Чувствую, как мое замороженное в стекло сердце покрывается новой сеточкой трещин боли. Молчу. Что тут скажешь? Я бы верил Артему? Стильному красавцу и альфонсу, застрявшему кривой занозой в сердце моего друга? Нет.
Мартин уже возле бара, цедит коньяк, не заморачиваясь поисками стакана, прямо из горла.
– Счет мне выставишь, – кивает на ополовиненную бутылку. – Так пойдем мы с тобой на Виктюка?
Он, покачиваясь, направляется к арке входа, опирается на нее, оборачивается и через плечо выдает надломленно хриплым шепотом:
– Ты был единственный человек, которого я любила! Ну почему ты не посмотрел на меня?! Ты хотел видеть только своего Бога! Хорошо… Хорошо… – талантливо цитирует мне Мартин финал «Саломеи». – Ты увидел своего бога? А? А я увидела тебя… Я любила тебя… Я все еще люблю тебя… Тебя одного. Твоей…твоей любви жажду… Тела твоего хочу… – замирая на последних строчках, шепчет Мартин. – Пошли, Жек, так хочется сдохнуть…
В кухню величаво выплывает шеф. Морщится, глядя на в хлам пьяного Мартина:
– Вы его в кабинете заприте, а то опять реноме заведения портить начнет. Посудомойка уволилась, – без перехода огорошивает он меня. – Открываемся через полчаса. Три стола заказаны. Посуду кто мыть будет?
– Я буду. Я.
Вот такая проза жизни, вместо высокого искусства грязная посуда.
Подхватив уже не сопротивляющегося Мартина, мы волочем его в кабинет и, накрыв пледом, оставляем отсыпаться.
Весь вечер тарелки, чашки, сковородки… Мыльная вода утекает в воронку, спину уже ломит от непривычного статичного стояния перед раковиной. Я, тихо охая, тяжело опираюсь на раковину.
– Это кухня! Куда ты прешь? – шеф, замахнувшись тесаком, всаживает его в дерево разделочной доски.
Я оглядываюсь и вижу, что на пороге кухни стоит Артем. Привычно стушевавшись от красоты этого альфонса, медлю с ответом.
– Жень, – Артем, не дрогнув под напором прущего на него шефа, отстраняет его с пути как досадное недоразумение и направляется ко мне. – Поговорить нужно.
– Некогда мне. Посуду я мою, – буркаю в ответ.
– Жень, Мартин где?
– Пьяный в кабинете спит.
– Вот про это и поговорить надо. Пьет он.
– Да ну? – иронично выгибаю я бровь. – Я заметил.
– Бутылку коньяка в день уговаривает.
– Празднует, наверное, счастье совместной жизни.
– Смешно. Да. Обхохочешься. Что это ты с губкой?
– Посудомойка моя уволилась. Хочешь помочь?– насмешливо предлагаю я Артему. И с легким офигением вижу, как он кивает и скидывает пиджак, привычным жестом подворачивая рукава дорогой рубашки. Не дрогнув, повязывает сверху фартук.
– Помоги мне. Нам. Мартину. Как хочешь. Он тебя послушает.
– А ты не пробовал зарабатывать другим местом, а, Артем?
– А я больше ничего не умею, Жень, – Артем ловко перемывает стопку тарелок. – Только трахаться и вот посуду разве что мыть.
– Ну так мой. Или Мартин не стоит таких жертв?
– Обалдел? Ты знаешь, сколько он тратит в месяц? А я? Где мне столько посуды перемыть?
– А ты пошел бы посудомойкой? Чисто гипотетически?
– Пошел бы.
– Так давай. Будешь мыть посуду, а денег Мартина вам хватит на рубашки от Бриони.
– И чем это будет лучше того, чем я сейчас зарабатываю? Думаешь, поможет? Он же опять бухать начнет и орать, что я его за деньги…
– А ты за что?
– За что? – Артем задумчиво морщит лоб. – За что… Вопреки, Жек.
– Ай да браво! – наш диалог прерывает хриплый смех Мартина. – Блядь, я тронут.
– Кто тебя выпустил, пьянь ты этакая, – дергаюсь я в ответ на это скотство.
– А я самостоятельный. Еще в прошлый раз ключи у тебя спер. Не люблю насильственного ограничения свободы, знаешь ли…
Артем, отпустив голову, играет желваками и по десятому разу обмывает абсолютно чистую тарелку.
– Любишь, говоришь? – голос Мартина звенит от сдерживаемых эмоций. – Любит он! А я вот завтра опять в Мартину переделаю себя. Сиськи пришью пятого размера. Будешь любить?
– Нет, – звенит голос Артема, – не буду. Я вообще пошлых баб не люблю.
