До утра Таня не могла уснуть — разные мысли волновали ее. Ей было тяжело, во рту пересохло, очень
хотелось пить, и она напрягала всю свою волю, чтобы не потерять сознания, выдержать до конца. В посещении
майора она усматривала какую-то ловушку, но не была в этом твердо уверена. Иногда ей казалось, что если бы
это было провокацией, то она в речи майора обязательно уловила бы фальшь. Но его слова звучали очень
искренне.
Утром снова пришел тот же врач, молча осмотрел ее, сделал укол в руку и удалился. Час спустя ей
принесли завтрак. Она не открыла глаз, продолжая разыгрывать беспамятство. Ей опять открыли рот и стали
вливать какую-то микстуру.
Около двенадцати часов в палату вошел солдат. Он бегло взглянул на Таню, затем вышел к часовым, о
чем-то поговорил с ними шепотом. Через открытую дверь Таня слышала, как зазвонил телефон, и один из
часовых сказал: “Все хорошо”.
Теперь в палату вошли трое.
— Не кричите, Берта Шлемер, это не поможет, — сказал один из вошедших.
Таню подняли и с возможной осторожностью положили на носилки, накрыли простыней, вынесли из
помещения. На улице стояла санитарная машина. Таню внесли в кузов, где оказались пружинные носилки Ее
переложили на эти носилки — Два солдата сели с ней, третий с шофером, и машина тронулась, постепенно
набирая скорость. Пружинные носилки подкидывали Таню. Один из солдат сдерживал их, стоя на коленях. Таня
напрягала все силы, чтобы не застонать…
Спустя пять минут после того, как отъехала санитарная автомашина, из комендатуры вышел капитан
Шмолл. Левый глаз его все еще был закрыт черной повязкой. Но одет он был щегольски, в парадный костюм.
Заложив руки э карманы, покуривая сигару, капитан тихо прохаживался между комендатурой и госпиталем.
Изредка он посматривал на ручные часы…
Прошлой ночью Андрей совместно с Батькой и секретарем горкома партии решили сделать налет на
госпиталь и взять Таню. Но на ночь около госпиталя была выставлена усиленная охрана, а рядом находилась
комендатура, где размещалась команда эсэсовцев. Хотя это обстоятельство и не изменило бы решения Андрея,
но неожиданно возник другой вариант операции.
… Перед вечером Ксения зашла к Зине.
— Вот чудненько, что ты пришла, Оксанушка, милая, — вскрикнула Зина, стащила с девушки пальто и
повлекла за собой.
Комната, в которую они вошли, с двумя большими окнами, завешенными тюлем, застланная коврами,
заставленная мягкой мебелью и массой безделушек, была залита яркими лучами заходящего солнца. Зина, с
вьющимися локонами, в сиреневом платье, была вся какая-то воздушная.
— Вот чудненько, что ты пришла, — щебетала она, — а я так соскучилась о тебе! И где ты пропадаешь?
— Зина усадила Ксению на диван и сама уселась рядом. Затем вскочила, подбежала к столику, схватила
сигарету, прикурила от зажигалки, которая была выточена в форме женской фигурки, затянулась. Зеленые глаза
ее вдруг стали грустными.
— Ты стала курить, Зина? Что это с тобой? Зачем ты куришь? — спросила Ксения.
Зина еще раз затянулась, выпустила изо рта облако дыма, размяла сигарету в пепельнице.
— Ты знаешь, Оксанушка, меня иногда такая тоска гложет…
— Отчего же тоска гложет тебя? Ты всегда говорила мне, что тебе хорошо живется, тебя любят мужчины.
