Павлов тихо сказал:
— Вас не будут сегодня допрашивать. Шифр изъят, доказательства налицо. Добавлю, что Эмил Попов арестован. Задержаны и другие. Мне очень жаль, доктор Пеев, что вы пошли на это. Мы люди одного круга, и единственное, что меня сейчас интересует,— причины, по которым вы совершили роковой для вас шаг. Быть может, вас шантажировали?
Пеев протестующе поднял руку:
— Шантажировали? Вы не верите в то, что говорите!
— Следовательно, вы сотрудничали с русскими добровольно?
— Разумеется!
— И вам не платили? — с издевкой спросил Куцаров.
— Ни стотинки.
Пеев понимал: это только преамбула. Потом все изменится, и Павлов, быстро забыв о том, что они «люди одного круга», передаст его Кочо Стоянову, от которого пощады не жди. И Гешев тоже не гуманист: пытает, когда нужно, сам, а если устанет, то на смену приходит Гармидол... Когда это случится? Наверное, не очень скоро. Сейчас они что-то задумали: недаром не сломали в квартире ни спички, разрешили взять с собой одеяло, несколько смен чистого белья, книги по философии и бумагу. Даже сигареты оставили, хотя в камерах, насколько известно, не разрешается курить. Какую комбинацию они готовят и почему с такой поспешностью сообщили ему об аресте Попова? И что будет с Митко, уехавшим в Пловдив к родственникам? Арестуют или нет?
Павлов расцепил сжатые пальцы. Привстал.
— До утра, доктор Пеев! Подумайте, пожалуйста, в камере, не стоит ли рассказать все начистоту? Я предвижу, что вы изберете тактику призна: ля очевидного и умолчания о том, что, с вашей точки зрения, нам неизвестно. Вы адвокат, и опыта вам не занимать. Однако должен лишить вас надежд: большинство фигурантов установлено, речь пойдет только об определении подлинных ролей тех, кто работал на вас. Доброй ночи, доктор Пеев!
Ночь...
Она кажется болотом, зыбким, засасывающим. Тянется, давая время запутаться в мыслях. Что им известно? Какие имена? Почему не допрашивали, не били? В кабинете сидели немцы, значит, дело касается не только местных властей, но и Берлина... Передадут гестапо?
Спать он не мог. Никто не спит в тюрьме в первую ночь. Даже те, кто обладает стальными нервами. А у него нервы не были стальными. Обычные, порядком истрепанные перенапряжением месяцев и лет.
Большая холодная камера, маленькое, под потолком, окно.
Надо и здесь остаться человеком. Сохранить себя. Надо драться,— до последнего патрона. Будут ловушки, хитроумные приемы, «нелогичные» ходы, на которые, как известно, Гешев большой мастер. Будут пытки... Ты готов, Сашо?
Утром принесли кофе, какую-то еду. Он заставил себя есть, сделал глоток безвкусного пойла. Залязгал замок, и на пороге возник Гешев.
Белое лицо, склоненное к правому плечу, несмываемая улыбочка.
— Не спали, доктор? Ничего. Сейчас вас побреют, и вы поедете.
Пеев не спросил куда. Главное он знал: в Дирекции затеяли комбинацию, и, следовательно, оставалось верить и надеяться, что удастся, разгадав смысл полицейской акции, внести в нее свои коррективы.
Двое агентов, Куков и Антонов, на трамвае отвезли его в контору, а оттуда в банк. Куков сел в кабинете, а Антонов остался в коридоре. Директор, с которым Пеев делил кабинет, отсутствовал, очевидно предупрежденный Гешевым; ровно в два Куков сказал: «А теперь — домой». По дороге заехали к бай Спиро; Антонов заказал три стакана бозы, но спохватился, забрал свой и пересел за соседний столик... Гешев, перед тем как Пеева выпустили за порог Дирекции, объяснил, что к чему.
— Ты будешь ходить на работу, доктор. Сегодня и завтра... и сколько мне понадобится. Не один, конечно. И в кофейню будешь ходить, как всегда. Только вот что — не пытайся бежать. Куков тебя пристрелит. Понял? Ты же юрист и знаешь, что суд может оказаться снисходительным, а с Куковым шутки плохи. Так что не торопи свою смерть, доктор, и будь благоразумен. Кстати, хочу тебя обрадовать: мы дешифровали твои телеграммы, и можешь не ломать голову, кто нам известен, а кто нет. Все известны... Что же ты не похвалишь нас, доктор?
