Унылая фигура выбралась из подвала и свернула в проходной двор.
– Камерас… – отчетливо проговорил Роберт Юшкаускас тоном беспрекословного приказа.
Экран на приборной доске автомобиля сменил цвет, засветился, выдавая блеклую, но отчетливую картинку с камер наблюдения. Из кадра в кадр по заснеженным дворам от подворотни к подворотне двигалась знакомая фигура. Было очень уютно сидеть в пахнущем мандаринами тепле и наблюдать.
– А вот и дворы его детства, – сказал Рыжий.
Человек, который был Целью, шел через дворы, то и дело трогая стены рукой. Видимо, это должно было означать – здесь первая сигарета, здесь первый поцелуй. А здесь просто скамейка, поломанная, с тремя досками в спинке. На ней так удобно было сидеть с ногами, жевать соленый арахис, купленный потому, что на пиво не хватило. И трепаться, смотреть в небо, и кормить арахисом ленивых серых голубей. И все это вместо контрольной по алгебре, которую все равно не знаешь… Давно это было.
Теперь дворы тоже поменялись. На всех подъездах (в этом городе говорят бессмысленное «парадная», даже если дверь в подъезд находится в третьем дворе с помойкой, некстати вспомнил Князь), кодовые замки, не войти. Да и большая часть подворотен перегорожена железными решетками. Эти подворотни человек оглядывал узнавающим, но безнадежным взглядом.
Ведь некуда бежать. Много ли толку будет забраться на мокрую крышу, и дрожа от ужаса всеми своими лишними килограммами спрыгнуть по другую сторону гаража, вывихнув при этом ногу? Много ли толку залезть на захламленный, грязный, пахнущий бомжами чердак, чтобы через два дня вылезти оттуда все на ту же улицу голодным, небритым, зачумленным. Некуда прятаться.
– Вот это уже отчаяние, – сам с собой согласился Князь. – Пора готовить встречу.
Они завернули за два угла и Рыжий по молчаливому кивку Роберта мигнул фарами. Солидная чугунная решетка бесшумно отворилась. Машина въехала во двор.
Отнюдь не двор – колодец, еще один предмет необъяснимой гордости местных жителей и вечный источник клаустрофобии любого нормального человека. Нет, этот двор был огромен и прекрасен, хотя и плохо освещен. В нем помещались детская площадка, и школа, еще несколько одноэтажных домиков, бывшая прачечная и трансформаторная будка.
Но, главное, тут были деревья. Старые, разлапистые. Они росли многие годы привольно и широко, словно помещичьи сынки, состарившиеся в своем имении и никогда не видавшие ни маршировки на плацу, ни балов с расфранченными лакеями. Сейчас все черные ветви, казавшиеся нарисованными на фиолетовом небе, были обведены белым.
– По дворам он выйдет сюда, – сказал Прибалт.
– Давай, Рыжий.
Роберт Юшкаускас с интересом смотрел, как Рыжий достает свой дурацкий саквояж и аккуратно щелкает замочками. Прибалт не хотел бы заключать пари на щелбаны, и все же невольно попытался угадать. Пожалуй, израильский пистолет – пулемет «Узи» сюда поместился бы. Или заурядный «Глок», такой, как у меня? Ну, не музейный же «Маузер», в самом деле?
Внутри саквояжа оказался белый шелк, сияющий так, что в машине потянуло холодком. В ледяном белом свете лежала темная бутылка изысканной формы и три бокала для вина. Жестом опытного бармена Рыжий извлек все это хозяйство, и тогда Князь протянул руку и достал из особого кармана то, к чему драгоценное вино очевидно лишь прилагалось, как приятный, но необязательный бонус.
– Сенсорный? – мгновенно спросил Ленечка.
Современные дети любят задавать вопросы о сотовых телефонах так же, как мы спрашивали о магнитофонах и мотоциклах, подумал Князь.
– А вот посмотри…
Мальчик взял в руки телефон… Что‑то вроде телефона. Черный, тонкий, легкий. Экран есть. Камеры нет. Благородная простота, свойственная очень дорогим аппаратам, тем, что не нуждаются в сочетании функций телевизора, плеера и телескопа для того, чтобы быть Очень Дорогими Аппаратами.
– А как номер набирать‑то? – удивился Ленечка и наморщил нос, как будто бы уже ждал чувствительного щелчка по нему.