– А я заплачу!
– Если только заплатишь. Дорого, учти. Я за такую мерзость по двойному тарифу брать буду.
– Вот! – взрывается пространство хриплым смехом Мартина. – Вот такая у нас любовь по тарифам.
Артем срывает с себя фартук и бросает его на стопку тарелок.
– Мне алкоголик не нужен. Жри свой коньяк. Один.
В кухонной вселенной провисает нестерпимая тишина. Вроде бы бежит вода, на огне шкварчит мясо… Но на самом деле это тишина гробовая, которая возможна только между разорвавшими друг друга в клочья людьми.
– Шурин мой – нарколог, – переворачивая кусок мяса, заявляет шеф. – Правда, далеко, в Израиле.
– Может, и хорошо, что далеко… Может быть, и хорошо под оком Бога, – шепчу я то ли себе, то ли замершему Мартину.
Спасаясь от волн депрессии, которые становились все больше и все чаще захлестывали меня, я оказываюсь в кресле у Свена. Свен крутит меня перед собой и отчеркивает фразы тягучим немецким акцентом.
– Чтооо хочешь, Джен?
– Сбежать, Свен.
– Это, Джен, надо в райзебюро.
– От себя, Свен, сбежать.
– Аааа, хочешь быть другим?
– Абсолютно.
Свен задумчиво щелкает пальцами и вновь начинает крутить меня перед собой.
– Будем резать. Откроем тут и тут. Будем красить. Да, Джен?
Резать? Я пропускаю сквозь пальцы свой хвост. Резать? К черту. Резать!
Через полтора часа я робко бросаю в зеркало мимолетные взгляды. Незнакомец, отражающийся в нем, – не я. Открытая шея, выступающие скулы и челка, блестящей черной волной перечеркивающая лицо. Я всматриваюсь в отражение, осознавая, насколько похудел за это непростое время. Ключицы и плечи, локти, кисти – все топорщится остро выступающими косточками. Я похож на геометрическое безобразие, состоящее из углов.
Ветер, касающийся обнаженной шеи, заставляет втянуть голову в плечи – мне кажется, что нервные окончания перекочевали на этот участок кожи. Это разжигает какой-то мучительно-томительный огонь, вытаскивая на поверхность чувственность, похороненную в последнее время под грузом проблем. Впервые за долгие недели хочется трансформации, хочется быть… кем? Мой взгляд упирается в витрину с безголовым манекеном, окутанным черной блестящей волной шелка. Ткань обтекает фигуру, открывая спину, наделяя кусок неживого пластика загадочной сексуальностью. Кажется, стоит лишь слегка спустить платье с плеч, и оно скользнет к ногам, обнажая. Я хочу, безумно хочу почувствовать всей кожей прикосновение тяжелого шелка, хочу согреть теплом своего тела этот переливающийся антрацит ткани.
Стоя перед зеркалом, я тщательно обвожу контур рта обреченно красным. Черный шелк, белая кожа, почти астеническая худоба и ярким пятном порочный рот. Я не человек, я набросок модельера, оживленный ярким пятном помады, я легкий отблеск Чикаго тридцатых, тонкий ломаный росчерк пера. Ева, рожденная от мужчины. Его плоть и кровь, его душа в другом обличии.
Тяжелый монументальный пафос дорогого ресторана, его холодный интерьер в белой гамме привлекает меня как обрамление моего сегодняшнего я. Черное-белое. Белое-черное. Потягиваю красное вино. Оно, словно кровь, добавляет жизнь в это обезличенное пространство, наполняет его пульсацией и энергией. Терпкий вкус обласканных солнцем ягод вливает в мое настроение порочную томность. Ласкающий кожу шелк, изысканный вкус вина, бархат глубокого грудного контральто певицы заставляет вскипеть мою чувственность и пропитывает сотканный мною образ легким привкусом плотского греха.
В какой-то момент я невольно передергиваю плечами от волны мурашек, прокатившейся вдоль обнаженного позвоночника – кто-то с настойчивостью снайпера сверлит взглядом мою спину. Не выдержав, я разворачиваюсь и замираю. Гамлет. Не растерявшись и не смутившись от того, что его уличили в неприкрытом разглядывании, он отвечает мне прямым взглядом, заставляя меня буквально задохнуться от невыносимо противоположных эмоций. Бешеная злость сцепляется в одно целое с невероятным возбуждением от неприкрытого желания, плещущегося в его глазах. Вино и взрывоопасный коктейль эмоций моментально ударяют мне в голову, полностью отключая чувство самосохранения, и я, словно мотылек, влекомый светом, поднимаюсь с места и двигаюсь к нему, не разрывая ни на секунду зрительного контакта. Гамлет поднимается мне навстречу. Его окружают женщины и мужчины, но ничего не может помешать мне. Ничего не может остановить его в этом первобытном притяжении противоположностей.