— Это правда, мужчины меня любят. Вот вчера опять приходил этот обер из гестапо. Он славненький Он
очень любит меня Но мне хочется большего, понимаешь, большего. А может, это счастье настоящим было, а я
чего-то большего ждала, как говорят. Только нет, это счастье не настоящее. Чувствует мое сердце. Ты
понимаешь, Оксанушка, у меня талант, меня любят мужчины! Но ведь как же я транжирю этот талант? Кому я
приношу радость? Я думаю, что я должна любить одного хорошего, русского всю жизнь, сделать его
счастливым по-настоящему. Ты понимаешь, был у меня жених, Николай. Такой большой и красивый. И
понимаешь, мне в последнее время кажется, что я с каждым днем все сильнее и сильнее люблю его. А может
быть, это не тот Николай? А может быть, это совсем и не Николай? Может быть, это просто настоящий человек,
которого создало мое воображение, мои грезы? Но он же придет ко мне, Оксанушка, придет. Ках ты думаешь,
полюбит он меня? Обязательно полюбит. Своей любовью, своим талантом я заставлю любить меня. Я брошусь
ему на шею, обовьюсь вокруг него, как виноград обвивает дерево, буду целовать его всего-всего и любить
страстно, беспрестанно. Разве он откажется от меня, а, Оксанушка? Я буду его рабыней. По его дыханию я буду
угадывать его желания и предупреждать их. Разве он не захочет любить меня, Оксанушка, а? — Зина сделала
паузу. На ее глазах были слезы. Ксения никогда не видела ее такой.
— Вот только глаза у меня зеленые, — продолжала Зина, — на мои глаза мужчины всегда смотрят как-то
нехорошо. Вот в штабе работала переводчица Берта. Вот у нее глаза были! Голубые-голубые! А лицо — белое-
белое. А губы красивые-красивые. А мои, как лепешки. От этой Берты все немецкие офицеры с ума сходили. Я
сама много-много раз слышала, как они восторгались Бертой. А вчера мой обер, что в гестапо служит, ты
знаешь его, был у меня. Так вот он говорит, что эта Берта была русской разведчицей. Вот какая девушка! Милая
Оксанушка, мой обер говорит, что это королева, а не девушка. Мой обер говорит, что если бы его полюбила эта
Берта, он бросил бы все — службу, имение в Пруссии, заводы отцовские, женился бы на Берте и пошел бы, куда
поведет она его. Вот какие девушки бывают, Оксанушка! А теперь эта Берта арестована, под стражей в
госпитале лежит. Он говорит, что у нее перебиты рука и нога, но от этого она еще красивее стала. Вот какая
королева! Он мне сказал, что завтра за Бертой приедет специальный отряд, повезет ее во Львов.
— Какой почет ей, — сумела наконец-то вставить Ксения. — Наверно, повезут ее ночью?
— Нет, Оксанушка, днем. Он говорил, что приедут ровно в двенадцать. Я просила его завтра покататься с
утра, а он говорит, что не может до двенадцати, потому что получили радиограмму, приедут за этой королевой в
двенадцать часов дня.
— Жалко, что он не может поехать завтра с тобой кататься, — заметила Ксения. — А то бы я тоже с вами
поехала. Мне давно так хочется покататься на машине.
— Но это мы устроим, Оксанушка. А сейчас давай ужинать. А то, наверное, скоро обер мой придет.
— Нет, Зина, я не могу больше задерживаться, ведь я забежала к тебе на одну минуточку, просто
проведать тебя, а просидела целый час. У меня что-то прихворнула бабушка. Мне надо бежать домой, —
расстроенно сказала девушка, а в синих глазах ее металось нетерпение.
— Ну, заходи, Оксанушка, ко мне, не забывай.
Они поцеловались на прощание, и Ксения ушла.
Вечером Ксения связалась с представителем подпольного горкома партии и передала все, что узнала.
Было решено перехватить этот специальный отряд, который должен прибыть за “королевой”.
Операция усложнялась тем, что, во-первых, очень мало времени было на ее подготовку, во-вторых,
предстояло совершить ее днем, почти на открытой местности, на Львовском шоссе. Надо было рисковать.
Подпольный горком и штаб партизанского движения решили идти на риск. Начали немедленную подготовку.
Отобрали сотню партизанских молодцов, одели их в новенькое немецкое обмундирование с эсэсовскими
нашивками. Подобрали еще сотню в группу обеспечения. Всей подготовкой руководил Андрей.
Километрах в десяти по Львовскому шоссе был крутой по-
ворот. Обочины дороги заросли высоким кустарником. Километрах
в трех от этого места начинался лес.
Вот на этом изгибе дороги и решено было устроить засаду.
