И я не позволю Филу повернуть все дело так, чтобы он с чистой совестью пошел добиваться права на совместную опеку. Расходясь, мы подписали соглашение об опеке, и он попросил, чтобы Робби и Лорен два раза в месяц оставались с ним на выходные. Что хотел, то и получил. Но с недавнего времени он стал просить позволения чаще встречаться с детьми, в то время как сами дети хотят, чтобы все оставалось, как прежде: два раза в месяц. Здесь, в этом доме, рядом со мной, они чувствуют себя спокойней, чем с Филом и его подружкой Эрикой. Нравится им это или нет, придется смириться.
На следующее утро еду забирать Лорен – она ночевала у подруги Эмбер. В гостиной меня встречает стайка хихикающих девчонок, все, кроме Лорен, громко приветствуют меня. Она бурно прощается с каждой, собирает вещи и выходит за мной из комнаты.
– Ну почему ты всегда приходишь первой? Смотри, еще ни за кем не приехали, а ты уже явилась! – Она швыряет сумку на заднее сиденье, сама садится рядом. – Надоело, честное слово!
– Ну, извини, Лорен… Надо ехать в больницу, я беспокоилась, что мы опоздаем.
– В больницу? Так ведь нам к папе в следующее воскресенье!
– Знаю-знаю. Но мы едем не к папе, а в другую больницу.
Поворачиваюсь к ней, собираясь объяснить все как можно мягче. Лорен и Робби очень близки. Она младше на шесть лет, но мальчик не относится к ней как к назойливой мелюзге. Невооруженным глазом видно, что между ними нет никаких трений и в любой ситуации им весело вместе. Я знаю, что дочь очень расстроится и даже рассердится на меня, что сразу не сообщила о случившемся с Робби.
– Мне надо тебе кое-что сказать, но прежде хочу, чтоб ты знала: все хорошо и беспокоиться уже не о чем.
– Ты про что?
Она хмурится, но губы едва заметно дрожат, а это значит одно: она испугалась.
– Вчера вечером с Робби случилась маленькая неприятность.
– Что за неприятность?
– Ему пришлось провести ночь в больнице.
– Почему?
– Он был в городе и потерял сознание. Марк вызвал «скорую».
– Но почему?! – кричит она. – С чего он вдруг потерял сознание?
Я рассказываю ей все как было. Стараюсь держаться как можно спокойнее. О том, что он мог умереть, – ни слова. А также о том, что ему могли подмешать наркотик. Но и этого хватает, чтобы лицо ее побелело как мел, а губы задрожали.
– Мама, он же мой брат. Почему ты не позвонила?
– Хотела позвонить, но было уже поздно, больше двенадцати…
– Но я не спала!
– И еще я подумала, что тебе неприятно будет в больнице.
– Будто я не бывала в больницах! – восклицает она. – Да я по нескольку часов сидела, поджидая папочку, и здоровалась со всеми его пациентами. Ты знаешь, какие они? Пускают слюни, кричат… Да и вообще очень странно себя ведут.
– Я все понимаю, но…
– И еще… И еще Робби наверняка думал, что я приеду.
Глаза у нее голубые, как две ледышки, и она этим пользуется, под ее ледяным взором я боюсь пошевелиться.
Отвожу взгляд, включаю двигатель и трогаюсь. Лорен сидит неподвижно и смотрит прямо перед собой, только руки на коленях чем-то заняты. У нее дурная привычка колупать заусенцы на ногтях, откусывать и жевать их. Бывает, так увлечется, что раздерет до крови. Приходится втирать мазь календулы, но не всегда получается, чаще всего она не дает к себе притронуться.
– По пути заедем в супермаркет и купим для Робби что-нибудь вкусненькое, все, что он любит. – Искоса бросаю на нее взгляд: сидит неподвижно, виден только профиль. – Как тебе эта идея?
– А где Марк?
– Спит. У нас дома.
– Может, лучше сразу поехать в больницу и забрать Робби?
– Я звонила туда. Он хорошо выспался, проспал всю ночь, недавно встал. Его все равно не выпустят раньше полудня.
– А папе сказала?
– Да. Когда я вчера уходила из больницы, он был уже там.
– Робби с ним говорил?
– Не знаю. – Я поворачиваю к стоянке супермаркета, торможу перед «лежачим полицейским». – Он казался еще слишком слабым.
– Не надо было звонить папе. – Теперь она смотрит на меня. – Не надо говорить ему ничего из того, что касается меня или Робби.
