2
Я ухожу, оставляя доктора Уокера наедине с Филом. Сейчас на беднягу обрушится шквал вопросов… Впрочем, не сомневаюсь, он бывал и не в таких переделках, а я слишком устала, чтобы принимать на себя атаку. Фил работает психиатром-консультантом, сейчас он станет лихорадочно перебирать в уме знакомых медиков, желательно светил. Нутром чую, доктора Уокера, пусть и настоящего профессионала, Филу будет мало. Ему нужен еще кто-то, чтобы проверить заключение. Лучше всего близкий приятель. Филу понадобится подтверждение компетентности Уокера. Он станет проверять доктора, даже не скрываясь перед ним. Говорят, люди не меняются, но, увы, это не про Фила, он как-то уж очень быстро переменился в последнее время. Стал подозрительным, нервным, каким раньше никогда не был. И не в меру педантичным, привередливым, а порой и совершенно не чутким. С таким мне самой захотелось бы развестись.
Тем временем атмосфера в приемном покое, похоже, достигает критической точки. Мужчины, которые были в очереди за мной, подступают к охраннику, кричат, тычут в лицо пальцами ему, а потом медсестре. Она стоит неподвижно, как каменная статуя, сложив руки на груди, с непроницаемым выражением лица.
Я подвигаюсь поближе к стойке, ищу взглядом Марка. Все стулья заняты, по помещению нетерпеливо слоняются не менее двадцати страждущих, видно, что нервы у них на пределе. В углу врач с медсестрой стараются успокоить пожилую пару, отчаянно предающуюся горю: похоже, только что получили ужасное известие. Мужчина рыдает, тщедушное тело его ходит ходуном.
– Все под Богом ходим, – говорит женщина.
Поджав губы, мы с ней обмениваемся взглядом, словно подтверждаем истинность этих слов.
Марка нигде не видно. Бормоча извинения, пробиваюсь сквозь толпу и выхожу на ярко освещенную площадку перед больницей. Эдинбург не славится хорошим климатом, но сегодня весь день светит солнце, как в какой-нибудь Барселоне или в Милане, и вечер удивительно теплый, воздух непривычно благоухает. Перед зданием три машины «скорой помощи», задние дверцы открыты. Рядом врачи из бригады, попивают что-то из пластмассовых стаканчиков, о чем-то весело болтают.
А вон и Марк, метрах в двадцати на травке газона, курит, рядом друзья, двое парней и девушка – это Саймон, Эш и Эмили, все они ходят в хоккейный клуб. Марк замечает меня, гасит сигарету о подошву и шагает навстречу.
– Лив! Как там Робби? Все в порядке?
– Я только что с ним говорила. Еще слаб, ему надо как следует выспаться. Завтра будет совсем здоров.
– Слава богу! – выдыхает Марк, и все четверо радостно улыбаются.
– Спасибо тебе, Эмили, – поворачиваюсь я к девушке.
Она совсем миниатюрная, не больше пяти футов ростом. Я благодарно обнимаю ее, и она прижимается ко мне всем телом.
– Если б не ты, кто знает, чем бы все это кончилось. «Скорая» не сразу приехала.
– Я так рада, что у меня получилось. Как увидела, что он не дышит, так и обомлела. Ужас! – Она даже вздрагивает, и глаза ее блестят. Тушь для ресниц плывет, она пытается вытереть и только размазывает ее по щеке. – Правда, я очень испугалась.
– Ты все сделала просто здорово. И совсем не видно было, что испугалась. Ты у нас молодец! – нахваливают мальчишки хором, и я не могу сдержать улыбки.
Эмили часто у нас бывает, и я знаю, как они все любят ее и уважают.
– Просто в четвертом классе нас научили оказывать первую помощь. Я и не думала, что когда-нибудь пригодится. Вообще-то, я собираюсь стать врачом.
– Прекрасно, – говорю я. – Ты уже подала документы куда-нибудь?
– Хочу поступить в медицинский, в Глазго… – кивает она. – Правда, надо еще экзамены сдать.
– Ну, дай тебе Бог! Сейчас в медицинский поступить не так-то просто.
– Это верно, – соглашается она и, закусив губу, отводит глаза. – В общем, я рада, что Робби стало лучше, но мне надо скорей домой. Родители будут беспокоиться.
– Конечно. Сейчас посажу вас всех в такси. Вы где живете? – гляжу я на Саймона с Эшем. – Давайте прикинем, как ехать.
– Мы можем и на автобусе добраться, – говорит Саймон. – Ночные сейчас ходят.