Ночью по обочинам дороги в кустах были вкопаны два больших
столба, а в кустарниках вырыты и замаскированы большие ямы, в
которых расположилась группа захвата. Группа прикрытия с пуле-
метами находилась на опушке леса в боевой готовности.
В одиннадцать часов партизаны натянули две толстые про-
волоки через шоссе, закрепили их за столбы. И лишь успели за-
кончить приготовления, как послышался гул моторов. Из-за по-
ворота вынырнули два мотоцикла с пулеметами, за ними катилась
легковая машина, потом крытая грузовая; замыкал колонну, охраняя
ее, бронетранспортер, набитый солдатами.
Первый мотоцикл ударился о проволоку и отлетел в сторону,
второй опрокинулся через него. Все машины резко затормозили.
Этого и ждали партизаны. В крытую машину и бронетранспортер
было брошено десятка два зажженных дымовых шашек. Немцы,
приняв их за мины, обезумев, выскакивали из машин. Их хватали
партизаны. Перестрелка была короткой. Только майор яростно
сопротивлялся, и его пришлось застрелить. За десять минут все
было кончено. Трупы гитлеровцев, а их было около тридцати,
свалили в ямы и закопали. Пленных увели в лес. Пятерых убитых
партизан товарищи унесли с собой.
На машины сели участники операции. Андрей придирчиво осмотрел всю колонну, каждого партизана и
дал команду трогаться…
В двенадцать часов дня к госпиталю подкатили две автомашины — одна легковая, другая крытая
грузовая, сопровождаемые мотоциклистами и бронетранспортером. Из легковой вышел Андрей в форме
немецкого майора, с железным крестом на груди, с маленькими усиками. Его руки обтягивали новенькие
перчатки. Выходя из машины и поправляя мундир, “майор” высокомерно посмотрел на капитана. Капитан
Шмолл подбежал к машине и представился:
— Капитан Шмолл.
— Майор Гебауэр.
— Я был предупрежден о вашем приезде радиограммой, — заискивающе произнес Шмолл.
— Надеюсь, вы не задержите меня?
— Нет, все готово, — отчеканил капитан.
— Куда идти?
— Следуйте за мной.
Они пошли в госпиталь. Вслед за Андреем шли три партизана с автоматами, в мундирах немецких
унтеров. Каждый из них нес в руке по белому халату.
Капитан провел “майора” и его спутников по коридору в палаты, где находились часовые и лежала Таня.
Палаты были пусты. Андрей был поражен. Он заметил, как капитан вздрогнул и остановился. Секунду постояв
в недоумении, Шмолл бросился к телефону. Но Андрей опередил его и первым взялся за трубку.
— Что случилось, господин капитан? — строго спросил “майор”.
— Господин майор, господин майор… Я немедленно выясню. Час назад она была здесь.
— Не стоит терять времени, капитан — произнес по-русски Андрей и тут же приказал стоявшим
партизанам: — Свяжите. — Партизаны подумали, что если бы Таню увезли гестаповцы, то Шмолл не мог бы не
знать об этом. Значит, тут что-то другое…
Одни из “унтеров” накинул на голову капитана халат, другой скрутил ему руки.
Андрей позвонил по телефону и вызвал коменданта полковника фон Траута.
— Господин полковник? Говорит майор Гебауэр. Вам известна моя миссия? Да. Я уже сделал свое дело.
Нет, помощи не требуется. Извините, что не имею времени зайти к вам, не могу оставить… Вы понимаете?.. Да,
хорошо. Командование довольно вашей работой. Надеюсь, вам приятно это?.. Да, от себя поздравляю вас. Я
должен сказать вам два слова от комиссара гестапо Вепке… Но я не могу ждать более пяти минут.
Андрей положил трубку.
— Вызвать еще трех человек и захватить халаты, — распорядился он.
Один из партизан бросился на улицу и, подойдя к крытой машине, что-то шепнул. Оттуда вылезли три
солдата и чеканным шагом, в затылок друг другу, прошли в помещение.
Из комендатуры между тем поспешно направлялся к госпиталю полковник фон Траут. Он торопился:
офицер из ставки должен сообщить ему что-то важное.
