- Ты с родными живешь? У тебя кто - мать, отец?
- Ну мать. И отчим.
- А товарищи-то у тебя есть? Ну хоть один верный друг?
- Верных друзей только в кино показывают. Красиво! - огрызнулся Лешка. Его коробило от простоватых вопросов Баныкина.
Он подумал, что Лабоданов и Матюша с матерью в чем-то схоже смотрят на жизнь. Только подход у них разный и разные слова. И это открытие почему-то задело его.
- Ты что, брат, в растерзанных чувствах?
Лешка ничего не ответил. На шаланде два месяца вместе работали и близко не сходились, даже после той штормовой ночи.
Чего ж теперь ему надо, чего лезет в душу?
Он поставил локти на стол, сказал медленно, твердо:
- До меня никому дела нет, и мне ни до кого.
- Ну, ну,-произнес Баныкин с недоумением.
- До меня - никому) - упрямо повторил Лешка. И пусть Баныкин не притворяется, не делает вид, что это не так
- И тебе?
- Да и мне ни до кого. - Сказал и осекся, будто натолкнулся на что-то жесткое.
Баныкин с шумом отодвинулся от стола, смотрел на Лешку, точно видел впервые.
- Вот так ты. значит, живешь, - враждебно сказал он.- Тут подлостью пахнет! Понимаешь ты это или нет?
- Я сказал, что думал. И нечего орать на меня.
- Не переношу. Такие убогенькие сами, и представления и чувства такие жалкие. А пыжатся, точно сотворяют мир. Не терплю! - Баныкин пристукнул кулаком по столу и наклонился к Лешке. - Вот таких, как ты!
- Свирепо! Можешь это про себя держать. И вообще я тебя просил - не ори! Сделай одолжение.
- Вот, выходит, и надо стихи сочинять. И читать надо. Ничего не поделаешь! Ни на минуту вам покоя нельзя давать. Маяковский не дожил до наших дней - до этой атомной бомбы и всякой дряни. Приходится за него. Понимаешь? Приходится"
Пока не перевелись такие, как ты. Где только вы живете? Вас точно ничего не касается.
- Ну это ты брось.
- Сам же признался.
Баныкин успокоился, чиркнул спичкой, закурил, спохватился:
- Я тебя не обидел?
- Да нет.
- Может, еще сметаны возьмем? Ты не торопишься?
Лешка пожал плечами - куда ему торопиться. Впрочем, пора было отправляться на Торговую. Вдруг возчик заваливается рано спать.
В эту минуту он увидел Жужелку. Он много раз ошибался, принимая за нее проходивших мимо девушек, и теперь даже не поверил, что это она. Он смотрел, как она приближалась, не замечая его.
- Клена!.. Я сейчас, - сказал он Баныкину и перешагнул загородку.
Жужелка остановилась в замешательстве.
- Я весь день зубрю, - издали громко заговорила она, предупреждая его расспросы. - Я только напиться вышла.
Она вымыла стакан под струёй воды, опустила в автомат мелочь. Стакан, пенясь, наполнился. Жужелка протянула Лешке стакан.
- Пей.
Он отпил немного и отдал стакан ей.
Баныкин крикнул, чтобы они шли к столику, и сам нетерпеливо перелез загородку и, подойдя к ним, протянул Жужелке руку:
- Баныкин.
- Клена, - сказала Жужелка и поставила на место стакан.
- Посидите с нами. Сделайте нам такое одолжение, - учтиво сказал Баныкин.
Они втроем опять пошли в кафе. Вокруг все столики были заняты, но на их столике красовалась соломенная шляпа Баныкина, и на него никто не покушался.
- Негде посидеть вечером трудящемуся человек^. Не тянуть же девушку в шашлычную. Придется вам сметану есть. Не откажетесь? - громко говорил Баныкин, не спуская глаз с Жужелки, .и, не слушая ее возражений, ушел в павильон.
Жужелка водила пальцем по клеенке, стараясь не смотреть на Лешку.
- Кто это? - спросила она и на секунду встретилась глазами с Лешкой, и взгляд у нее исподлобья был робкий, виноватый.
- Это мой товарищ.
Она опустила голову. Черные колечки волос лежали на шее, на ключицах, виднеющихся в широком вырезе белой кофты.
- Клена!
Она еще ниже опустила голову, не отозвавшись.
- Клена, ты слышишь?
Она подняла голову и с тревогой смотрела на него, подперев ладонью щеку. Вдруг она спросила:
- Ты оформился на "грязнуху"?
Он не ответил. Ей-то что? Не ее это забота.
- Тебя взяли, Леша? Чего ты молчишь?
Вернулся Баныкин, радостно неся мороженое в металлических вазочках.
