, это амальгама стала мутной от долгой жизни. Уставился в собственное отражение. Хорош, ничего не скажешь: глаза провалились, как у покойника. Ну ладно, этот ежик еще куда ни шло, но борода… Рыжая, клочковатая. И не борода, а нечто вроде того расхристанного кустарника. Что ж это он так-то? Ну и рожа, ничего не скажешь…
Сзади послышались тяжелые, стонущие скрипы. Сибирцев обернулся и увидел Елену Алексеевну.
— Что вы, Михаил Александрович? — тревожно спросила она. — Разве вам можно столько-то ходить? В постель, в постель, и никаких возражений… Или на солнышко. Оно, милое, всех лечит.
— Елена Алексеевна, — виновато заговорил Сибирцев, стараясь прикрыть лицо ладонью, — не найдется ли у вас водички погорячей?
Он уже забыл о том, что мечтал о ледяной, родниковой.
— Случилось что? — забеспокоилась хозяйка.
— Да вот… — замялся Сибирцев. — Дело есть маленькое. Уж вы извините.
— Есть, есть, отчего же. Сейчас принесу. Идите, прилягте. Сибирцев вернулся к себе, достал из-под кровати вещмешок, развязал его и добыл небольшой полотняный сверток: в чистой портянке он хранил опасную бритву с костяной ручкой и ставший каменным маленький серый обмылок. Открыл бритву, попробовал на ногте и стал править ее на широком своем ремне.
За этим занятием и застала его Елена Алексеевна. Она вплыла в дверь, держа в руке чайник, и, увидев, чем занимается Сибирцев, вздохнула и улыбнулась.
— Ну вот и слава богу. Значит, на поправку пошло. Раз мужчина взялся красоту наводить, считай, все у него в порядке… Ох, да что ж это я? Вам же прибор нужен. Сию минуту…
Закончив довольно мучительный процесс бритья, Сибирцев провел ладонью по щекам: другой разговор. А то и впрямь бандит с большой дороги.
Плохо дело, Сибирцев, коли ты за собой следить перестал. Совсем, брат, плохи твои дела. Раскис, успокоился…
Появилась Елена Алексеевна с полной тарелкой густого щавелевого супа, приправленного тушенкой. И пока он с трудом глотал кислую, порядком надоевшую травяную кашу, Елена Алексеевна, испуганно округлив глаза, все порывалась открыть ему свою очередную и, разумеется, страшную тайну. Она и дверь в комнату прикрыла, и заглянула через перила в сад, нет ли кого. Наконец, когда Сибирцев отставил тарелку, придвинулась к нему на стуле и зашептала:
— Михаил Александрович, только, ради бога, тише… Там, на кухне, сидит человек. Из Совета, сказал. Вас хочет видеть. Но я ответила, что вы обедаете, а потом будете отдыхать… Я должна вам еще сказать… — Она придвинулась почти вплотную. — Сегодня в церкви батюшка наш, отец Павел, возгласил с амвона, будто грядет сюда сила великая, и быть повсеместно пожарам, и гореть в их огне антихристу. Мужику от этой силы будет избавление, а большевикам и комиссарам — геенна огненная. А?
— Так и заявил? — усмехнулся Сибирцев.
— Господи, вы смеетесь!
— А что она за сила, не изрекал ваш батюшка? Антонов там или еще кто?
— Ой, не могу сказать, Михаил Александрович, но… я очень боюсь за Машу. Ведь если они…
— Кто они, Елена Алексеевна?
— Ну как же, эти, которых сила великая. И грядет сюда…
— Грядет она или нет, еще неизвестно. А вот лежать тут у вас без дела мне действительно ни к чему. Это верно. Так что там за человек из Совета? Сидит он еще или ушел?
— Сидит. И мрачный весь такой, строгий.
— Пригласите его, пожалуйста, сюда.
Гость оказался человеком рослым и худым, под стать Сибирцеву. Круглыми очками в железной оправе, усами и бородкой клинышком он напоминал одного из наркомов. Характерное такое лицо. Были на нем залатанная тужурка, расстегнутая косоворотка и простые брюки с обмотками и грубыми солдатскими ботинками. В широкой ладони он мял кожаную фуражку. Снял, видно, проходя через комнаты и уважая хозяев.
