Облизал сухие губы, посмотрел на деда черными, воспаленными глазами. Морозенко дал ему воды.
— От шо, голубе, зараз мы з тобою пидемо до дохтура.
Козловцев непонимающе смотрел на старика.
— Кажу, до дохтура пидемо, — старался растолковать дед.
— Что вы, дедушка! — слабым голосом ответил Козловцев. — Мне жить осталось, может быть, один
день, а вас немцы поймают со мной и расстреляют на месте. Никуда я не пойду. Что вам без толку погибать из-
за меня? Идите, дедушка, а я схожу в рай, гляну, какая там жизнь, — с беспечной улыбкой закончил Ков-ловцев.
— Мовчи, я знаю, шо роблю. А у рай тебе, голубе, не пропустят, дуже чорный.
…Поздним вечером в дом профессора-хирурга Витковича постучали. Профессор, поляк по
национальности, высокий, худощавый, с седой бородкой на белом морщинистом лице, в золотых очках, стоял в
своем кабинете.
— Пришла моя очередь, — сказал он своей жене, когда услышал стук в ворота. — Третий день, как
вступили немцы, и каждый день, каждую ночь хватают людей, сажают в казематы, пытают, расстреливают. Но я
же всю жизнь лояльно относился к властям, я, не вмешивался в политику!
Домашняя работница пошла открывать дверь. На пороге кабинета появился дед Морозенко. Он держал на
руках бесчувственное тело Козловцева. Профессор облегченно вздохнул, поправил очки и рассеянно посмотрел
на окровавленную гимнастерку красноармейца с зелеными петлицами. “Это еще хуже! — думал профессор. —
Если я приму советского солдата — не жить мне, не жить моей семье”. Он хотел было отказать, выпроводить
старика с раненым из своего дома, но вдруг быстро сбросил с себя пиджак. Засуетился.
— Что же вы стоите? — нервно крикнул он на деда Морозенко. — На стол! Давайте на стол…
Операция была сделана удачно. Морозенко хотел забрать Козловцева сразу же после операции, но
Виткович закричал на деда!
— Вы что, с ума сошли? После такой операции! Ему нужен уход, лечение. — Профессор распорядился
поставить кровать в ванной комнате и спрятал там красноармейца.
На второй день дед Морозенко привел Ксению — смуглую, синеглазую девушку с родинкой на правой
щеке. Морозенко несмело вошел в кабинет профессора, снял картуз, поклонился и сказал:
— Здоров був, земляче!
Профессор как будто недовольно посмотрел через очки в золотой оправе на деда, на девушку с родинкой,
стоявшую за широкой спиной деда, и ничего не ответил. Дед помолчал, погладил седую бороду и спросил:
— Як вин себе почувае?
Профессор молчал, о чем-то сосредоточенно думая. Потом поправил очки, молча поднялся со стула и
проводил деда с Ксенией в ванную комнату, а сам плотно прикрыл снаружи дверь.
Козловцев лежал на спине, укрытый белой простыней до подбородка, и спал. Морозенко нагнулся над
кроватью, прислушался к дыханию больного и повернулся к девушке.
— Добрый хлопыць! — ласково сказал он. — Буде житы та нимцив быты.
Ксения с любопытством рассматривала спящего Козловцева. Его волосы были причесаны, желтовато-
бледное лицо окаймляла черная бородка. Посидев еще немного около раненого, старик ушел, а Ксения осталась.
Потом она часто приходила сюда и ухаживала за Козловцевым.
…Прошло два месяца. В местных лесах появился Батько Черный. Многие из хутора ушли к нему
партизанить. Пошел в лес и Морозенко. За ним потянулись выздоравливающие бойцы Красной Армии, когда-то
подобранные им на поле боя.
Владимир Козловцев поправился. Ксения проводила его в лес, где он и встретился со своим спасителем
— дедом Морозенко.
— От дивись, який гладкий став, а ще хотив у рай! — весело воскликнул Морозенко, и в глазах его
появилась счастливая улыбка. Козловцев молча обнял деда. Они трижды поцеловались.
Ксения затуманенными, радостными глазами любовалась трогательной встречей Владимира с дедом.
— А, золота дивчина! — приветствовал ее Морозенко. Она подала ему руку, дед пожал ее, ласково
посмотрел на девушку.
