Разве он не сможет справиться с ней? Он справился со смертью единственной сестры в одиночку, а с ней, что не сможет? Это ведь так просто не пересекаться в лабиринтах фракции, это ведь так просто не трахать её мысленно в рот. Она просто девка с неуёмной амбицией свести его с ума.
Эрик находит её, безобразную, у самодельного кострища. И как от такой можно зависеть? В ней ничего нет такого, кроме его татуировок на грязном фантике кожи.
Он толкает её ботинком в плечо, она моментально оборачивается.
— Надеюсь, мне не стоит рассказывать, какого это ебаться среди этого хлама, — в грудине пульсирует сердце, назревает инфаркт. — Тебя хотел видеть Макс, собирайся.
Это ведь так просто не пересекаться в лабиринтах фракции.
Никогда. Ни за что.
========== Часть X. “Вертеп” без правил. ==========
Есть неудобные люди.
Вот они и есть эта пара крайне херовых неудобных людей. Друг для друга.
Даже общий кислород устраивается слишком неудобно в груди, потому что общий.
Они молчат, и тишина между ними выстраданная, вымученная. Каждый хочет вытрахать упрёками и оскорблениями мозг другому, но в итоге это всё остаётся вариться в них. Не дать выхода яду, значит, самому сдохнуть от него.
Жёсткие, твёрдые шаги тонут в лужах и издалека напоминают гриппозное хлюпанье. Эрик подаётся немного вперёд, а Лиза упрямо тащится за ним; он — мегаполис, она — периферия. Заходящее солнце куском прожаренного маргарина поднимается с водосточных днищ, карабкается по ободранным рекламным баннерам, застревает над крышами домов. От маргаринового солнца остаётся небольшой масляный след на небе, а они продолжают вариться в своих гордынях.
Эрик — чёрт, не Бог, ему можно. И за это ему ничего не будет.
В поезде голые стены не холоднее их сердец, но всё же облокачиваться на них неприятно. Они и не льнут к ним спинами, держат равновесный баланс; их вестибулярные аппараты работают исправно, без программных сбоев. Ветер проходит лентами сквозь открытые двери вагона, не останавливаясь. Между ними страшно останавливаться — согнут в подкову, не поморщатся. Хреновы супермены с заявкой на — «я спасу себя от него/неё».
Яма затоплена бесстрашными. Их так много под вечер, что рябит глаза от чёрных униформ и любопытных глаз. Хочется немытыми пальцами вдавить глазные яблоки в затылок, чтобы они прошли на вылет пулями некрепкого сплава. Смотрят абсолютно все. В полуопущенные ресницы, в ключицы, в спину. На руки. Эти бляди думают, что их руки будут переплетены. Даже запястья заныли от таких дерзновений.
Хочется громко послать их нахуй.
Но нужно держать баланс, как в поезде.
Лиза умеет вести себя достойно на людях. Она даже мастерит улыбку. Получается в меру искренне, в меру фальшиво. Как есть. Хавайте, что дают. Нет, тогда проваливайте, и закатайте в бетон свои глаза.
У кабинета Максимилиана они расходятся. И Лиза расслабляется, когда теряет его тень за поворотом. С неё слетает вся шелуха надменности и зубоскальства. Ей больше не перед кем театральничать, зрители ушли. Один главный зритель.
***
— И что ты намереваешься делать с девчонкой? — спрашивает один из Лидеров и по совместительству друг Эрика Тим, беспокойно перемещая из одной ладони в другую серебряную цепочку.
— Отправлю её работать в «Вертеп», пусть помогает Себастьяну, — с больным равнодушием отвечает Макс.
— Но… — ужас закрадывается в зрачки и расплывается по белкам глаз.
— Знаю. А кто сказал, что нужно возвращать Мур на тех же условиях? Это будет неправильно, если она встанет обратно в ряды бесстрашных, будто ничего и не было. Общество может возмутиться и взбунтоваться. И я говорю не только о нашей фракции, но и об изгоях. Сколько там полегло от руки нашей «организации»?
Вся тирада облечена в такое хладнокровие, что тошнота подкатывает ко всем органам чувств. Всё покрыто блевотной тиной. Гадко и не терпится отмыться. Тима преследует это ощущение с момента неофициальной встречи с Максом.