– Вы не помните меня? – протягиваю я руку в приветственном жесте.
– Мне непростительно это, – Гамлет склоняется в поцелуе к моим пальцам.
– Ева, – представляюсь я. – Как поживаете, принц Датский?
– Ева… – игнорируя мой вопрос, пробует мое имя на вкус этот мужчина.
Он не выпускает мою руку, хотя это уже переходит все рамки приличия. Напротив, он подносит ее еще раз к губам и прижигает поцелуем выступающую косточку на запястье.
– Ева, разрешите мне загладить вину? И предложить вам бокал вина?
– Не хочу разрушать гармонию вашей компании. Как-нибудь в следующий раз. Интересная была встреча, – прощаюсь я и возвращаюсь к своему столику за оставленной сумочкой.
Трудно. Это неимоверно трудно: держать прямой спину, делать каждый шаг, не сорваться в бисер мелких суетливых движений испуга под пристальными взглядами. Сердце, отсчитывая рваный ритм, бьется птицей в горле. Зачем? Зачем я это делаю?
Кутаясь в мягкий теплый мех, я закуриваю сигарету в ожидании такси, ветер пробирается под тонкий шелк платья, но мне не холодно. Адреналин расцветает алыми розами на скулах, а внутри беснуется какое-то безумное веселье. Гамлет. Как дорогой костюм меняет фигуру. Не осталось той трепетной долговязости. Худощавый, стильный, но опасный силуэт хищника из городских джунглей.
– Подождите, Ева, – мой локоть жестко фиксируют. – Не уходите… прошу, – приказ закругляется почти мольбой.
– Заинтересуйте меня? – безумное веселье толкает меня на сомнительную дорожку флирта.
– Вы умеете стрелять?
– Стрелять? – я в растерянности.
– Стрелять, Ева. Мне хочется вас этому научить. Согласны?
– Кажется, да. Но как же ваши друзья?
– Не переживайте, они прекрасно обойдутся без меня. Поехали?
Сидя в теплом салоне машины, я плотнее кутаюсь в мех, стараясь подавить внутреннюю дрожь, пришедшую на смену схлынувшему адреналину.
– Мерзнете?
– Скорее переживаю, – признаюсь я.
– Почему? – риторический вопрос в ожидании глупого кокетства.
– Ажиотаж схлынул, а я совсем не авантюристка. Еду в машине ночью. Стрелять. Неизвестно куда с малознакомым мужчиной. Переживаю. Понимаете?
– Вы неожиданно откровенны, – брови Гамлета удивленно приподнимаются.
– Не будете меня утешать и обещать, что не обидите?
– Ева… я лучше научу вас стрелять. В случае чего воспользуетесь. Договорились?
– Крайности?
– Отнюдь.
Гамлет не отрывает взгляд от дороги, и мне приходится беседовать с его профилем. Впрочем… это дает возможность еще раз присмотреться к этому человеку. Как же я раньше не разглядел это хищное лицо? Отвлекся на длинные ресницы и по-детски трогательную россыпь веснушек? Этот упрямый рот с тонкими губами. Этот острый подбородок, выдающий хитрого и порой жестокого дельца. Меркантильная горбинка на носу. Быстрые, скупые и точные движения.
– Я думаю, что лучше прострелить колено, чем взывать к благородству, – прерывает мои физиогномические исследования Гамлет.
– Я запомню.
– Приехали. Пошли?
Куда ты идешь, Ева? К чему ты придешь?
* Дмитрий Бозин – исполнитель заглавной роли в спектакле Романа Виктюка «Саломея» по пьесе Оскара Уайльда
========== Пистолеты и Розы ==========
– Знакомьтесь, Ева, это Викинг. Викинг – это Ева. Держи же, не бойся. Он не кусается, только стреляет.
Я осторожно взвешиваю пистолет, который вложил в мои руки Гамлет. Странно, всегда думал, что он должен быть из металла и более красивым, что ли. Более дорогим… А тут пластиковая рама, грубоватая работа и какая-то простая заводская маркировка на корпусе.
– Разочарована? Ждала что-то вроде кольта из старых американских вестернов?
– Что-то вроде… Викинг?
– Марка пистолета. Будем стрелять?
Гамлет вставляет магазин в рукоятку, раздается знакомый киношный щелчок, и я вздрагиваю от волны возбуждения и страха.