Все‑таки мальчику эта поездка пошла на пользу. Ребенок не скучал, а это главное. Куда лучше, чем сидеть в номере отеля и смотреть тупые мультики, подумал Князь и ответил:
– А это лишнее. Я с него никому не звоню. Это мне звонят те, кто впал в отчаяние, но знает мой номер. А я в таких случаях всегда рядом.
Ленечка смотрел на него восторженно. Даже нет, не так. Детям лет в одиннадцать нужно так на кого‑то смотреть – неважно, отец это, или старший брат, или футболист любимой команды, вырезанный из мятого журнала и повешенный над кроватью. Это уже не сыновняя преданность, но еще и не юношеская влюбленность. Это радость от того, что есть в мире люди, на которых хочется быть похожими. У Князя потеплело на сердце, когда Ленечка перевел взгляд на экран, где по заснеженным дворам брела одинокая фигура.
– Жалко его, – честно сказал Ленечка: – но он знает твой номер?
– Гейм овер, – тонкие губы Князя раздвинулись в улыбке: – все будет хорошо. Вот только детям до шестнадцати лет пора… – Ленечка упрямо и молча замотал головой, – пора баиньки. Не надо разговоров, не надо расстраивать сестру. «Токайское» мы с дядей Прибалтом будем сегодня пить без тебя. Робертас, твои ребята способны отвезти нашего юного спорщика обратно в отель?
– Почтут за честь, – литовец прокашлялся, не зная чему больше удивляться, предложению выпить, неожиданной развязке погони, или почетному поручению.
Мальчик насупился, но плакать не стал, спросил только обиженно и без особой надежды:
– А чего он остановился?
Тот, кто был на экране камеры наблюдения, действительно стоял в какой‑то подворотне. Снегу туда не заметало, и светила тусклая лампочка из тех, с вольфрамовой нитью, что доживают свой век на задворках империи. Смотрел же он на обитую потертым дерматином дверь, которая вела из какой‑то квартиры не на лестничную площадку, а прямо в подворотню. Такое иногда встречается в Петербургских трущобах.
Человек смотрел на дверь и беззвучно шевелил губами.
– Молится, – предположил Прибалт.
– Или стихи читает. «Горечь первой рюмки, блеск любимых глаз». «Не жалею, не зову, не плачу». Ты мне, Ленечка, зубов‑то не заговаривай. Я говорю, спать, значит спать…
Мальчик поглядел исподлобья, вылез из машины, и, зябко поежившись, побежал к «Джипу», стоявшему за чугунными воротами. Машина приветственно мигнула фарами, ворота приоткрылись.
– Я доверяю тебе, Робертас, – сказал Князь, убрав с лица улыбку. – Надеюсь, ты понимаешь, что за мальчика отвечаешь головой. И за то, чтобы твои латыши забыли, кого и куда возили.
– Обижаешь, Князь, – осклабился Прибалт. – Они про тебя‑то не слышали. А вино, я смотрю, славное.
– Экономия – развлечение для бедных, – коротко ответил Князь и невольно снова посмотрел на изображение подворотни, где горела электрическая лампочка. Сутулая спина того, за кем они следили, как раз покидала кадр, но Князь внезапно приказал: – не убирайте изображение! Дайте крупно!
– Камерас! – снова приказал Юшкаускас.
Штукатурная, вся в разводах и трещинах стена стала приближаться на экране монитора. Аппаратура отличная, скоро стало видно короткую надпись, сделанную над звонком то ли авторучкой, то ли фломастером. Номер телефона. Все трое молча смотрели на него, потом Князь каким‑то неприятным голосом поинтересовался:
– Это чей?
– Уже проверяю, – отозвался Рыжий. На коленях он раскрыл ноутбук и стремительными движениями фокусника колдовал с клавиатурой. – Что‑то не так, Князь?
Князь не ответил. Это не мой город, подумал он. Здесь все может быть не так, а ты этого не заметишь. Я не учился в здешней школе. Я не бегал по проходным дворам курить за угол, и не рисовал над звонками в квартиру номер своего телефона, чтобы каждый, кому вздумается, потом мог позвонить, пока стену не покрасят. А красят их в этом городе только на парадных фасадах, дабы было видно, что культурная столица. Мне это не нужно и не свойственно. Я не жду звонка из детства, и не боюсь прошлого. Это последний снегопад. И из темной подворотни уже вышел тот, кто сейчас, почувствовав всю глубину отчаяния, наберет нужный номер, тот, который я лично продиктовал ему полгода назад. И недрогнувшей рукой я завершу партию.
