Всеволод Иванов
Глава I.
История мытья посуды и рассказ Дава-Дорчжи с трехсотом пробуждении Сиддарта Гаугамы, прозванного Буддой.
...Один Будда явился в бесчисленных видах и в каждом из бесчисленных видов является один Будда.
(Камень, поставленный близ Пекина 1325 года 16 числа 3-й Луны.)
Котелок нужно придвигать ближе к трубе, дрова нужно дальше от стенок: пламя тогда устремляется вверх, покрышка печи накаляется быстрей, -- картошка варится через шестнадцать с половиной минут. Есть ее -- сразу, по возможности с кожурой, и в горячей воде вымыть сначала руки, а потом -- посуду.
Сегодня профессору не дают вымыть посуду. Он было спустил пальцы и даже средину ладони в котелок, потер ногти, -- звонок.
-- Подождите! -- кричит профессор.
Он опускает ладони глубже, берет щепоточку песку и с силою трет донышко тарелки. Опять звонок.
Профессор Сафонов подымает тощие брови:
-- Я же не медик?.. Должен же я вымыть посуду, дабы вновь не топить буржуйку. Обождите, гражданин!
В животе профессора приятный жар от картошки; руки -- в мягкой, теплой воде. Он кладет немного песку на ладонь и трет бок и внутренности синей миски. В дверь стучат чем-то твердым. Повторение сильное, не голодное. Профессор обеспокоен.
Он надевает меховую шапку, берет с дивана пальто. Перед дверным крюком он говорит в темноту, в пол:
-- У меня только третьего дня... да и вчера!.. простите, забыл, -- были с обыском. У вас есть ордер?
За дверью отвечают неторопливо, но громко:
-- Мне нужно профессора Виталия Виталиевича Сафонова по личному делу.
-- Сейчас!
Профессор надевает пальто, придерживая воротник у горла, снимает крюк.
-- Медик этажем выше, я...
-- Мне необходимо видеть вас!
Человек в солдатской шинели и фуражке (в 1918 году вся Россия носила солдатское одеяние, -- Россия воевала) проходит быстро через прихожую в кабинет профессора.
Профессор, догоняя его, торопливо говорит:
-- Я могу слышать и понимать мгновенно, я привык. Если вы предлагаете картофель или муку, говорите? Можно снять шинель, печь держит тепло сорок минут. В такие минуты я ни с кем не разговариваю. Я снимаю пальто, читаю или пишу. Садитесь.
Профессор берет миску. Солдат тоже подходит к миске.
-- Я слушаю вас, гражданин.
Внезапно человек в шинели слегка отодвигает профессора и опускает руку в котелок.
-- Но там нет больше картофеля, я его с'ел. Теперь моется посуда, гражданин солдат.
-- Разрешите, я более опытен.
Человек раскидывает полы шинели, очевидно, для большего проникновения тепла в тело. Быстро берет миску.
-- Зовут меня, гражданин профессор, Дава-Дорчжи, я из аймака Тушуту-Хана...
-- Монгол?
-- Буду говорить возможно кратче... не перебивайте меня.
-- Я повторяю, гражданин солдат, на сорок минут необходимо снять верхнюю одежду.
-- Благодарю вас, кстати я не раздевался две недели.
Гражданин профессор и гражданин солдат снимают платье. Гражданин солдат моет посуду профессора. Профессор Сафонов сидит в кресле против него. У солдата грязные щеки, необычайно реденькая бороденка и очень черные, словно лакированные, глаза. Профессор замечает еще -- у солдата гортанный резкий говор.
Миски гремят. Профессор тщательно закрывает вьюшку печи.
-- В Ху-ху-хото, неизвестно откуда, прибыл отшельник Цаган-лама Раши-чжамчо. Сотворив умеренное количество чудес в городе, он ушел в горы. В горах, гражданин профессор...
-- Виталий Витальевич, с вашего разрешения...
-- ...В горах уважаемый Виталий Витальевич, он поселился для подвижнической жизни близ скалы Дунгу-хода и здесь проводил время, постоянно читая номы, помогая людям изучать правила буддизма и ревнуя о совершенствовании своего духа. Вскоре он распустил руки, сложенные в молитвенном положении, и в год Красноватого Зайца...
-- В 1620, приблизительно?..