- А я совсем ведь забыл про этот продукт. Ну просто вывалилось из головы.
Он поставил вазочки на стол и одну протянул Жужелке.
- "Гриша", - прочла она вслух татуировку на его руке.
- Гриша и есть, - широко улыбаясь, покраснев, повторил за ней Баныкин. Он пододвинул вазочку с мороженым Лешке. - Давайте на спор, кто быстрее съест. Кто раньше съест, тому еще одна порция причитается. Идет?
И они оба с Жужелкой заспешили, обжигаясь холодным мороженым и смеясь. Лешка, точно откуда-то издалека, слышал, как Баныкин спросил Жужелку, какое мороженое она больше всего любит* и Жужелка, подумав, сказала: "Крем-брюле". Потом они опять спохватились, что у них ведь спор, кто съест раньше, и опять заспешили, и Лешка видел, что Баныкин только прикидывается, что спешит, а сам ест понемножку, смотрит на Жужелку и тает, как мороженое в вазочке.
"Уеду, - думал Лешка. - Теперь уже совсем скоро. Вот получу деньги и уеду. Куда-нибудь далеко-далеко..."
Она сидела рядом, нагнув голову, а он смотрел на прямой пробор, рассекающий ее темные волосы, и думал о ней грустно и нежно, будто уже уехал и они расстались навсегда.
Жужелка спала во дворе возле крученого паныча. Она лежала на спине, подложив под затылок руку. В голове мешались мысли, диктор Лабоданов, Лешка. В небе недвижно стояли звезды. Все было спокойно. Иногда гавкала собака. Слышно было, как работают станки ночной смены в "Вильна Праця". Над тихим городом, как пульс его, повис ритмичный звук скользящей вверх и вниз вагонетки и протяжное "жи-их!", когда вагонетка сбрасывала в домну шихту. Кто-то шел по двору тяжело и нетвердо, цепляясь за булыжник.
Когда Жужелка опять открыла глаза, звезды погасли, небо просветлело. Она еще раз заснула и проснулась оттого, что ее теребили за плечо.
- Клена, а Клена, уже время.
Это будила ее Полинка. Она открыла глаза и села. Черепица на соседнем доме уже зажглась от солнца.
- Ну как, поехали? А то у меня время в обрез, по минутам рассчитано.
Полинка была сама не своя, в новом, сильно накрахмаленном ситцевом платье.
Жужелка быстро влезла в юбку и кофточку, достала из-под изголовья учебник, скатала постель-мать встанет, заберет постель в дом.
Они помчались. У Полинки в самом деле в обрез времени, ей скоро заступать на смену.
Водитель трамвая-нарядная женщина с сонными глазами, в длинных серьгах. Пахнет клубникой - это везут на базар ягоды в лукошках, обвязанных лоскутом.
Переехали мост, и скоро за рекой в степи начался новый город.
Полинка нетерпеливо высовывалась в окно. Вдруг вскочила, потянула Жужелку.
- Скорей же. Скорей!
Пока протиснулись, трамвай тронулся.
- Прыгай! - закричала Полинка и первая спрыгнула на ходу.
Трамвай круто затормозил, женщина-водитель посмотрела на них сонными глазами и сердито помотала серьгами.
- Бежим, бежим! Скорей же! - волновалась Полинка.
Они куда-то побежали по нерасчищенной строительной площадке. Повсюду, куда ни глянь-движутся над городом, над шиферными крышами подъемные краны. Переваливая через груды строительного мусора, обошли вокруг дома, казавшегося совершенно готовым.
- Вот тут.
Они остановились и стали пятиться, задрав головы, и пятились, пока им не стал виден самый верхний этаж. Полинка про себя отсчитала и сказала вслух:
- Вон на самом верху шестое окно с того края. Поняла какое?
- Ой, как здорово!
- Вон какая верхотура.
- Ой, Полинка, с такой верхотуры у тебя теперь море будет прямо как на ладони. Подумать только..,. - Жужелка порывисто пододвинулась к ней.
Полинка стояла как истукан, не отрываясь от окна.
- О господи, - сказала она, посуровев от волнения. - Значит, здесь буду.
И вдруг она сказала, обратив к Жужелке строгое лицо:
- Я ведь замуж выхожу.
У Жужелки даже захолонуло внутри.
- Ой, Полинка, что ты говоришь!
Они неловко замолчали.
- Ты только никому ни слова, слышишь?
- Угу.
После ее признания Жужелке страшновато было прямо взглянуть на Полянку.
- А то начнут болтать. Волнуюсь я.