– Все так, Рыжий, – левая бровь Князя слегка приподнялась, придавая лицу столь идущий ему ироничный вид: – но мелочей не существует. Проверь этот номер. А вином я сам займусь.
Застегнув ворот френча, Князь вылез из машины и выставил все три бокала на капот. Тонкое горлышко бутылки он взял ласково, как руку любимой женщины для поцелуя. Роберт Юшкаускас выволок следом свое грузное тело, обмял на талии пиджак, и полез было в карман за неразлучным швейцарским ножиком, чтобы предложить штопор. И застыл с открытым ртом, увидев, как внезапным и сильным движением пальцев Князь отламывает горлышко бутылки вместе с пробкой и небрежно швыряет его в снег.
– Это фокус, – снисходительно пояснил Князь, разливая драгоценную влагу по бокалам, в которых отражались окна полусотни петербургских квартир: – кое что из трюков тайских факиров. Когда я впаду в нищету и бедность, пойду подрабатывать в цирк. Выпьем, не чокаясь.
– Русская традиция? – насмешливо уточнил Прибалт: – о покойных или хорошо, или ничего?
– Новая традиция. Проблема была, теперь ее нет. Есть человек, но нет проблемы. За проблему.
– Он звонит, – сказал Рыжий.
Уже не требовалось смотреть на экран, чтобы увидеть, как изможденная тень человека на другой стороне двора устало прислоняется к стене и шарит по карманам плаща. С трудом, на память, нажимает кнопки телефона. Ждет гудков.
Князь отпил вина. Покатал его языком по щекам и медленно, с удовольствием позволил пролиться в горло. Время застыло. Никто не поймет его. Это круче любви, и азартнее карт. Это называется – власть.
– Он не вам звонит, Князь, – осторожно сказал Рыжий.
И правда. Телефон, покойно лежащий в белой шелковой раковине на водительском сиденье, молчал.
Юшкаускас, не спросив разрешения, протянул длинную руку, включил динамики в салоне автомобиля.
– Алло. У меня деньги на телефоне кончились. Девушка, можно обещанный платеж? Ну да, чтобы я в долг позвонил, а утром в автомате уплачу…
Ирония судьбы, Ленечка, по привычке назидательно, но уже про себя подумал Князь. Человек совершает самый важный в жизни звонок, а у него нет денег на счету. Вот поэтому я в таких случаях всегда рядом. Идиот Робертас все еще думает, что мы киллеры. Он не понимает, что человек, которого я спасу из бездны отчаяния, надежнее любого покойника. Но на то Робертас и идиот.
Он снова отпил вина. А из теплого, пахнущего мандаринами салона автомобиля донесся длинный двойной гудок. Потом второй. Третий. Если бы человек, прислонившийся к холодной стене, прислушался к странному эхо, которое порождает его звонок в стенах этого огромного двора… И огляделся, то вполне мог бы заметить троих мужчин с бокалами вина возле темного автомобиля. Но он не вертел головой.
– Он опять звонит не вам, Князь, – невозмутимо констатировал Рыжий.
Трубку сняли.
– Джентльмены, здрасте! В данный момент меня нет дома, или я немного занят. Но поскольку я вам все равно рад, джентльмены, переведите телефон в тональный режим. И наберите, – в этом месте автор записанного на автоответчик заговорил механическим голосом, но хватило его ненадолго, он закашлялся: – наберите «один», если хотите поговорить с моим секретарем и помощником Сергеем Вихорем, наберите «двойку», если хотите попробовать найти меня в «Скайпе», хотя вряд ли, наберите «три»…
Бокал токайского вина в руке Князя сначала наклонился, потом перевернулся, выливая драгоценную влагу на снег, потом и вовсе выпал из руки, но не разбился, мягко зарывшись в сугроб, по которому расплылось янтарного цвета пятно…
– Чего это за хрень? – спросил Юшкаускас у Рыжего, увидев, что Князь сперва, только услышав слова «Джентльмены, здрасте», зажмурился, потом еще и стиснул зубы.
Это не мой город! – вертелось в голове Князя. Этот город против меня! И всегда будет против, пока… Пока я слышу эти слова «Джентльмены, здрасте!».
– …А если у вас нет тонального набора, – все так же беззаботно советовал неведомый собеседник, – и если Сережа Вихорь до сих пор не взял трубку, что означает, что он где‑то, как всегда, шлындается без дела, у вас, джентльмены, единственный выход. По старинке, по привычке оставьте сообщение, после звукового сигнала…
Несколько тактов Гайдна прозвучали в заснеженном дворе величественно, как хорал в церкви, который полагается слушать стоя и молча.