-- В 1627, Виталий Витальевич... в этом году он построил кумирню высотой в 5 цзяней в долине аймака Тушуту-Хана, у горы Баубай-бада-раху, при истоках речки Усуту-Голо. А сам, ради испрошения блага для лам, хувариков и всех одушевленных существ, замуровал себя в скалу Дунгу, и в этом положении прожил семь лет, претерпевая свой трудный подвиг, помогая людям усваивать закон и учение Будды. Он скончался в двадцатый год правления Шуно-чжи, проведя в созерцании около тридцати лет. Главнейшие ученики его -- Цагай-дайчи, Чахар-дайчи и Эрдени-дайчи, размуровав с достойным благоговением келью его, обрели не кости Цаган-лама Раши-чжамчо, а бронзовую золоченую статую -- бурхан Сиддарта Гаутамы, прозванного Буддой... Так свершилось трехсотое пробуждение на земле высочайшего ламы Сак'я, вечного спасителя существ и подателя всяческой добродетели...
-- Великолепно! -- восклицает профессор. -- Совсем не читал этой легенды. Великолепно! Позвольте записать. Было, сказываете, гражданин солдат... в год Красноватого Зайца...
Дава-Дорчжи переносит миски в шкафик.
Профессор подтаскивает было маленький столик к железной печке. Как вар вязнут на перо чернила. Профессор не пишет, он, трогая рукой полки с книгами, вдруг говорит монголу:
-- "Лавис и Рамбо. История девятнадцатого века в восьми томах... Издательства Граната"... Есть еще "Двор императрицы Екатерины второй, ее сотрудники и приближенные", -- издание почти новое!.. Я мог бы отдать его за полпуда. Заметьте, другой, имеющий более обширные знакомства, чем я, едва ль продал бы вам за такую цену, тем более всегда в эпохи революций обостряется интерес к истории...
-- Владетели аймака Тушуту-Хана издавна, -- рассказывает солдат протяжно, не глядя на профессора: -- издавна с должным уважением берегли бурхан Будды. Канты по краям его одежды оторочены проволокой из золота, ею же отделаны ногти...
Профессор отложил карандаш, отодвинул перо. Он смотрит на полку с книгами:
-- Что же я смогу вам предложить, если книги вам не подходят? Смотрите сами. А на деньги какая цена картофеля?..
Солдат отрицательно мотает плохо остриженной головой. Профессор тогда спрашивает о муке. Ни муки, ни хлеба у солдата нет. Челюсть профессора слабо вздрагивает. Оба надевают верхнее платье, потому что сорок минут на исходе. Профессор Сафонов смотрит в пол и ждет, когда солдат протянет, прощаясь, руку. Рука у солдата Дава-Дорчжи шершавая, крепкая, узколадонная. В сенях он хвастливо сообщает:
-- В аймаке Тушуту-Хана, Виталий Витальевич, я имею три тысячи голов скота... Тогда же, в год появления бурхана Будды, явилось в песках...
Профессор смотрит на рваный воротник его шинели, на заплату под мышками и со злостью думает о трех тысячах голов скота. Он вспоминает теплые бараньи тулупы, давно когда-то виденные им в Сибири, и, подымая крюк, неразборчиво бормочет:
-- Да... да... гражданин, я непременно запишу ваше любезное предложение, да... сказание. Хотя я не монголовед, занимаюсь как дилетант, несомненно. Сегодня уже нельзя записать, холодно. Я запишу завтра или сегодня вечером, если буду топить.
В пролете мелькает пола шинели. Внизу скрипит по камню лестницы бревно: кто-то тащит себе в квартиру топливо. Профессору почему-то становится жалко монгола, он кричит:
-- До свиданья!
Закутав поверх пальто ноги одеялом, профессор думает о топливе, о картофеле, о деньгах. Опять вспоминает три тысячи голов скота, и ему приходит то, что нужно было сказать монголу. Он хочет выдернуть из-под одеяла палец, погрозить, но монгола нет. Тогда он шевелит подбородком и поучает:
-- В революции необходимо в целях самосохранения сидеть дома. Но, а если мобилизация, -- тогда необходимо немедленно отправляться домой, а не ходить по занятым людям, отнимая у них тепло и время, и в течение сорока минут рассказывать легенды о статуях Будд. Мало ли в мире статуй? И если имеется три тысячи голов скота, тогда должно иметь хотя плохую баранью шубу.
Профессор вспоминает слова монгола:
-- "Ногти у него отделаны золотом".
Профессор говорит:
-- Лучше бы принес картофеля!..
...Вместо того, чтобы записать в эти ежедневные сорок минут те мысли, что накопляются за сутки и холодными нитками пронизывают мозг, на другой день, опять, как и ночью, пришел профессору на память монгол Дава-Дорчжи.
-- Оттого это, -- решил профессор, -- что ко мне с такими странными рассказами никто не являлся. Вот если бы пришли купить или выменять мой мозг, нервы или вчерашний день -- забыл бы тотчас по уходе покупателя.