— Спасыби тоби, голубка. Як твое прозвище? — спросил он у Козловцева.
— Козловцев Владимир.
— Ну, тоди я тебе Козулею буду зваты. Горазд?
Ксения вернулась в город. А Морозенко и Козловцев с тех пор уже не разлучались.
Отряд мстителей разрастался, набирал силы. Батько Черный, как они звали своего командира, бывшего
управляющего конторой Госбанка Антона Костенко. разнообразил тактику отряда. То отряд в полном составе
совершал крупные операции, то расползался по всей окрестности мелкими группами в пятнадцать–двадцать
человек, и эти группы совершали диверсии далеко от центральных баз и штаба отряда Командиром одной из
таких групп и был назначен хорошо проявивший себя в боях Владимир Козловцев. Морозенко, когда узнал, что
Козловцев уходит с группой, не захотел отставать от него.
— Пиду и я з тобою. Буду я у тебе або комиссаром, або начальником штабу, — заявил дед и пошел с
Козловцевым. Так они и ходили по лесам вместе.
Еще в то время, когда он отлеживался у доктора и Ксения ухаживала за ним, Владимир понял, что
полюбил эту славную украинскую девушку, а вместе с нею полюбил и украинскую речь. Была у него и другая
причина учить украинский язык: его друг — дед Морозенко говорил больше по-украински, и Владимир часто
не понимал его. Был однажды такой случай. Пошли они с дедом взрывать мост. Морозенко должен был
подползти с одной стороны, устроить шум, отвлечь часового, а Козловцеву предстояло напасть на часового,
потом взорвать мост. Поползли они сперва вместе, потом дед говорит командиру:
— Я пиду, а ты чекай1.
— Куда? — спросил Козловцев.
— Чекай, кажу, — шептал дед.
1 Чекай — ожидай.
— Куда тикать, зачем? — недоуменно шипел Козловцев.
— Та лежи тут! — рассердился дед и пополз. После такого случая и начал Козловцев изучать украинский
язык.
… Листья на деревьях увядали, желтели; еле заметный ветерок неторопливо перебирал их и отрывал
отжившие, засохшие. Осеннее солнце скупыми лучами пробивалось сквозь редеющую листву.
Под большим дубом дымил костер, над которым висело ведро. Недалеко от костра, среди полянки, на
сваленном дереве сидели двое: плотный, широкоплечий старик с седой бородой — дед Морозенко и сухощавый,
подвижной, похожий на цыгана Владимир Козловцев.
— Опять не то? — раскатисто захохотал Козловцев.
— Нэ тэ, Козуля, нэ тэ кажэшь, — сердито говорил дед Морозенко. — Я буду казаты: “Мы з тобою
йшлы?” А ты видповидай: “йшлы”. Я буду казаты: “Кожух знайшлы?” А ты кажи: “Знайшлы”. Я буду казаты:
“А дэ вин?”
— Кто? — спросил Козловцев, улыбаясь.
— Та погодь! Не лизь у пекло. Дай закинчить инструкцию. Я буду казаты: “А дэ вин?” Тоби трэба казаты:
“Хто?” Я буду казаты: “Кожух!” А ты кажи: “Якый?” Я буду казаты: “Та мы з тобою йшлы?” Тоби трэба казаты:
“йшлы”. От як. Зрозумив?
— Вразумил.
— Ну так давай!
— Давай!
— Мы з тобою йшлы?
— Йшлы.
— Кожух знайшлы?
— Якый? — блеснув глазами, спросил Козловцев.
— Нэ тэ кажэшь. Тоби трэба казаты: “Знайшлы”.
— Знайшлы.
— А дэ вин?
— Хто?
— Та кожух!
— Якый?
— Та мы з тобою йшлы?
— Йшлы.
— От добрэ! Вытрымав испыт, голубе. — Дед одобрительно похлопал Козловцева по плечу.
В стороне сидел сутуловатый человек с круглым веснушчатым лицом и чистил пистолет.
— Чтоб вас черти взяли, — сказал он раздраженно. — Сидите и болтаете. Надо драться, а вы…
командиры тоже!
— Якый ты швыдкий! — заметил Морозенко, глянув на партизана.
— А что без толку сидеть? Мы же партизаны, действовать должны.
— На то буде указ начальства.