– Неизвестно еще, сколько прождешь. – Достаю мобильник и набираю городскую службу такси. – Спасибо вам всем, что пришли поддержать Робби.
– Нам в Вест-Энд, – тычет пальцем в себя и Эша Саймон.
– А мне в Мюррейфилд, – подхватывает Эмили. – Так что нам одной машины хватит.
Делаю заказ, дежурный диспетчер обещает два такси в течение десяти минут. Мальчишки обсуждают футбольные новости, Эмили спрашивает, собираюсь ли я сходить куда-нибудь во время летнего фестиваля. Отвечаю, что еще не видела программы, и она рассказывает о паре-другой мероприятий сверх основной программы, заинтересовавших ее. Мы обсуждаем достоинства разных мест, где проводятся представления, а тут и первая машина при езжает. Я сажаю в нее Эмили с мальчиками, даю водителю деньги.
– Послушай, – говорю я Эмили на прощание, – если захочешь поближе познакомиться с работой терапевта, сообщи. Обязательно, слышишь?
– Хорошо, – отвечает она и улыбается нам с Марком. – До свидания.
Такси отъезжает, и все трое машут нам из заднего окна.
Марк подцепляет носком ботинка камешек, несколько секунд удерживает его, а потом подбрасывает высоко в воздух. На его футболке все еще видно кровавое пятно, но теперь он не обращает на него внимания.
– Лив… Не рассказывайте об этом маме, ладно?
– Боюсь, придется. А ты что, не собираешься?
– Ей это очень не понравится. – Он ставит ногу на землю. Камешек катится в канавку. – На месяц запрет меня дома и никуда не пустит.
– К сожалению, все могло кончиться гораздо хуже. А ты знаешь, Марк, ведь доктор Уокер уверен, что Робби перебрал бутирата.
Он смотрит на меня безучастно.
– Надо выяснить, как такое могло случиться, – продолжаю я.
– Доктор ошибся.
– Этот доктор очень опытный, он не мог ошибиться. И если вы с Робби говорите правду…
– Да правду мы говорим, правду! – кричит он, ероша волосы. – Господи! Ну почему нам никто не верит?
– Да потому, что легче поверить в то, что он сам принял наркотики, а теперь врет, чем в то, что ему их подсунули.
– Нет, он не врет.
– Тогда как препарат попал в его организм?
На минуту он умолкает, не зная, что ответить.
– Я вот что думаю. Не исключено, что кто-то действительно незаметно подмешал, – замечаю я.
Марк подцепляет носком ботинка еще один камешек, но тот не удерживается и падает.
– Никто из наших не мог этого сделать, – говорит он.
– Сам понимаешь, все будут думать, что Робби попробовал, не рассчитал и перебрал, поэтому и потерял сознание.
– Ну да. – Марк смотрит на меня сквозь густые, падающие на глаза пряди. – Но вы-то верите нам?
– Верю, если уж на то пошло. Но ведь ты соврал мне про то, где вы провели вечер.
– Я хотел как лучше.
– Врать можно, только если не хочешь сделать кому-нибудь больно. – (Он поджимает губы.) – Во всяком случае, если Робби действительно кто-то подмешал наркотики, это преступление, и надо сообщить в полицию.
– Вот черт! – Марк разевает рот, покачивается с носка на пятку. – Мама с ума сойдет, если меня выгонят.
– За что тебя выгонять?
– Нам ведь нельзя ходить в паб, а если в полиции станут задавать всякие вопросы… – Он покорно вздыхает. – Директор узнает про выпивку, наркотики и фальшивые документы и взбесится. Репутация школы и все такое. Если все обнаружится, нас накажут по полной.
– Что ж…
Чуть не сказала: «Надо было головой думать, а не шляться по пабам». А что, ведь правда, если б думали своей башкой о последствиях, Робби не лежал бы сейчас в больнице чуть не при смерти от передозировки. Но я не говорю ему ничего. Сейчас не время и не место читать нотации.
– Ладно, поживем – увидим. Если понадобится, мы с твоей мамой поговорим с мистером Уэллесли.
Такси с визгом разворачивается и останавливается прямо перед нами; дизельный двигатель довольно урчит у края тротуара. Мы залезаем внутрь. Я называю адрес, водитель трогает с места. Минут через пятнадцать будем дома. Первые пять Марк молчит, смотрит на мчащиеся мимо окна домов; улицы пусты, разве что случайная кошка перебежит дорогу и скроется в темноте. Мы проезжаем мимо выстроившихся в ряд многоквартирных домов с темными окнами. Крыши четко вырисовываются на фоне неба, освещенного почти полной луной, рядом с которой едва видно звезды. Огни светофоров дают дорогу, как только мы подъезжаем, машина едет с постоянной скоростью, миль тридцать в час. Вдруг водитель, не притормаживая, сворачивает за угол, и мы с Марком валимся друг на друга.