Он откровенно издевался, не скрывал торжества.
Пеев пожал плечами.
— Что вам известно! Чепуха! Я работал один. Я и радист.
— Значит, уже не один?
— Да, двое...
— А Никифоров, Янко Пеев, Георгиев из Берлина? Не лги, доктор!
Итак, им известны имена... Откуда? Из радиограмм? Скорее всего, да! В конторе, в кофейне, по дороге домой Пеев ломал голову, вспоминал. Восстанавливал по строчкам тексты переданных когда-то радиограмм. У него была бездонная память, и строчки возникали в ней, словно проявлялись на негативе...
18 апреля 1943 года.
В тот час, когда Пеева вывозили из Дирекции с расчетом, что рано или поздно в кофейне, в банке или в конторе к доктору придет какой-нибудь человек,
не попавший еще в поле зрения контрразведки, в этот самый час министр войны Михов, получив сообщение Костова о разгроме группы Пеева, созвал Высший военный совет.
Адъютант министра передал генерал-майору Никифору Никифорову указание оставить все дела и прибыть на заседание немедленно. «Экстренное заседание!» — сказал адъютант.
...Много лет спустя Никифоров вспомнил этот день и написал о нем — скупо, с лаконизмом историка: «Я вызвал шофера, оделся и поехал в министерство. День был необычайно теплым. Я велел шоферу ехать к центру не спеша, а сам смотрел на прохожих и не мог избавиться от мысли, что произойдет что-то плохое. Когда я приехал в министерство, там уже собрались все члены совета. Последними в зал вошли шеф немецкой военной разведки в Болгарии Делиус и генерал Кочо Стоянов. Как только Кочо Стоянов начал говорить, я понял, что предчувствия не обманули меня. Он сообщил, что в Софии раскрыта нелегальная группа, руководимая известным адвокатом Александром Пеевым. Группу раскрыла немецкая военная разведка... в ближайшие дни ожидаются важные разоблачения. Предполагалось, что Пеев, как офицер запаса, использовал свои широкие связи среди военных. В конце заседания каждому члену совета поручили проверить в своем секторе все возможные каналы утечки военной информации.
Моим коллегам надо было радоваться этой новости, а они встретили ее с унынием. Я не боялся их взглядов, хотя чувствовал, что покрываюсь холодным потом. Все равно, думал я, вам не остановить ход событий. Если бы упомянули мое имя, я собирался сказать: «Господа, ваши дни сочтены. Думайте об этом». Но говорить этого не пришлось. Теперь все зависело от того, выдержит ли Пеев».
...Его вывозили из Дирекции десять дней подряд.
Всегда одним и тем же маршрутом. На трамвае. Машин в Болгарии было мало; те, что имелись, работали от газогенераторов, поскольку бензин экономили до предела, выдавая лишь для нужд генералитета, министров и членов царской фамилии. Куков и Антонов наблюдали за Пеевым, не спуская глаз, но к доктору никто не подходил, да и сам он не делал попыток заговорить с кем-либо или попытаться бежать. В контору являлись клиенты, и Куков, коротавший время на деревянном диванчике под видом посетителя, не мог придраться ни к одной фразе, произнесенной доктором. Обычные юридические консультации, не больше.
Оставалось предположить, что или связники Пее-ва кем-то предупреждены, или же у доктора имелись иные, одному ему известные способы контактов, и Гешев — автор комбинации — приказал отменить выезды.
Делиус, как и в случае с Эмилом Поповым, строжайше запретил применять к Пееву «третью степень», а без пыток, по мнению Гешева, допросы не дали бы результатов, и Пеева не спрашивали ни о чем. Раза два Гешев приходил в камеру, садился на кровать, угощал сигаретами. Пеев курил свои, и так они и сидели друг против друга, не произнеся за час и десятка фраз.
Уходя, Гешев говорил угрожающе:
— До скорого, доктор! — и едва удерживался, чтобы не ударить Пеева в холодное, спокойное лицо.
На полную дешифровку телеграмм ушло несколько суток.
Начальник отделения криптографии, докладывая результаты, волновался так, что бумажки сыпались из рук.
Полковник Костов скрипнул зубами.