– Но как же, я должна. Он как-никак ваш отец. Имеет право все знать.
– Он бросил нас. У него не должно быть никаких прав.
– Вас с Робби он не бросал. Он бросил меня.
– Это все чушь собачья! Родители всегда так говорят, чтобы успокоить детей. Как трогательно!
Она выходит из машины, я тоже. Этот разговор мы заводим не в первый раз, и дочь всякий раз садится на свой конек: «Он отказался от всех нас, он бросил всю семью». В прошлом году, когда Фил сказал, что будет жить отдельно, Лорен была так потрясена, что сначала не поверила.
– Но мы же такая дружная семья. Как ты можешь взять и уехать от нас? – твердила она, хвостом таскаясь за ним из комнаты в комнату, пока он собирал вещи. – Ты совершаешь ошибку, папочка. Все это неправильно.
Он старался, как мог, уговаривал ее, пытался что-то объяснить, но в конце концов уехал, безжалостно поправ безграничное доверие этой девчушки.
– Как папа мог нас бросить? Не понимаю! – билась она. – Надо вернуть его. Что сделать, чтобы он вернулся?
Она повторяла это изо дня в день, но со временем пришлось смириться. Лорен перестала кричать и плакать, перестала упрашивать меня сделать что-нибудь, лишь бы возвратить отца. Она твердо усвоила, что он ее предал. Мы с ним оба ее предали.
– Он только делает вид, что заботится о нас с Робби, – говорит она, шагая за мной в магазин. – А на самом деле заботится только о себе и об этой безмозглой сучке Эрике.
– Лорен, прошу тебя, не употребляй таких слов.
– Да боже мой, мама! – топает она ногой. – Совсем не на то ты обращаешь внимание! Какая же ты глупая!
– Послушай, с меня хватит! – Я останавливаюсь и прикладываю руку к груди, чтобы успокоиться. – Мне и без того досталось в эти выходные, а тут еще ты. Грубишь собственной матери!
Пару секунд она стоит молча, потом бледнеет, смотрит на меня виновато:
– Прости меня, мама.
Бросается ко мне, обнимает так крепко, что не оторвать. И начинает плакать – молча, слезы текут в три ручья.
– Послушай, доченька… – Я отдираю ее от себя, чтобы заглянуть в глаза. – Я понимаю, тебе не сладко, но знай, папа любит тебя, очень любит. Ты сама представить не можешь, как он тебя любит.
– Да наплевать мне на папу, – глубоко вздыхает она. – У меня есть только ты и Робби.
– А у нас с Робби есть ты. – Я целую ее в лоб. – И у нас все хорошо, – делаю попытку засмеяться. – Могло быть еще лучше, особенно у твоего братишки, но дело поправимое, надо только прикупить побольше вкусного.
Она поднимает голову и заглядывает мне в глаза:
– А ему сколько можно?
– Сколько влезет.
– И никаких ограничений?
– Никаких.
– Круто! – Лорен рукавом вытирает слезы, хватает тележку, разгоняется и прыгает на нее. – Купим мороженое с карамельной крошкой, чипсы-тортилья и разные соусы. Ах да, и рулетики с креветками, и бисквит с малиной.
Я только успеваю кивать, и минут через десять тележка наша полным-полнехонька, лакомств обоим хватит на месяц. Когда рассчитываюсь с кассиршей, дочь заглядывает мне в лицо. Догадываюсь, что прикидывает, можем ли мы все это себе позволить, и, одарив ее уверенной улыбкой, я, как волшебной палочкой, взмахиваю кредитной картой.
Дело, увы, в том, что полгода назад Лорен случайно подслушала разговор. Тогда мы с Филом продали наш общий дом и делили вырученную сумму. Свою долю он решил потратить на покупку жилья вместе с Эрикой, а я взяла ипотечный кредит и купила для нас с детьми дом, гораздо меньше, конечно, но вполне удобный для работы и учебы. Хотя зарабатываю я прилично, с выплатой по кредиту и расходами на переезд и обстановку от получки у меня почти ничего не оставалось. И как-то Фил попенял мне, мол, перестала покупать детям натуральную, экологически чистую еду, а я без обиняков объяснила ему, в чем причина. Этот разговор и подслушала Лорен, и с тех пор всегда беспокоилась насчет денег.
Мы собираемся сесть в машину, и она хватает меня за руку.