— А где оно, начальство? В чаще, в блиндажах где-нибудь прячется. Волков бояться — в лес не ходить.
— А начальство на своему мисти. Воно знае, шо трэба робыть.
— Послали бы меня к командиру, я бы с ним поговорил. Нельзя так сидеть, в неделю одну операцию
проводить Надо ударить всем отрядом, а не группками ползать.
Морозенко посмотрел на партизана, но ничего не сказал…
Если бы здесь оказалась Таня, она узнала бы в веснушчатом партизане Тимофея Гордиенко. Месяца два
назад Гордиенко появился в этом лесу. Его нашли партизаны разведчики и привели к Козловцеву. Гордиенко был
весь оборван, грязный, в синяках. Назвался он Ивановым и в доказательство выпорол из брюк помятый и
потертый партийный билет на имя Михаила Иванова.
— Контуженным попал к немцам в плен, — рассказывал Гордиенко партизанам. — Был в немецком
лагере Потом нас повезли в Германию. Ночью на ходу поезда я выпрыгнул из вагона и ушел в лес, стал искать
партизан, чтобы мстить проклятым извергам-фашистам. Вот и встретил вас и теперь как хотите, я никуда не
пойду. Давайте мне любое боевое задание.
Козловцев, посоветовавшись с дедом, оставил его в своей группе.
Через несколько дней Гордиенко получил задание — взорвать мост. Партизаны установили за ним
наблюдение. Гордиенко отлично справился с этой задачей.
Когда Козловцев был на докладе у Батьки Черного, то рассказал о новом партизане.
— Что ж, хорошо, пусть останется в вашей группе, — разрешил командир. — Только смотрите, человек
незнакомый, чтобы он не знал, где наш штаб, где наши базы, чтобы он не знал, где работают другие группы.
Присматривайтесь к нему, проверяйте в бою, не верьте словам.
Кто мог знать тогда, что Гордиенко с первых дней войны изменил своей Родине и своему народу. Он был
призван в Красную Армию, но в первом же бою перешел на сторону немцев, предложил им свои услуги. Своей
предательской работой он втерся в доверие к гитлеровцам, и те отправили его в Германию, определили в школу
диверсантов. По окончании подготовки Гордиенко прибыл в Киев и успел уже выдать в руки палачей десятки
советских патриотов. Теперь он получил новое задание: пробраться к Батьке Черному, раскрыть партизанский
штаб, базы.
Так он попал в боевую группу Козловцева и деда Морозенко. Гордиенко отличился еще в нескольких
операциях, постепенно входил в доверие к партизанам. Однажды группа Козловцева проводила вылазку
совместно с рабочими, железнодорожных мастерских. Связь с мастерскими устанавливалась через Клаву. И
Гордиенко узнал эту партизанскую явку.
…Сидя на сваленном дереве, Морозенко перочинным ножом выстругивал кленовую ложку, а Козловцев
курил и любовался ловкой работой деда. Солнце перевалило за полдень, облака сгущались, воздух холодел.
Ветер заметно усиливался. Козловцев поднялся с дерева, вытянул за ремешок из кармана брюк серебряные
часы, посмотрел время. Морозенко глянул на солнце.
— Я пиду, я непомитно пролизу, — предложил дед.
— Тебе нельзя, дидуся, — задумчиво сказал Козловцев и, помолчав, добавил: — И мне начальство
запретило идти. Вот тут и решай, как быть.
— Що ж робыты?
Козловцев задумался…
Партизанам стало известно, что через район их действия будет перебрасываться по железной дороге
танковая дивизия в полном составе из Франции. Группа получила приказ совместно с отрядом
железнодорожных рабочих взорвать железнодорожное полотно, атаковать первый эшелон, уничтожить личный
состав гитлеровской, дивизии. Операция готовилась на завтра. Всё партизаны Козловцева уже вышли в леса,
близкие от места операции. Был послан связной к Клаве, чтобы уточнить время операции. Он должен был
вернуться еще ночью, но вот уже прошло полдня, а его все нет. У Козловцева не было уверенности, что связной
встретился с Клавой, Надо направлять второго человека в город, но, кроме Иванова, послать некого.
— Що ж робыты? — еще раз спросил Морозенко.