— Это всё из-за Эрика? Хочешь проверить, насколько железные у него яйца?
— Просто хочу вернуть его в былую кондицию.
— Разве нет другого способа?
— Поговорим о способах? — долгая пауза; между ними ничего не происходит. — Она — его способ. Раньше была сестра, а теперь она. Фракция нуждается в безупречном солдате.
— Сколько раз нужно сломать солдата, чтобы сломать его окончательно?
— Сколько потребуется, Тим. Надеюсь, ты, как друг, скажешь ему место и время. У меня всё.
***
В «Вертепе» всё без изменений.
Лиза отмечает это незамыленным взглядом.
Бар не теряет своих красок, просто выглядит не так агрессивно и «разгульно», как в ту ночь. В помещении пахнет алкогольными коктейлями, солёным арахисом и сырыми тряпками. Мур по-хозяйски усаживается на барный стульчик и кружится так быстро, что волосы разлетаются стаей птиц. То ощущение пьяности отсутствует, и она слезает с карусели, не приносящей радость.
— Эй, привет, — в дверях показывается бармен с упаковкой пива, — ты чего здесь?
— Эм, — Лиза приподнимает бровь, — я отныне работник «Вертепа», — она улыбается парню, лицо которого теряет былой розоватый задор. На его побледневшем лице резко выделяются бесформенные синяки. — Что-то не так?
— Всё так, — он откашливается и протягивает ей руку. — Себастьян.
— Лиза.
— Я знаю. Работа не пыльная, — прикусывает язык, — стоит опасаться только пьяных посетителей. Для защиты у тебя есть руки, что имеют функцию складываться в кулак, — пытается разрядить хуёвую обстановку шутками.
— По-другому здесь и не сработает, — амнистированная бесстрашная не замечает нервозного состояния Себастьяна, скорее прикидывает, сколько у неё имеется сил в организме, чтобы отбиваться от нетрезвых «буйволов». В крайнем случае, можно воспользоваться подручными средствами, например, догорающим бычком сигареты.
— Иди, переоденься. Потом я кое-куда тебя свожу, — у него дрожат руки, но это мелочь.
Лиза просто подумает, что он наркоман, и всё уляжется. Они же даже курили вместе. Всё уляжется.
***
Одна комната на двоих — это не беда. Лучше помойных вонючих дыр для крыс-изгоев и общих спален бесстрашных. Где там и там втихомолку дрочат на тебя под картонками и пододеяльниками. В совместной «разногендерной» комнате можно стать друзьями по работе, братом и сестрой по духу, или любовниками.
Последнее на руку Эрику. Однозначно.
Он же не хотел, чтобы о них ходили, ползали, летали не те мысли.
Ай да, твою мать, похер.
Лиза запирает комнату на ключ и возвращается в бар. На ней тесные лосины и спортивная майка с поддерживающим грудь лифом. «Вертеп» пуст и молчалив. Ожидаемой картины толпы «буйволов на водопое» нет. За барной стойкой её ждет Себастьян, сложив руки лодочкой; костяшки пальцев сбиты в кровь. Этим здесь никого не удивишь; скорее вопросы могут возникнуть к тому, у кого ни одного фингала, ссадины и перелома.
— Готова?
— Да.
«Почаще себе напоминай, Лиза, что эта фракция лучше колонии изгоев».
С осознанием этого легче.
Тёмные коридоры с мигающими лампочками сжимаются, становится невыносимо делать шаги по направлению к неизвестности, которая начинает запугивать какими-то нелепыми сюжетами будущего. Лизе не по себе. Но она не поддаётся на уловки своего воображения, и не спрашивает ни о чём Себастьяна. Он сам на взводе; он почти касается её судьбоносных линий на ладони.
Дверь с проржавелыми прутьями отворяется барменом. Они погружаются в жуткий склизкий мрак полуподвального помещения. Ещё одна дверь, за которой шума столько, что хватит докричаться до Бога, и попросить его о помиловании. Свет пропарывает тело канатной нитью.
— Прости меня, Лиза, за то, что будет, — бармен подталкивает девушку к круглой «цирковой» арене и ступает на неё сам.
Полукруг бесстрашных, разомкнувшийся с их приходом, замыкает в кольцо ринг.