— Это ложь! Вы фальсифицируете, Гешев!
Начальник державной сигурности Павел Павлов
покачал головой:
— Успокойтесь, господин полковник. К сожалению, все правильно!
— Но вы понимаете, о ком идет речь? Высшие генералы — Марков, Даскалов, Луков, Лукаш... Никифоров прямо помянут как помощник.
— Делиус знает?
— Еще бы,— сказал Гешев любезно.— Не только знает, но и считает, что генералы готовили заговор. Убийство царя.
Костов был настороже и быстро разгадал, кому и зачем роет яму Гешев. Война складывалась не в пользу нацистов, и при дворе имя нынешнего премьера Богдана Филова, ориентировавшегося на Берлин, приобретало значение одиозное. Князь Кирилл и его супруга, слывшие англофилами, пытались свалить премьера, предлагая Борису III кандидатуры «умеренных»— Муравиева и Багрянова. Царь колебался, и Лулчев, занявший позицию нейтралитета, советовал ему подождать. Делиус и Бекерле, читавшие документы полиции, РО и ДС, как свои, не сидели сложа руки: в свою очередь пытались воздействовать на царя и сохранить Филова у власти. В этой ситуации многое зависело от военных: генералитет не сказал своего слова, а за ним стояла реальная сила — штыки, и, останови Михов и прочие выбор на Багрянове или Муравиеве, песенка Филова была бы спета. Ге-шев, очевидно, получил инструкцию Доктора скомпрометировать генералов и вывести их из «игры». А что, если он, применив пытки, заставит Пеева подписать признание о наличии заговора? Что, если Павлов свяжет воедино имена Даскалова, Лукаша, Никифорова и притянет к ним имя Михова? А заодно руководителей РО? Может так быть?.. Да, конечно.
Костов встал.
— Министр войны информирован?
— Нет еще,— все так же любезно сказал Гешев.— Среди подозреваемых много его друзей, члены Высшего совета, предшественник... Какой же смысл спешить с информацией? Сначала пусть Пеев выложит все, что знает, а потом, сформулировав выводы, Дирекция полиции...
— Это что же— частное дело Дирекции? Я правильно понял?
Павлов тихонечко вставил:
— Государственное дело, полковник. Доктор Пеев — не просто разведка, но и политика. Большая политика. Больше, чем вы думаете.
Той же ночью доктора Александра Костадинова Пеева, заключенного камеры № 36 на четвертом этаже Дирекции полиции, избили надзиратели. Били вдвоем, не изощряясь и даже не очень сильно: важна была не столько боль от ударов, сколько сам факт унижения, непереносимый, по мнению Павлова, для человека интеллигентного, привыкшего ко всеобщету уважению... Доктор не кричал; но даже кричи он изо всех сил, голос его не был бы услышан: тридцать шестая, отведенная Пееву предусмотрительным Ге-шевым, находилась в особом коридоре и была изолирована от других камер. Окно здесь было меньше, чем в других помещениях; вентиляция заделана; поэтому днем двери камеры не запирали, боясь, что Пеев задохнется; у порога на стульях сидели надзиратели. Двое. Они же и били ночью.
Избитого доктора Пеева привели к Гешеву.
Дали полотенце — вытрись.
Гешев, выдержав паузу, спросил:
— Никифоров?
— Что Никифоров?
— Не играй в прятки, доктор! Всю правду о нем — сюда, мне. Кончились забавы! Итак, генерал Никифоров твой заместитель? Бери ручку, пиши.
Пеев вытер разбитую губу. Глаза его блестели живо, остро.
— А о Михове писать?
— И о нем.
— И о Кочо Стоянове? И о директоре Кузарове? И о премьере Филове?
— Я не шучу.
— Я тоже, Гешев. Все эти лица давали мне информацию. Все без исключения. Почему же я должен говорить об одном Никифорове?
Гешев ждал вопроса, протянул бланки дешифрованных радиограмм. Красным карандашом в них были отчеркнуты места, где говорилось о Никифоре Никифорове и его роли. Пеев прочел, невесело усмехнулся.
— Все это не так, Гешев.
— Здесь нет ошибки.