Сибирцев слегка привстал и жестом указал вошедшему на стул. Гость кивнул, основательно уселся, расставив колени и положил фуражку на край стола. Елена Алексеевна быстро взглянула на Сибирцева и, приняв неприступный вид, величественно удалилась. Сибирцев едва сдержал улыбку. Гость, проследив за его взглядом, обернулся, проводил глазами хозяйку и с веселой укоризной покачал головой. И сразу что-то в нем проявилось простецкое, мужицкое такое, симпатичное. Но когда он поднял глаза, Сибирцев увидел, что они внимательны и холодны.
— Ну-с, слушаю вас, извините, не знаю вашего имени-отчества, — учтиво сказал Сибирцев.
— Офицер? — строго спросил гость.
— Бывший.
— Документик какой имеется?
— Имеется. Однако с кем имею честь?
— Взглянуть бы хотелось на документик, — продолжал настаивать гость. Голос его построжел.
— Это не уйдет. Меня зовут Михаилом Александровичем. А вы кто? — Сибирцев требовательно посмотрел на гостя.
Тот вроде бы слегка смутился.
— Баулин. Комиссар продотряда.
— Ну вот и отлично. Москвич?
— Питерские мы тут.
— Металлист? — улыбнулся Сибирцев.
— Откуда знаете?
— Руки, — кивнул Сибирцев.
Баулин взглянул на свои широкие темные ладони и тоже улыбнулся.
— А документ я вам покажу, товарищ Баулин. Вы прямо из Центра или в Тамбове были, Козлове?
— Как же, были и в Тамбове, и в Козлове.
— Ныркова встречали?
— Это Илью-то Ивановича? Знаю.
— Хорошо. Давно видели?
— Зимой еще. Мы тут в округе с зимы хлебом занимаемся… Ну вот что, не знаю, как вас все-таки, товарищ или ваше благородие, одним словом, Михаил Александрович, я сюда не разговоры разговаривать пришел. Скажу напрямик. Есть сведения, что в этой бывшей, а может и не бывшей, барской усадьбе скрывается раненый офицер. Это вы будете? Отвечайте четко и ясно.
— Отвечу. Только, видишь ли, товарищ Баулин, не знаю я тебя. Вообще-то, ты мог бы обо мне справиться у Ныркова, это ежели время у тебя есть. А коли нету, придется нам самим знакомиться. Покажи-ка свой мандат.
Баулин несколько даже оторопел. Долго смотрел на Сибирцева, потом нерешительно полез за пазуху и достал сложенную вчетверо бумагу, развернул и ладонью жестко припечатал ее к столу. Сибирцев взял мандат, внимательно прочитал его, сложил и вернул Баулину.
— Извини, товарищ Баулин, но этот разговор, я тебя должен сразу предупредить, сугубо между нами. Слухи могут быть какими угодно, но истину здесь будут знать только ты да я. Ты — коммунист и понимаешь ответственность… Ладно, не буду томить. Понимаешь, брат, по одному моему документу ты меня должен немедленно в ЧК передать или к стенке поставить. А по другому, если мне потребуется, поступить в полное мое распоряжение. Вот я и думаю, какой тебе показать. Погоди маленько.
Сибирцев прошел в свою комнату, достал из-под матраса старый бумажник и вынул из него свой мандат. Вернувшись, плотно прикрыл дверь и протянул мандат Баулину. Тот прочитал и удивленно взглянул на Сибирцева.
— Феликс Эдмундович? — шепотом спросил он и вытер фуражкой пот со лба.
Сибирцев кивнул и, спрятав мандат обратно в бумажник, уселся в качалку.
— Вот такие дела, товарищ Баулин. Тебя мне, как говорится, сам бог послал.
— Вон оно что, — протянул Баулин. — А как же, товарищ Сибирцев, вы тут один? А если банды?.. Серьезная была рана?