– Пистолет лучше держать двумя руками, так легче контролировать его наводку и вести огонь «двойками». Подними пистолет на уровень глаз, – руки Гамлета ложатся поверх моих, он плотно прижимается к оголенной спине, а его горячее дыхание заставляет полыхнуть ответным румянцем скулы. – Отведи указательный палец в сторону и сожми остальные пальцы. Держи уверенно, но не «души» пистолет. Кисти руки не дрожат. Положи фалангу указательного пальца на спусковой крючок и можешь прицеливаться. Дыши ровно. Готова? Нажимай на спусковой крючок.
Выстрел. Крик. Отдача. Горячие губы клеймят поцелуем мою шею. Выстрел. Мое сердце синхронно пулям, пробивающим мишень, стучится о грудную клетку. Выстрел…
Руки дрожат, а тело будто закостенело. Вдох жадный и глубокий. Запах пороха и налившееся человеческим теплом оружие в руке. Оно будто ожившее.
– Еще семь выстрелов, Ева. Ты его чувствуешь?
Я его чувствую. Чувствую, как пистолет, наливаясь агрессивной тяжестью, заряжает меня спокойствием. Чувствую, как он перестает быть чуждым куском некрасивого пластика и металла. Чувствую, как он становится моей частью. Частью моей силы и воли. Выстрел. Выстрел. Сердце, успокоенное его силой, четко и контролируемо бьется в груди. Выстрел. Тело расслабляется, и я вдруг вижу цель. Человеческий силуэт с расходящимися кругами мишени. Круги ада.
– Старайся попасть в таз, Ева, – словно сквозь вату доносится до меня голос Гамлета. – Там больше всего костей.
Выстрел.
– Раз, два, три, четыре, – считаю я пересохшими губами.
Осталось три выстрела. Как было бы просто повернуться к отступившему к стене мужчине и направить оружие на него. Как было бы сладко увидеть в его глазах ту беспомощность, в которую он спихнул меня в борьбе за территорию… Как было бы… Нет!
И я трижды нажимаю на спусковой крючок, всаживая остатки безумия в черный безымянный силуэт.
Я оглушен выстрелами и эмоциями. Адреналин бурлит во мне беснующимся штормом. Гамлет резко разворачивает меня к себе и впивается в губы поцелуем. И моя бушующая стихия жесткой отдачей возвращает ему поцелуй. Я уже сам жадно и жестоко целую, перехватывая инициативу. Некрасиво, неправильно, больно. Закусывая губы и стукаясь зубами, хрипло выстанывая ему в рот.
– Поехали ко мне? – отрываясь от меня, шепчет он срывающимся голосом. – Ева…
Я смотрю на мою размазанную помаду на его губах. Я хочу. Хочу…
– Нет, – с тяжелым выдохом отшатываюсь я от мужчины. – Нет. Отвези меня домой.
– Ева…
– Прошу тебя…
Меня еще долго бьет озноб. Я плотнее кутаюсь в нежность меха, пытаясь найти успокоение в его уютном тепле. Огни ночного города заманчиво подмигивают за окном машины.
Don’t you cry tonight
I still love you baby
Don’t you cry tonight
Don’t you cry tonight
– шепчет мне Эксл Роуз, заставляя сильнее закусывать губы.
– Ева… – барабаня пальцами по рулю, вперившись взглядом в непроглядную темень моего двора, выдыхает Гамлет. – Я не буду сейчас навязывать тебе свое общество, но уеду только тогда, когда ты скажешь, где и когда мы увидимся.
– Теперь моя очередь удивлять. Дай мне номер своего телефона, я позвоню.
– Когда?
– Хочешь внести меня в список дел? Я позвоню.
– Ева… Это редко бывает со мной… Но я… Я буду настойчив. Ты слишком… слишком зацепила.
– Диктуйте номер, Ваше Высочество.
Как все же трудно идти, когда в спину тебе устремлен требовательный и агрессивный, словно дуло Викинга, взгляд.
Стою перед зеркалом и, осторожно огладив плечи, спускаю с них черный шелк платья. Он, послушно скользнув, оголяет правду. Тело мужчины. Что же я делаю?
Продираю глаза от звонка, пунктиром пробивающего мой сон. Один короткий, два длинных. Илья? После той обличающей и выворачивающей сцены мы не виделись. Что произошло? Открывать или нет? Звонок настойчиво впивается в притаившуюся тишину. Не уйдет же…
Открываю дверь и замираю, утыкаясь взглядом в огромный букет кроваво-красных роз. Вдыхаю их одуряющий аромат и на автомате протягиваю руки. Я люблю эти пошлые букеты из десятков цветов на последнем пике их цветения. Цветы, как будто осознавая, что им остались последние часы жизни, стремятся максимально поделиться с миром своей красотой, распахивая и раскрывая бутоны вплоть до сердцевины. Обнажающая откровенность красоты. А потом лепестки украсят все вокруг последними мазками жизни…