— В тексте нет, а по существу — все ошибка. Никифорова выдумал я. Вы-ду-мал. Понимаешь, Гешев? Мне было важно, чтобы в Центре считали, будто со мной сознательно сотрудничают видные люди. От этого зависел мой вес. Вот я и выдумал, что он мой заместитель, а Никифоров ничего не знал. Он просто болтун, такой же, как Даскалов, Филов или Лукаш. Ну как?
— Превосходно,— сказал Гешев.— Блестящий поворот. Однако генерала не спасешь. И Янко Пеева. И всех прочих. Здесь не суд и состязательность сторон не предусмотрена. Так что оставим юридические увертки... доктор! Будь реалистом. Пойми, тебе придется сказать все.
— Я уже сказал.
— Ложь.
— Другого не будет, Гешев.
...Он, как мог, отводил от товарищей беду. Делал все, что было в его силах. В протоколе, который вел Гешев, в эту ночь появилась запись, повторенная затем в других: «Генерал Никифор Никифоров никогда не являлся моим заместителем. Царский сатрап, он виноват лишь в том, что был откровенен со мной, как и его коллеги по военным кругам...»
Леев — солдат на посту — боролся за Янко, Елиса-вету, Эмила Попова, Никифорова. Гешев терял терпение, стал нередко кричать, но при этом все же ни разу не сорвался с тормозов до конца. Не вызывал Гармидола. Не передал Пеева Кочо Стоянову. И главное, не дал Пееву понять, что попытки выгородить Форе напрасны: Никифор Йорданов Никифоров, бывший генерал-майор, бывший начальник ВСО и член Высшего военного совета, 28 апреля 1943 года был отрешен от всех должностей, декретом царя лишен звания и арестован. Делом его занимался полковник Недев — новый начальник РО, назначенный вместо внезапно снятого с поста полковника Костова.
10
Александру Периклиеву Георгиеву относительно повезло: его арестовало не гестапо, а политическая полиция— ЗИПО. Поэтому Георгиева отвезли не на Принц-Альбрехтштрассе, где, как известно было любому берлинцу, в подвалах существовали камеры пыток, а в полицей-президиум на Александерплац. Георгиев частенько бывал здесь, на площади, обедал в «локаль», и официантки относились к нему как к завсегдатаю: обслуживали быстро и приносили порции побольше. При жестком нормировании, введенном вскоре после Сталинграда и начавшегося, чтобы уже никогда не остановиться, «эластичного сокращения фронта», добавки к пайковому стандарту были нелишними: болгарскому студенту Георгиеву, стажеру экспертной конторы доктора Граверта, полагалось снабжение по низшей категории.
Впрочем, «локаль» и сердечные официантки остались во «вчера». «Сегодня» и, пожалуй, «завтра» воплотились в образе пожилого, с глубоким рубцом на щеке, очень худого мужчины с короткой фамилией Верк.
Криминаль-инспектор доктор Верк.
Он руководил обыском в пансионе и арестом; ему же поручили вести допросы. Сухим голосом, лишенным интонаций, Верк задал Георгиеву положенные анкетные вопросы и, не упустив ничего, записал ответы: гражданство — болгарское, местожительство — в Берлине, частный пансион фрау Кунерт, место учебы — Берлинский университет, место работы — экспертная контора. И так далее и тому подобное.
Была суббота, конец дня, но доктор Верк не торопился. Под напряженным взглядом Георгиева методично разложил на столе какие-то бумаги, очистил суконочкой перо, спросил, не повышая голоса:
— Когда и где вы познакомились с доктором Александром Коста диновым Пеевым?
«Вот оно что!» — подумал Георгиев и перевел дух. С того самого момента, когда сотрудники ЗИПО приехали за ним в пансион, он гадал о причинах ареста. Теперь все становилось на места, и Георгиев, согласно еще в Софии продуманной «легенде», стал отвечать. С Пеевым знаком с 1932 года; с 1937-го снимал комнату в его квартире; особенно близки не были — какая уж близость между знаменитым адвокатом и студентом-недоучкой; после прибытия в Берлин вели нерегулярную переписку. «Уничтожил ли Пеев письма? В Софии, очевидно, провал... Упоминается ли мое имя в радиограммах?»
Верк слушал, иногда кивал. Дав Георгиеву закончить, сказал все так же сухо и бесцветно:
— Вы подозреваетесь в ведении шпионажа в пользу СССР против Германской империи. Следствие предлагает вам проявить добрую волю и сделать чистосердечное признание.