– Алло, – тот, кого Князь называл Целью, заговорил неуверенно, словно подавленный чужой бодростью. Ему вдобавок почудилось – каждое сказанное им слово эхом доносится из дальнего конца двора. Ерунда, конечно же. – Алло. Я собственно, Сергею звонил. Тут его телефон… Но неважно. Так даже лучше. Принц. Ты меня, наверное, не помнишь. А мне помощь нужна. То есть, не мне уже, а ей. Помоги ей, Принц. Я понимаю, это для тебя ерунда, школьные воспоминания. Одноклассники и все такое. Но ты помоги. А еще, я, наверное, скажу тебе. Потому что некому больше. Этот снегопад – последний. Совсем последний. Ты не думай, что я спятил, Принц, и ты Серега, не думай. Я сейчас все объясню…
– Остановите его… – прошептал Князь и тут же, словно боясь, что не сказал, что только подумал, прокричал, срываясь на визг. – Остановите разговор!
Рыжий понял приказ сразу. Нырнув в машину, он склонился к приборной доске и с лихорадочной скоростью переключил несколько тумблеров на ней. Но Роберт Юшкаускас успел за это время присесть, вытащить из кобуры, укрепленной на голени свой заурядный, но очень точного боя «Глок» и прицелиться. Однако, прежде чем спустить курок, успел почувствовать, как пальцы, твердые, будто стальные наручники, обхватили предплечье и с силой вывернули прицел в небо.
Грохнул пистолетный выстрел. И в ту же секунду голос в автомобильных колонках пропал. Вместо него раздалось ровное, мощное гудение, которое можно, хотя и очень недолго, услышать, если по ошибке воткнешь антенну в сеть переменного тока. Теперь все разговоры по сотовому телефону в пределах двора и нескольких окрестных улиц временно недоступны. Хорошая у Прибалта машина, оборудованная.
– Я по телефону бил! – кричал Прибалт, извиваясь в бешенстве, не в силах вырвать руку с пистолетом из мертвой хватки Князя. Но вскоре понял, что это безнадежно, особенно, когда сквозь хриплое дыхание схватки, послышалось «придурок шепелявый». Князь обычно не допускает сильных выражений и если уж дело дошло до ругательств, значит оно серьезное. Но и берет себя в руки Князь тоже быстро.
– А если бы в голову? – спросил он негромко, и резким движением кисти стряхнул злополучный «Глок» в сугроб. Юшкаускас отступил на шаг, массируя запястье, и хмуря полуседые брови:
– Ты – ы-ы, – сказал он, растянув все согласные как только возможно: – Т – ты м – мен – ня…
Человек на другой стороне двора сидел в сугробе, уронив телефон и прикрыв голову руками. И сейчас ему особенно подходило имя “Цель”.
– Рыжий, – сказал Князь, сглотнув тягучую, токайского вкуса слюну, – мигни фарами привратнику. Мы сейчас уезжаем, если конечно Робертас не против.
– Т – ты меня…
– А потом подойди к человеку. Может, чем помочь надо, он же напугался, по нему же не каждый день стреляют. Может, его подвезти куда нужно, так у нас как раз свободное кресло.
Рыжий кивнул и пошел, хрустко ступая по мокрому снегу.
– Я н – не поним – маю… ты меня… – все еще не мог осознать сей прискорбный факт Прибалт.
Он бы на меня уже с кулаками накинулся, подумал Князь, только хватку почуял, не рискует. Меньше мне надо людей за руки хватать, хотя в данном случае неважно. Может быть, так получится даже лучше. Особенно хорошо, что Ленечки рядом нет. Ему все эти разборки смотреть рано.
– Да чего тут непонятного? – удивился Князь. Совсем не чинясь, он, к удивлению Прибалта, закатал рукав френча, и, присев на корточки, шарил в плотном снегу помятого, и забрызганного каплями пролитого вина сугроба. – Ты погорячился, Робертас. И я погорячился. Помаши рукой в камеру. Пусть нам откроют ворота. Сматываться пора.
– Не знал, что ты кого‑то боишься, Князь, – улыбался Прибалт криво, потому что рука еще болела, но смотрел он сверху вниз и довольно нагло: – думал, ты просчитал ходы заранее. Пешка на доске и все такое.