В это время “унтеры” положили капитана Шмолла на Танину кровать, завязали ему покрепче рот.
Простучав каблуками по коридору, в палату вкатился полковник фон Траут. Подняв правую руку, он
гаркнул:
— Хайль…
Но голос его оборвался. “Унтеры” управились с ним так же быстро, как и с капитаном. Со связанными
руками и йогами, с заткнутым ртом он хрипел на полу.
Андрей вызвал по телефону генерала фон Швайгерта.
— Господин генерал? Говорит майор Гебауэр. Докладываю вам, что свою миссию в вашем городе я
выполнил… Охрана? Нет, не нужна. У меня есть своя надежная охрана. Потом меня решили проводить немного
господин полковник фон Траут и капитан Шмолл. Благодарю…
Андрей положил трубку и сказал:
— Ну, хлопцы, давайте сматываться. Спектакль окончен…
Хлопцы поволокли офицеров, завернув их в халаты.
— Чертяка, якый важкий, як кабан. Наився украиньского хлиба… — ворчал один из партизан.
В коридоре появился врач. Он был немного удивлен, что несли двоих, но, увидев строгого майора,
прокричал, вытянув руку:
— Хайль Гитлер!
— Хайль! — ответил “майор”.
Хлопцы уложили “добычу” на грузовую машину и сами вскочили в кузов. Когда Андрей садился в свою
легковую машину, около комендатуры стояло человек десять немецких солдат. Они замерли, приветствуя
“майора”.
Машины, эскортируемые мотоциклами и бронетранспортером, скрылись.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
Солнце, не особенно ласково гревшее с утра, закрылось серыми тучами, и в воздухе появились мелкие
снежинки. Легкий морозец щекотал щеки. Это было последнее запоздалое прощание зимы, уже далеко
ушедшей на север.
26.
Часа три тряслась Таня на пружинных носилках в кузове машины. Временами она теряла сознание и
вновь приходила в себя. “Что за путешествие? Куда везут меня?” — думала она. Боли в ноге и руке не давали ей
сосредоточиться. Часто она глотала воздух сухим ртом, и немец давал ей несколько глотков воды из своей
фляги. По тому, как кидало машину из стороны в сторону, Таня определила, что везут ее по бездорожью…
Машина остановилась около крайней хаты небольшого хутора близ леса. Немец, что сидел рядом с
шофером, выскочил из кабины и бросился к кузову. Он нагнулся над девушкой.
— Фрейлен Берта, мне поручили сказать вам… — Но Таня не слышала его слов, сознание снова
покинуло ее.
Солдаты вылезли из кузова, осмотрели хутор: нигде не было видно ни души. На мгновение в окне хаты,
около которой они остановились, показалось лицо старухи. Солдаты подняли Таню вместе с носилками и
понесли в хату. К их удивлению, здесь тоже было пусто, но по запаху чувствовалось, что совсем недавно в
комнате были люди. Немцы поставили носилки с Таней в углу, под иконами, выкинув оттуда длинную скамейку,
и пошли искать старуху.
Скоро ее нашли в погребе. По-русски солдаты знали только несколько слов, при помощи которых они,
конечно, не могли объясниться с перепуганной насмерть старухой. А она еще более перепугалась, когда увидела
носилки с женщиной. Немцы пытались объяснить, что “фрау треба млеко”. Старуха вся тряслась и мотала
головой, повторяя единственное слово: “нике, никс, никс”. Немцы порылись в чулане, сами нашли молоко и
ложку. Влили в рот Тане немного молока. Один из солдат положил на грудь девушки, под одеяло, пакет, затем
все они вышли из хаты, сели в машину и исчезли.
Таня проснулась, когда сумерки уже проникали в хату. Около нее сидела сгорбленная старуха. Над
головой у икон теплилась лампада. Таня осмотрела хату и женщину.
— Где я? — тихо спросила она.
Женщина отпрянула от нее.
Таню ободрил этот испуг старухи.
— Вы не бойтесь меня, бабуся. Я русская…
Женщина молчала. Она стояла и смотрела на Таню. Таня положила руку на грудь, почувствовала под