– Прости меня, мамочка, я иногда с тобой бываю… Прям стерва.
– Поняла наконец.
– А это не такое уж неприличное слово? – Она смотрит на меня сквозь белокурую челку. – Ну, не такое, как то… Или слово на букву «х» или «п»?
– Не хватало, чтоб ты их употребляла, да еще при мне.
– Да-да, конечно, мамочка… – Она сует в рот конфету. – А сама-то… Я вот слышала однажды, как ты сказала слово на букву «х».
– Наверно, очень на кого-то разозлилась. – (Она закатывает глаза.) – Ну да, скорее всего! – повторяю я.
– А я? Могу ведь и я на кого-нибудь разозлиться?
– Не думаю, что юным девушкам брань к лицу.
– Фу-ты ну-ты, какие мы аристократы! – Лорен жеста ми изображает даму из общества. – Прямо Джейн Остин.
Мы от души смеемся, и хорошее настроение не покидает нас, пока машина не останавливается возле больницы.
– Вот мелочь, сбегай, заплати за стоянку, – говорю я.
Она смотрит на деньги, но не берет.
– А как он там? У него все на месте, как было?
– У Робби, что ли? Конечно!
– А как от него пахнет? Очень странно? – Она вылезает из машины. – А у него будут провалы в памяти?
– Ммм… – Я делаю вид, что думаю. – Похоже, тут ты профукала свой шанс. А ведь была отличная возможность занять его спальню.
Иду к автомату и одну за другой опускаю в щель монеты.
– Ты хочешь сказать, что я могла остаться дома, переставить вещи и он бы ничего не заметил?
– Кстати, неплохая идея.
Я протягиваю ей ключи и билет, и она вприпрыжку бежит к машине.
– И он получил бы этот пенал на отшибе…
– Твоя комната, Лорен, мало похожа на пенал!
– …а я бы заняла его мансарду.
– Зимой в ней холодновато.
– Меня бы Бенсон согревал. Думаешь, уже поздно? Считаешь, он мог бы со мной поменяться?
– А ты сама его спроси. – Я протягиваю ей руку. – Пошли. Двери вон там.
Она берет меня за руку, старается шагать в ногу. Не дойдя до здания нескольких футов, вдруг крепко сжимает мои пальцы. Лорен и Робби много времени провели в больницах, поджидая своих родителей. И даже после развода Фил брал детей на работу, если выпадало дежурство в выходной или был срочный вызов. Всякое случается: пациент покалечит себя в приступе буйного помешательства или начнет галлюцинировать – все это бывает нередко, и тогда прощай выходные. Робби обычно сидел в кабинете Фила и листал комиксы или играл в настольные игры, но Лорен впитывала в себя больничную суету, как губка, и много успела повидать страданий и боли. Как я ни упрашивала Фила не брать ее с собой, он неизменно отвечал, что для нее это прекрасный жизненный опыт. Что люди избегают психически больных лишь потому, что не знают и не понимают, что с ними происходит на самом деле. Что травма возникает от недостатка информации. Каюсь, я не всегда твердо стояла на своем, и вот Лорен насмотрелась – все эти страсти-мордасти не привели ни к чему хорошему. Теперь она боится больниц.
– Ни за что не стану врачом или даже медсестрой. Этот запах, голые люди, крики… – Ее передергивает.
– Не волнуйся, доченька. Здесь не так, как у твоего папы. Все будет нормально. Вот увидишь.
Входим в приемный покой, и я облегченно вздыхаю: по сравнению с прошлой ночью здесь все по-другому. Никакой толпы, никакой очереди, тишь да гладь. В уголке двое детишек, вид у них, конечно, усталый, но выглядят вполне прилично, играют в игрушки, а мама сидит на стуле, прижав к груди сверток из одеяльца, откуда доносится негромкое хныканье. Сообщаю регистраторше, что пришла забрать Робби, она молча указывает на двойные двери. Проходя по коридору, вижу за открытой дверью кабинета Дуга Уокера: он сидит за столом.
– Вы все еще здесь?
– Да вот разбираюсь с историями болезни. – Доктор Уокер встает. Униформа измята и забрызгана кровью. – Правительство никак не удосужится облегчить нам бумажную работу. – Он снимает очки и трет переносицу. – А ты, наверное, Лорен? – (Лорен молча кивает.) – Твой братишка много про тебя рассказывал. Хочешь поскорей увидеться с ним? – Он выходит из-за стола.