Они стали вспоминать, как старуха Кечеджи, ни разу не побывавшая здесь, когда ей рассказывали о строительстве на левом берегу, качала в волнении головой, приговаривая: "Встали бы наши мертвые и поглядели бы..."
Они пытались подражать" ее голосу, произнося эти слова, и качали головами, и это их рассмешило, они стали смеяться и не могли остановиться, и Полинка запрокидывала голову и хохотала до упаду.
Жужелка смутилась, почувствовав вдруг, как Полинка счастлива и довольна своей судьбой.
Полинка заторопилась на завод, и Жужелка проводила ее до трамвайной остановки, а сама пошла вдоль линии.
Широченные улицы, кинотеатр в глубине парка за пирамидальными тополями, трамвайный путь, мчавшийся на взгорье к горизонту, - этот размах нового города радостно захватысал\ дух.
Жужелка незаметно прошла несколько кварталов, ее нагнал трамвай, и она села ч него. И всю дорогу, пока трамвай вез ее обратно в старый город, минут десять, она чувствовала себя беспричинно счастливой, и ее даже не страшил предстоящий экзамен.
Было еще рано, и навстречу катили автобусы с рабочими утренней смены. На углу улицы Артема Жужелка сошла. Она перешла на другую сторону и спустилась в подвальчик, над которым маячила вывеска "Вино".
Матери за стойкой не было. Двое посетителей в рабочих спецовках пили вино у прибитого косячком к стене столика и закусывали пирожками с повидлом. Жужелке страшно захотелось есть. Она приподняла марлю, взяла из вазы пирожок и пошла за перегородку.
Мать, стоя над бочонком, отбивала пробку. Она глянула на Жужелку.
- Я пирожок взяла.
- Вижу.
Мать ударила тяжелым камнем сбоку по пробке, и пробка наконец отлетела. Она подняла пробку и заткнула отверстие, чтобы не расплескать вино. Жужелка положила учебник и стала помогать ей. Они подтащили бочонок к перегородке.
- Мама, - робко сказала Жужелка. - Я похожа на гречанку?
Мать подняла лицо, сердито поправила на голове накрахмаленную наколку.
- Ты чего явилась? Тебе делать нечего? А готовиться за тебя кто, Пушкин будет? Ты учишь химию?
- Да,-неуверенно сказала Жужелка.
- Девушка! - позвали из-за перегородки.
Мать вынула из бочонка пробку и надела на отверстие шланг, закрепленный в стене.
- Ты же сама говорила, что я - вылитый Федя...
- Ну и что?-Она разогнулась и посмотрела на Жужелку внимательным сумрачным взглядом.
- Скоро, что ли? Девушка!
Мать пошла, шлепая разношенными тапочками.
- Терпения ни у кого не стало, - громко сказала она, становясь за стойку.
- А что, Дуся, самообслуживание, что ли?
- Как же, чего захотел! Вас только допусти сюда, как козлов в огород. Она взяла протянутые ей пустые стаканы. - Повторить?
Открыла краник, и из прибитой к стене львиной пасти, сделанной из рыжего самоварного золота, полилось вино. Оно лилось через невидимый шланг, из бочонка, стоящего по ту сторону перегородки.
Мать завернула краник над львиной пастью, отдала наполненные стаканы. Скрестив на груди голые руки, она молча смотрела на Жужелку.
Двое посетителей в спецовках пили вино и громко разговаривали между собой, не стесняясь в выражениях.
- Полегче! Эй, вы! - крикнула им мать, Она опять взглянула на Жужелку, уплетавшую еще один пирожок с повидлом, и вспылила: - А ты чего стоишь! Не место тебе тут. Убирайся!
Сейчас же.
Жужелка потерла сладкие ладони одну о другую и, прижимая локтем учебник, вприпрыжку направилась к лестнице, ведущей из подвальчика наверх, на улицу.
Раз-ступенька, два! Ситцевая короткая юбчонка, стройные нога, открытые до самых колен, широкий пояс туго стянут на талии.
Три-четвертая ступенька! По шее на ворот белой кофты раскидались черные волосы. Как выросла девчонка!
Пять - шесть ступенек! Вог и выросла... И уже по глазам видать, что на уме у нее.
- Клена!
Она скатывается вниз по лестнице и стоит покорно перед матерью, ждет, за что еще та станет ее отчитывать.
...Выросла девчонка. Все залагалось вокруг, и опять для всех хватает парней. Слава богу. Будто и не было войны. А что ее любовь оборвалась в самом расцвете, в молодые годы, что она свое недолюбила - это ладно, да? Никого не касается.
Она смотрит, насупившись, в зеленоватые глаза Жужелки и медленно кладет ей руку на голову. Уж не тебя-то по крайней мере. Ты-то тут ни при чем.