– Ну и лихач, – ворчит Марк, и мы с ним, вцепившись в рукоятки над дверцами, отлипаем друг от друга.
– Ему небось тоже хочется поскорее домой, – говорю я. – В ночное время много не заработаешь.
– Так, значит, вы думаете… – Марк вздыхает, вертит головой. – Что-то не верится, что Робби чуть не умер. – Он наклоняется вперед и упирается локтями в колени. – Бред какой-то.
– И не говори.
Меня снова охватывает тот самый страх, который я ощутила в больнице, становится вдруг холодно. Достаю из сумки кардиган и набрасываю на покрывшиеся гусиной кожей плечи.
– Послушай, среди вас есть кто-нибудь, кто не очень любит Робби? Или мог бы, хоть ради забавы, подмешать ему наркотики?
– Нет, мы все нормально друг к другу относимся. Ну… Есть один такой, Дейв Ренуик, но у него с Робби сейчас все нормально.
Наклоняюсь вперед, повторяя его позу, наши руки и лица теперь на одной линии.
– А этот Дейв… Он был в пабе?
– Мы все дружим. Он бы не стал делать ничего такого.
Марк хмурится, ему явно не нравятся мои намеки. Понимаю, что пока лучше набраться терпения и подождать, пусть выспится, утро вечера мудренее. Не стоит давить на него, пусть сам попробует найти объяснение.
Такси останавливается возле дома. Расплачиваюсь с водителем, и мы идем по дорожке. Я глубоко вдыхаю аромат буйно разросшейся цветущей жимолости, он словно вытесняет из организма вонь больницы, запах крови и пота чужих людей, кислый смрад рвоты. Открываю ключом дверь на веранду, где почти весь проход заставлен обувью и сумками. Прижимаясь к стенке, прохожу дальше, и мы попадаем в коридор, а там уже ждет наша собачка, наш Бенсон. Он немедленно бросается к Марку. Бенсон – терьер, от роду ему четыре года, и в характере у него есть некая любовь к смертельному риску – например, он обожает прыгать вниз по ступенькам. Бенсон очень обаятельный пес, он не такой, как все, уникум: в отличие от большинства маленьких собак, у него нет неприятной склонности к непрерывному лаю. Мы все очень любим его.
– Я не стану будить тебя утром, – говорю я Марку. – Съезжу за Лорен, заберем Робби и вернемся после обеда. А потом отдохнем все вместе.
– Неплохо. – Он опускает на пол извивающегося Бенсона и поглаживает, чтобы тот успокоился.
– Ты слышишь, все вместе. Я теперь с вас глаз не спущу.
– Спокойной ночи, Лив. – Он стоит прямо против меня, плечи опущены, шея вытянута вперед. – Правда, мне очень жаль, что все так вышло. Я понимаю, вы думали, что мы сидим у меня дома, дурака валяем, а потом приходим сюда.
– Не люблю, когда меня обманывают.
– Не надо было так поступать. – Он делает еще шаг ко мне и неловко обнимает. – Больше это не повторится.
– Да уж, больше не повторится. – Я отвешиваю ему дружеский подзатыльник и толкаю к лестнице. – Марш в кровать, да не забудь почистить зубы.
Иду в гостиную и сажусь рядом с кучей ждущего утюга белья. Я редко надеваю туфли на высоком каблуке, ноги смертельно болят. Подтягиваю их на диван и массирую ступни до тех пор, пока не убеждаюсь, что смогу спокойно пройтись. Бенсон тоже прыгает на диван и смотрит на меня карими глазками-пуговицами, словно ждет ответа на немой вопрос: а как дальше?
– Ну и что мы будем делать с Робби, а, Бенсон? Ты знаешь, я очень испугалась. Очень-очень.
Бенсон опускает взгляд. Он способен на смертельные трюки, но может и успокаивать. Теперь песик кладет голову мне на колени и снова заглядывает в глаза.
– Как такое могло случиться? Что, если кто-то хотел напугать Робби? – (Бенсон сочувственно ворчит.) – Или наркотики предназначались кому-то другому, а ему попали случайно, по ошибке? – Я щекочу песика между ушей. – Не знаю, что и думать. Не знаю…
Звонит телефон, я вздрагиваю, ковыляю через комнату и хватаю трубку.
– Алло?