– А это можно, мам? – вопросительно смотрит на меня Лорен.
– Ну конечно. Возьми-ка. – Я протягиваю ей хозяйственную сумку. – Тут одежда. Отнеси ему. А через минутку я тоже приду. Мне надо переговорить с доктором Уокером.
Хирург вызывает сестру. Я легонько подталкиваю Лорен к выходу, и она послушно идет за сестрой в соседнюю палату, где Робби провел ночь.
– Милая девчушка, – говорит доктор Уокер.
– Временами, – отзываюсь я, входя за ним в кабинет. – А у вас дети есть?
– Двое сыновей.
– Работа по воскресеньям не укрепляет семью.
– Младшему уже двадцать. Они не живут дома. Учатся в Эдинбургском университете.
– Поэтому вы и уехали из Лондона? – (Он вскидывает брови.) – Простите, – поднимаю я руки. – Меня это не касается. Просто Фил разговаривал с одним своим коллегой…
– Прощупывал, что я за фрукт?
– Прощупывал, – признаюсь я. – Это было бестактно и неуместно.
– Ничего страшного. Родители всегда беспокоятся, каждый по-своему. – Он прикрывает дверь, оставляя щель, и снова проходит за стол. – Садитесь, пожалуйста.
– Мне хотелось с вами посоветоваться. – Я устраиваюсь напротив. – Робби упорно утверждает, что не принимал вчера оксибутират. И мне кажется, о случившемся стоит сообщить в полицию. Как вы думаете?
Доктор Уокер ставит локти на стол, складывает ладони под подбородком.
– Ваш муж…
– Мой бывший муж, – поправляю я.
– Прошу прощения, – слегка улыбается он. – Ваш бывший муж, кажется, считает, что Робби мог соврать.
– Да… Но я так не считаю. А попытка отравить человека наркотиками преступна.
– Совершенно с вами согласен.
– Я заметила у входа в больницу табличку отделения полиции.
– У них здесь пункт, одна комнатушка. Не всегда открыт, но сегодня вам повезло: утром здесь должна быть их сотрудница, она фиксирует обстоятельства другого дела.
– Я с ней поговорю. Если понадобятся подробности касательно лечения Робби, можно отправить ее к вам? – Я встаю.
– Нужно согласие самого Робби.
– Хорошо, сначала поговорю с ним. Спасибо, доктор Уокер. – Я протягиваю ему руку.
– Удачи вам. Надеюсь, вы во всем разберетесь, – говорит он, кажется от чистого сердца. – И еще раз поздравляю с номинацией на награду.
Я оставляю его наедине с бумажной работой и иду, следуя указателям, в токсикологическое отделение. Время посещений еще не наступило, и коридор пуст, в нем царит воскресная тишина, нарушаемая лишь поскрипыванием моих кроссовок на линолеуме. Как только вхожу в палату, Лорен подбегает ко мне и хватает за руки.
– Робби за занавеской, одевается!
– Прекрасно.
Спрашиваю дежурную сестру, как прошла ночь, потом из-за занавески появляется уже одетый Робби. Он двигается как-то осторожно, словно ему больно ходить. Поблагодарив сестер, мы направляемся к дверям, и я спрашиваю Робби, не против ли он, если я сообщу о случившемся в полицию.
– Понимаешь, если ты не принимал этот несчастный наркотик, значит кто-то тебе его подмешал.
– Хорошо, – пожимает он плечами. – Делай как знаешь.
– Ты ведь правда не принимал его сам?
– Да, мама, не принимал. – Робби останавливается и смотрит мне прямо в глаза. – Честно, мама, не принимал.
Глаза – синие ледышки, в точности как у Лорен, да и у меня тоже. Я не сомневаюсь, что по ним можно читать, как по книге. Я и раньше видела, когда он врал, всякий раз он невольно опускал взгляд, не выдерживая моего, и слегка поджимал при этом губы. Сейчас ничего такого я не вижу. Обнимаю сына: слава богу, я могу ему верить.
Доктор Уокер оказался прав: нам повезло застать в приемном покое женщину в полицейской форме. Мы с Робби рассказываем ей обо всем, что произошло накануне вечером, и она обещает принять нас еще раз ближе к концу дня. Потом мы с детьми выходим на солнце и шагаем к машине. Робби все смеется над попытками Лорен убедить его поменяться комнатами. У Робби комната в мансарде, а у нее поменьше, на втором этаже.