Всё до простоты, до пальцев об асфальт, банально. Она — девочка для битья, девочка для ставок, девочка для садистских забав. И скулы неожиданно немеют в широкой улыбке — защитная реакция организма.
— Давай, Себ, ударь меня, сбей с ног, — её задыхающегося голоса совсем не слышно в гаркающей толпе обозлённых зрителей. — Они же не отпустят нас, если ты не убьёшь меня…
«Побыстрее бы сойти на конечной».
Первый удар приходится под рёбра, кулак Себастьяна врезается в костяные жерди тупой рукояткой топора. Лиза сгибается пополам бумажным листом под присвисты зверей с горящими огнём выемками вместо глаз. Во рту скапливается уксусный раствор. Последующие удары яростнее и приходятся на лобные доли. Лиза даже не чувствует, как раскалывается череп от боли.
Просто он среди этой беснующийся толпы. Сам Люцифер из преисподней.
И его взгляд никакой. Не весёлый, не сочувствующий. Отсутствующий, скучный.
Этот самый неудобный человек сидит на самом удобном стуле. Дай ему Бог.
========== Часть XI. Ошибки прошлого. ==========
Его татуировки на её шее проносятся не сменяющимся кадром киноплёнки в глазах бесстрашного.
Развлечение для зажравшихся ублюдков. Ему вполне подходит.
Какая бы игла совести не колола внутренности, он ломает иглу напополам и продолжает наблюдать с бесстрастным лицом за происходящим на арене.
Справедливости ради, стоит заметить, что она добровольно пустила свою жизнь по разведённым на перепутье рельсам ржавого поезда. По какому праву её стоит жалеть?
Вот и он не жалеет нисколечко.
***
Цельность комнаты исчезает, она дробится квадратами. Полусантиметровые квадраты рассредоточиваются по потолку, соскабливают высыревшую побелку углами. Всё кажется уменьшенным в десятки раз — глаза заплывают под вздутыми синяками, ненатуральным — дотронуться пальцами и провалиться в пустоту. Настоящее кажется засвеченным снимком из-за плавающей полупрозрачной белёсой пелены в глазах.
Лиза пытается приподняться, но чьи-то руки заботливо возвращают в положение загрубевшего покойника, умершего раз и навсегда, без попыток подняться и продолжить существовать. Чьи-то руки отправляются обратно в карманы, лишь вскрытые «петушиными боями» костяшки пальцев нерешительно торчат из брючного материала.
Горло превращается в высушенную подкожную трубу. Нащупывает во рту немного стухнувшей влаги, проталкивает её внутрь языком. Попросить воды не хватает сил, но кто-то садится рядом и поит её из бутылки. Свежая вода бежит по суженной проталине пищевода, оживляя нутро.
Первая ощутимая судорога сводит ноги. Должно ломать мышцы, скручивать живот, но атака приходится под сгиб разбитых коленей. Она ничего не помнит о раскроенных коленях. Наверное, её выкинуло на бетонный пол; где-то там он точно был. Свора «бесстрашных» шакалов не дала бы ей прохлаждаться на матах. Память услужливо затёрта ударами. Лиза упирается пятками в матрац, чтобы боль ослабла. Получается.
— Простишь меня, Лиз? — голос Себы вкатывается в уши дробью.
— Ни-ко-г-да, — она тянет губы, как гармошку, улыбаясь бармену; у него виноватое, но гладкое, без изъянов, лицо.
— У меня для тебя хорошие новости. Нас больше не будут трогать в этом месяце. По правилам, — мнётся с полминуты, рассматривая масштаб повреждений на партнёре, — они дают своим бойцам восстановиться, а потом опять бросают на ринг.
— И сколько по времени мы прослужим им?
— Всё зависит от нас самих.
— Долго живёшь в этом аду?
— Если учесть, что я бесстрашный по рождению… прости, — отчего-то извиняется, Лиза и сама не понимает отчего; её не коробит наличие у него гена бесстрашия. — Около трёх лет назад я попал в «Вертеп» за несанкционированный митинг против вот таких спаррингов. Макс сказал, что я ещё легко отделался.
— Бойцов набирают только из «Вертепа»?
— Нет, ими являются все из обслуживающего персонала. От работников столовой до мастеров тату. Иногда меня ставили против шестёрок Макса. А тебя вполне могут поставить против Тори.
Пробный разговор оказывается утомительным, и Лиза проваливается в сон где-то на последней букве «и».