– Я звоню сообщить тебе свежие новости.
Господи, это всего лишь Фил. Гора с плеч. Я уж было подумала, доктор Уокер хочет сказать, что состояние Робби ухудшилось.
– Я выхожу из больницы. Состояние Робби стабильное.
– Рада это слышать.
– Он сразу уснул.
Еще бы. Да так крепко, чтобы наверняка не пришлось отвечать на дурацкие вопросы Фила.
– Я навел справки насчет Уокера у Боба Николса из неврологии.
– Ну и?
– Он работает здесь всего полгода, поэтому мы его и не знаем. Очень опытный врач. Долго практиковал в Лондоне, в больнице Святого Фомы. Три срока даже отработал в Афганистане добровольцем.
Чутье меня не подвело.
– Ты говорила с Лейлой и Арчи?
– Марк сегодня ночует у меня. Поговорю с ними завтра, когда вернутся из Пиблса.
– Что они делают в Пиблсе?
– Они остановились в «Гидро». Решили недельку оттянуться. – Я помолчала. – У Арчи день рождения. Давно планировали поездку.
Нет, и это не помогло, между мной и Филом все тот же лед.
– Но они должны знать, что случилось с Марком и Робби.
– Я же сказала, позвоню Лейле завтра.
– Ты была в курсе, что парни идут в паб?
– Конечно нет!
– А что они говорили, куда пойдут?
– Сходят к друзьям, а потом домой.
– И ты отправилась развлекаться?
– Робби семнадцать лет, Фил. А через полгода будет восемнадцать.
– Оливия, нам надо серьезно поговорить. Наш сын не только врет о своем времяпрепровождении, он еще пьет, шляется по пабам, скорее всего, с поддельными документами, а что еще хуже, употребляет наркотики.
– Я не верю, что Робби употребляет наркотики.
– Ты и правда считаешь, что доктор Уокер поставил неверный диагноз?
– Нет. – Я стараюсь говорить медленно и спокойно. – Там явные симптомы передозировки. Я вполне допускаю это. Я не допускаю того, что он сознательно принимал бутират.
– И на чем основано это твое мнение?
– Мальчики в один голос категорично утверждают, что наркотиков не употребляли.
– Оливия, – вздыхает он, – подростки всегда врут.
– Я это знаю. Но я также хорошо знаю своего сына и считаю, что в данном случае он говорит правду.
– Но он же соврал о планах на вечер?
– Он считает, что существует два вида лжи.
– А именно?
– А именно не хочет, чтобы я запрещала ему ходить в паб, поэтому и обманывает. Он уверен, что там нет для него ничего страшного, я об этом все равно ничего не узнаю, поэтому какая разница? – Я откидываюсь назад и прижимаю коленки к груди. – Но принимать наркотики, да еще лошадиными дозами, – совсем другое дело. Сам подумай, он всегда был ребенком…
– Робби больше не ребенок. И ты прекрасно знаешь, что надо срочно принимать меры.
– Он не так легко поддается чужому влиянию и не такой безответственный, как тебе кажется, – гну я свою линию. – Он общается с нормальными детьми, они хорошо учатся, занимаются спортом. То есть… В общем, не торопись, Фил, тут надо подумать.
– Я уже подумал и пришел к выводу, что ты сама убедила себя, что он не врет. Тебе так удобно, потому что это избавляет тебя от необходимости контролировать его.
– Что-о? – Я резко ставлю ноги на пол и встаю.
– Робби и Лорен нуждаются в более ответственном воспитании.
– По-твоему, я плохо их воспитываю? Я всегда разговариваю с ними, я забочусь о них. Я готовлю, стираю, слежу, чтобы они вовремя делали домашние задания, чтобы не грубили старшим и уважали других. Я гуляю с ними, я все делаю ради них, я… Но самое главное, самое главное, – голос мой хрипит под напором сдерживаемых чувств, – я люблю их, ты понял, Фил? Я люблю их по-настоящему, без дураков.
– А вот Эрика говорит…
– Уже два часа ночи, – обрываю я, – и мне плевать, что говорит твоя Эрика, даже если тебе вздумается сообщить мне об этом в два часа дня в воскресенье.
– Оливия, это…
– Сладких снов, Фил.
Кладу трубку и иду наверх в спальню, внутри все кипит. Я понимаю, без толку пытаться открыть Филу глаза на мою точку зрения, но он не заставит меня разувериться в Робби. Еще я прекрасно понимаю, что объективно мои действия выглядят очень наивно, но я все равно верю сыну. Да, подростки часто обманывают родителей, но не все же время.