Он острит так, пока растопляет печку и кладет в котелок картофель. Порция картофеля на сегодня уменьшена. Через день профессор с'едает половинную порцию и спать тогда ложится при электричестве.
Стук:
-- Уоок!.. уоак!.. ак!
Профессор без шубы, без шапки, зло тряся руками, бежит к дверям и, срывая крюк, кричит:
-- Нет у меня времени записывать ваши дурацкие сказания. Я вам не медик и не монголовед. Что вы каждый день мешаете?
У порога в кожаной куртке и коричневой фуражке (изломанный на трое козырек) узкобородый человек. Он спрашивает тихо:
-- Здесь живет профессор Сафонов?
-- Я профессор Сафонов!
-- Виталий Витальевич?
-- Я Виталий Витальевич!
Тогда человек, плюнув для чего-то на пальцы, лезет в боковой карман куртки и, глядя на уголок пакета, говорит тихо:
-- Профессору Сафонову от товарища наркома по просвещению в личные руки.
Сафонов забывает закрыть крюк. Человек в кожаной куртке осторожно, точно пакет, прикрывая холодное железо курткой, опускает крюк. Потирая над печкой пальцы, спрашивает:
-- Заметили, пятнадцать градусов по Реомюру?
-- Раздевайтесь.
-- Спасибо, товарищ профессор, но нас машина ждет.
Тогда профессор быстро разрывает пакет и читает:
"Всероссийский союз городов, в дополнение к отношению своему, напоминает вторично"...
-- Черти! -- раздраженно кричит человек в куртке. -- Вот черти! Опять на отношениях Союза городов напечатали. Сколько раз я приказывал важные бумаги не сметь печатать... Переверните, товарищ профессор, это машинистки саботируют...
На обороте профессор читает напечатанное на машинке:
"Народный комиссар просвещения Северных Коммун 16 ноября 1918 года. Проф. Вит. Вит. Сафонову. Народный комиссар просвещения просит гр-на Сафонова немедленно пожаловать на совещание экспертов в особняке бывшего графа Строганова.
Народный комиссар (подпись).
Секретарь (подпись)".
-- Нет подписи, -- сказал профессор, -- какие эксперты?
Человек в кожаной куртке берет бумажку:
-- Секретарь -- это я, -- говорит он, -- забыли на подпись дать, ну, я сейчас...
-- Нет, зачем же...
-- Нет, как же, порядок...
Куртка достает химический карандаш. Профессор замечает: таким же карандашем выведена у него на фуражке звезда. Куртка подписывает. Профессор свертывает бумажку и кладет ее в письменный стол.
x x x
Про печку он вспомнил, когда переезжали Троицкий мост.
Глава II.
Вязаные изделия, некоторые речи об археологических изысканиях и о российской Красной армии.
...Важные пути тем дальше, чем укромное шествие становится медлительным.
(Сыкун-ту.)
Рогожи на коврах дворца графов Строгановых. Солдат при входе курит трубку. Сапоги у солдата, дабы не замерзли ноги, укутаны в рогожи. Он спрашивает пропуск, не подымаясь с табурета, чтоб не студить ног.
Профессор Сафонов, догоняя на лестнице секретаря, любопытствует:
-- А если нарком приедет -- встанет он?..
-- Едва ли. Да это и не важно. Сюда, товарищ профессор!
Дабы не пачкать ковров, -- среди золоченой мебели рогожи. Бытие восемнадцатого года: (- причины?) -- спасаясь от смерти -- ешь собак и кошек, дабы была картошка -- меняй. Так думает профессор. Об из'яснении причин думает он.
Куртка передвигает фуражку на затылок. Лоб -- в грязных морщинах.
-- Товарищ Луначарский здесь?
Другой, отвечающий, в черной шинели с толстым и круглым, как бревно, портфелем. На нем необычайной ширины серые валенки и длинный, до пят, вязаный пестрый шарф.
-- Он не приедет.
-- Да что вы мне, товарищ Анисимов, голову морочите? Он сказал -- буду через полчаса. Я на Выборгскую сторону за профессором гонял.
Точно захлебываясь пальцами, солдат с портфелем жмет профессору руку. Отскакивает и, перекидывая под мышки портфель, говорит торопливо:
-- И вечно вы, товарищ Дивель, не координируете действий! Сейчас звонят мне сюда: это, мол, дело не Наркомпроса, а Комиссариата по делам национальностей. На кой мне тогда Луначарский! Должон нарком по национальностям говорить. Этак, товарищи, не годится, этак гонять вождей революции!
-- Раньше, чем говорить такие слова, товарищ Анисимов...