***
Лиза восстанавливается за неделю. Весь телесный ущерб, нанесённый Себастьяном, стирается ластиком надлежащего медицинского ухода и тепла. Впервые за всё время, проведённое во фракции, она чувствует себя геранью, до которой кому-то есть дело. И это не шкурный интерес Эрика, это кропотливая забота соседа по комнате.
Ещё через неделю Лиза возвращается на своё рабочее место — изнанка барной стойки с комфортом вмещает двоих.
В перерывах на обед Себастьян обучает Мур изощрённым силовым приёмам, что когда-нибудь помогут ей вырвать хребет из соперника и бросить костью перед жадной до кровавых зрелищ публикой. Остальное время они посвящают подготовкам к вечеринкам и аккуратному флирту.
Всё идёт законным чередом.
***
Голые колени подпирают шрамированный край стола; миллиметровые сучья с угла впиваются в затянутые раны. Рука тянется за стаканом с остатками виски на дне; содержимое стакана взбалтывается и оседает «поджаренной» водой в желудке.
Лиза сидит в компании бесстрашных и травит им байки с просторов фракции Доброжелательности. Выпивать и держаться на публике куртизанкой — вот её работа. Немного унизительно, но спокойно, за ней присматривает Себа.
«Вертеп» полон людей.
Пятница высасывает весь алкоголь из кладовых бара.
Сквозь тёрн фракционеров продирается Эрик.
Свет ложится на твёрдые скулы под правильным углом, они будто вжаты в его лицо; свет верно отражает озлобленное состояние бесстрашного.
Кровь останавливается, прикипает расплавленным железом к коже. Лиза не видела его со дня состязания. Он не стремился увидеть её, она и подавно. Слишком тяжело она переносила встречи с Лидером.
Эрик останавливается у пустующей барной стойки, находит в толпе бывшую протеже, кивком головы подзывает к себе. Ноги Лизы, приваренные к полу, залиты гипсом; ей с трудом удаётся сделать первые шаги навстречу к сатане.
— Бутылку абсента, — безразлично, — и остаёшься пить со мной.
Вольные предписания относительно работников бара оставляют за собой право забрать их с собой в любую точку Чикаго, если намерения посетителя более или менее непорочны. О намерениях Эрика знали только его рогатые приспешники.
***
В его лофте темно. Пальцам остаётся цепляться либо за руку Лидера, либо за тонкий материал воздуха; пальцы поддевают кромешную чернь. Ей довольно просто находиться в его комнате, несмотря на то, что в любой момент может быть атакована словом и сбита с ног крепким телом. Её глаза защищены, ослеплены тьмой. Так проще осязать мир.
Они пьют абсент, передавая бутылку друг другу. Соревнование остаётся за дверьми, они просто пьют. Молча и почти не дыша.
«Наверное, у него кадык прыгает в горле», — думает Лиза, пристраивая губы к стеклянному отверстию бутыли.
Дурман накрывает Мур на третьем кругу, и без того расплывчатая под глазами тьма размывается въедливым чёрным сильнее, будто тёмную воду разбавляют угольной акварельной краской.
За секунду запах алкоголя, плавающий в ноздрях, становится острым, резким, словно его заменили на керосин. Она отлипает от абсента. В горло из желудка проползает вращающийся ком тошноты; сглатывает ком, давясь. Умереть, подавившись собственной блевотиной, слишком комично.
Руки Эрика притягивают её к себе за талию достаточно близко, так, что холодный поток ветра, гуляющий между ними, превращается в лихорадочный пустынный жар. Лиза ощущает это напрягшимся оголённым животом.
Ей бы спросить, в какой части комнаты находится туалет, и проблеваться, а не сокращать ненавистные миллиметры. Горло продолжает сотрясаться от тошноты. И когда Эрик ставит шах и мат — прикусывает зубами её нижнюю губу, — она отстраняется от него и опорожняет желудок.
Лидер терпеливо ждёт, вдыхая свет во все лампочки лофта — щёлкает выключателем. Он озадачен, но собран и поддерживает на жизненном уровне ироничную колкость во взгляде.
Уже позже:
— И давно у тебя непереносимость алкоголя?
— Никогда не ощущал этот мерзкий запах абсента?
Их осеняет одновременно.