— Уже заживает… О том, кто я, здесь не знают. Я — товарищ их сына. — Сибирцев кивнул на дверь. — Брата Машиного, который погиб в прошлом году. Нахожусь на излечении после ранения. Вот и все. Ну, будет. Что слышно о бандах? Сижу тут, понимаешь, как на необитаемом острове.
— Честно скажу, товарищ Сибирцев, плохи наши дела. Сушь стоит небывалая, отродясь такой не было. Апрель начался жарой, а сейчас и того похлестче. В Поволжье все повыгорело. По нашей губернии, особливо в южных уездах, считай, то же самое. Здесь-то маленько получше, но виды плохие. Понадеялись на озимые, да вон, видишь, горит все. Хоть бы капля дождя…
— Была же вода, я помню, — заметил Сибирцев. — Весна дружная, вода большая.
— Э-э, знаешь, как тут говорят? Обнадейчива весна, да обманчива. Уже поговаривают мужички, что подаваться надо им из этих мест. А куда? Где лучше? Везде плохо. Боюсь, как бы ситуация эта не нам, а Антонову пришлась на руку. Продналогом-то мы большую силу от него оторвали. Мужик, кажись, поверил в декрет, сообразил, что к чему. Но тут ведь и его понять надо. У бедняка, что тогда, что нынче, ни шиша. Ему нового урожая ждать надо. С семенами помогли, а что по осени будет? Середняк, справный мужик, тоже, считай, откачнулся от Антонова. Ему свое хозяйство подымать надо. Добавь сюда прощеные недели — это когда дезертир да силком загнанный мужик повалил от Антонова сдаваться, — тоже крепко ослабили. Эти нынче за нас. За Советскую власть. Но ведь и кулак, и явный бандит, и беляк недобитый — он тоже не спит. И неурожай, засуха ему первые помощники. Считать-то осенью придется. А какой счет, уже нынче видно. Голод идет…
— Не зря паникуешь?
— Это не паника, товарищ Сибирцев. Мужик — он загодя чует. Ох, быть беде великой…
— Ты прямо как тот поп заговорил.
— А-а, поп? Отец Павел? Слыхал я, ведет злостную пропаганду. Считаю, что он, как безусловно вредный элемент, должен быть передан в ЧК. Я по этому поводу уже документ составил в уезд.
— Отослал?
— Нет еще.
— Вот и хорошо. Будешь посылать, передай Ныркову и от меня записку. Я напишу… Много ваших тут?
— Продармейцев-то? Пятнадцать человек. Местная ячейка небольшая, трое всего. Зубков — председатель сельсовета — этот молодой еще, горячая головушка и не шибко умен. Потом Матвей Захарович, кузнец, войну прошел, батареец, наш человек вовсе, на него во всем можно положиться, как на самого себя. Он здешний народ доподлинно знает. Ну и Антон Шлепиков — он и секретарь. Только его сейчас тут нет, в Тамбове он, по делам уехал. Вот и все. Сочувствующих десятка два наберется. Которые победней. Немного, конечно, понимаю. Село, однако, крепкое, под сотню дворов. Кулаков — раз, два и обчелся. Середняк тут в основном.
— А он как?
— Середняк-то? Как ввели продналог, он, считай, тоже с нами. Коли будет хлеб. Ему бандиты самому поперек горла: ни посеять, ни убрать урожай. Вот погляди, какой мы днями митинг провели. Надо сообщить в уисполком. — Баулин протянул листок бумаги, исписанный корявыми лиловыми буквами.
Сибирцев стал читать.
«В селе Мишарине состоялся грандиозный митинг. Присутствовали 150 человек. Заслушаны доклады представителей от Красной Армии о текущем моменте и бандитизме. В резолюции граждане раскаиваются в своем заблуждении и заявляют, что бандитские вожди больше не найдут опоры в наших краях. Приветствуя Козловский уисполком, мы просим помочь выпутаться из омута.
Резолюцию, принятую гражданами села, прилагаем».
— Ну и грандиозный! — с усмешкой протянул Сибирцев и взглянул на Баулина. Тот обиженно отвернулся.