— Придется посылать Иванова, — сказал Владимир и по глазам деда увидел, с каким нежеланием
соглашается он на это. Но что же делать? Козловцев тоже не хочет связывать с Клавой лишнего человека, но
иного выхода не было…
— Иванов! — позвал Козловцев Гордиенко.
— Чего?
— Придется тебе сходить в город.
— Давно бы пора, засиделся, — с готовностью ответил тот.
— Иди сюда.
Гордиенко закончил сборку пистолета, щелкнул затвором, проверяя, как он действует, и подошёл к
Козловцеву.
— Пойдешь в город. — Владимир назвал ему адрес явки.
— Это та самая, которая тогда с железнодорожниками была? — уточнил Гордиенко.
— Да. Она. — Козловцев сказал Гордиенко пять условных слов, смысла которых тот не понял, и приказал
передать эти слова Клаве.
Гордиенко поспешно собрался и ушел. Он торжествовал победу.
“Вот теперь уж я узнаю, где она принимает партизан, где ее квартира постоянная, — думал Гордиенко о
Клаве, шагая в сторону города. — Но заявлять о ней еще рано. А может быть, заявить? Да что толку, ведь ничего
еще не знаю. Не знаю, с кем она встречается в городе, ничего я еще не установил, а заявить — возьмут ее,
попадет она в руки гестаповцев, там ей дадут жару, и, конечно, все выболтает. А чья будет заслуга, кто узнает
явки, кто раскроет партизан? Все тот же Шмолл, ему и награда, а я опять в стороне. Нет уж, я все раскрою, а
потом пойду и скажу генералу, без посредников обойдусь, пусть сам генерал узнает, кто я такой. Это будет
лучше”.
Размышляя так, Гордиенко дошел до города. Начало уже смеркаться.
По одной из северных улиц города в это время шел юноша со светлым пушком на верхней губе и с
редкой, такой же светлой бородкой. Это был партизан Пашка. Вчера его послали к Клаве, но только сегодня он
смог встретиться с ней, а сейчас возвращался в лес. Далеко впереди себя Пашка увидел немца с полицейским.
Он замедлил шаг, наблюдая, куда они пойдут. Если они свернут вправо, то он решил обойти их по улице слева,
если они свернут влево — он обойдет их справа. Спокойно шагая по улице, Пашка посматривал на
полицейского и немца, идущих впереди него. Вдруг он заметил, как из-за угла вышел сутуловатый человек и
пошел прямо навстречу патрулю. В этом человеке Пашка издали признал партизана Иванова. “Вот черт,
влопается”, — подумал Пашка и стал соображать, как ему дальше действовать. Тем временем Иванов
повстречался с немцем и полицейским. Вот они остановились, о чем-то поговорили с “партизаном” и пошли в
свою сторону, а Иванов продолжал путь. Пашка видел, что патрульные даже документов не проверили у
Иванова, и это показалось подозрительным, тем более, что Пашка недолюбливал этого веснушчатого человека
Казалось, что Иванов как-то не так и не то говорит, что должен был бы говорить товарищ в откровенной беседе,
какая-то натянутость чувствовалась в его словах; нередко Иванов хвастался своими боевыми подвигами, а это
не принято было в группе Козловцева. Иванов часто заискивал перед товарищами, усиленно старался
приобрести друзей среди партизан. “Черт его знает, что он за человек”, — заключил Пашка и решил не
сворачивать на другую улицу, а сойтись с Ивановым, попытаться узнать, куда тот идет. Встретившись, они
повернули за угол. Иванов знал, что Пашка вчера был послан в город и что его ожидали утром Козловцев и дед.
— Ты все равно, что с приятелями беседовал, с этими сволочами, — первым заговорил Пашка, когда они
пошли по другой улице.
Гордиенко враждебно покосился на парня и ответил:
— А что же трусить перед ними? Волков бояться — в лес не ходить.
— Они у тебя даже документов не спросили.
— Значит, не вызвал подозрений. Вот и не проверили. Сказал им, что иду с огорода, вот и все.
— И они поверили?
— Видать, поверили. Да что ты расспрашиваешь? Сам же видал.
— Видал.
— Чего спрашивать?
— Куда идешь? — спросил Пашка и голосом, каким он произнес эти слова, окончательно показал, что он
в чем-то подозревает Иванова. Предатель понял это.