— Ладно тебе, не обижайся. Ну а что про Антонова слышно? — спросил Сибирцев.
— Да вот есть сведения, что наши войска в губернию стянули. Много всего: броневики, пушки, Котовский Григорий Иваныч прибыл с бригадой. Говорят, что, мол, конец Антонову пришел. Обложили его — мышь не проскочит.
— Значит, — задумчиво произнес Сибирцев, — мышь не проскочит, говоришь?.. Ах ты черт! Слышь, Баулин, мне позарез нужно выйти на связь с Ильей. С Нырковым. Понял? Можешь нынче же организовать? Залежался я тут, а дело не движется.
— Телефона нет, а в ночь посылать… — озабоченно покачал головой Баулин. — Одного опасно. Нескольких не могу. Тут всего по горло… Потом и ты меня пойми, товарищ Сибирцев, это ведь только говорится, что мышь не проскочит. А ну как проскочит? Да не мышь, а волк? То-то. Между прочим, меньше месяца назад Антонов нагрянул в Рассказово с пятитысячной армией, разнес гарнизон и взял в плен батальон наших войск. А совсем днями уже с семью тысячами штурмовал Кирсанов. Отбросили его. Но ведь дело видишь какое? Ты извини, но мое мнение таково, что неладно и тебе быть тут одному. На отшибе-то. Может, к нам, в село переберешься, а?
— Так то я для тебя одного товарищ. А им вовсе, может, свой. Полковник, скажем. Как на такой оборот дела поглядишь?
— Дак кто же скажет, что лучше?.. В селе слух такой, что ты вроде им родственником доводишься. Беляк не беляк, да кто тебя знает. Я, собственно, потому и пришел.
— Вы разрешите, Михаил Александрович? — на террасу выглянула Елена Алексеевна.
— Бог с вами, вы ж хозяйка. Какие могут быть разрешения? Слушаю вас.
— Там к вам еще гость, — неохотно, косо поглядывая на Баулина, сказала Елена Алексеевна.
— Кто же это? — удивился Сибирцев.
Елена Алексеевна стороной обошла сидящего Баулина и, наклонившись над ухом Сибирцева, скороговоркой прошептала:
— От батюшки нашего человек. Хочет вас лично видеть. Но я не знаю, удобно ли при этом… гражданине?
Сибирцев изобразил понимающее выражение и тоже шепнул:
— Зовите. От этого я сейчас избавлюсь.
Когда Елена Александровна вышла, он быстро заговорил:
— Вот какие дела, Баулин, от самого святого отца гонец. Ты давай уходи через сад. Вам встречаться ни к чему. А попозже обязательно зайди ко мне, или я тебя найду, если смогу добраться до села. О связи не забудь.
— Значит, до вечера? — Баулин встал, нахлобучил фуражку и, пожав руку Сибирцеву, неожиданно легко, почти бесшумно исчез в саду.
Из комнаты буквально след в след ушедшему Баулину выскользнул лысый старичок, сморщенный и плюгавый, в длинной, до пят пыльной рясе.
— Наша вам почтенья, — ласково произнес он. Сибирцев наклонил голову.
— Чем могу служить?
— Хе-хе. — Старик показал беззубый рот, поклонился. — От батюшки поклон примитя. Просили узнать, как здоровья, и не затруднят ли вас, когда придуть с посещеньем?
— Благодарствую. — Сибирцев снова склонил голову. — Передайте: не затруднит.
— А здоровья позволить? — Старик хитро сощурился и подмигнул, щелкнув себя пальцем по тощему кадыку.
Сибирцев усмехнулся.
— К сожалению, угостить отца Павла…
— Не, не, не беспокойтеся, — перебил старик. — Время такое, что в гости со своим ходють, хе-хе… Так я и передам.
— Сделайте одолжение.
Старик откланялся и ушел, а Сибирцев откинул голову на спинку кресла и задумался. Вот и прислал гонца поп. Ну-ну… Значит, прав был в своих подозрениях Нырков. Поп-то его, Сибирцева, за своего принял, за беляка.