— Это Гармидол,— сказал Гешев, и Эмил вздрогнул.
Страшная слава пыточника гуляла по всей Болгарии.
— Хочу верить,— сказал Гешев мягко,— что здесь ему не найдется работы. Ты сиди, Гармидол, отдыхай пока. И ты садись, Попов. Кофе хочешь?
— Нет,— сказал Эмил.
Единственное, чего ему хотелось сейчас,— умереть.
Гешев по привычке склонил голову к правому плечу, предложил:
— Давай поговорим, а? Ты только радист или, по совместительству, руководитель? Или нет? Руководитель — другое лицо, может быть, русский?
— Я не буду отвечать.
— Почему же? Улики налицо. Или это у вас так положено — запираться до конца?
Эмил повторил:
— Я не буду отвечать.
Ангелов записал в протокол его ответ. Немцы, сидевшие у стены, выпрямив спины, с непроницаемыми лицами вслушивались в разговор. Они понимали по-болгарски, говорили тоже свободно, но пока не вмешивались. Свое дело они сделали, теперь очередь Дирекции полиции.
Гешев вынул из кармана шифровки, найденные в тайнике. Разгладил их, пересчитал. Прижал кнопку звонка и приказал секретарю:
— Отправьте полковнику Костову копии. Подлинники — в наше отделение дешифровки. Немедленно.
Похоже, он считал песенку Эмила спетой, не делал тайны не из чего. Эмил вспомнил, что в квартире остались агенты — засада. Скоро придет сестра. «Что же будет?!» От Марии к Ивану Владкову протянется ниточка, которую ему, Эмилу, отсюда не оборвать. Молчать нельзя! Глупо молчать. Надо говорить, вроде бы признаваться, брать все на себя. Надо отвести удар от друзей... Значит, такая линия поведения: работал с рацией один, руководитель лично не известен, шифровки брал в тайниках. Каких и где? Что придумать?..
— О чем замечтался, Попов?
Гешев приподнял голову от плеча, улыбаясь, посмотрел на Эмила.
— Глупо...
— Что «глупо»?
— Запираться,— сказал Эмил, радуясь, что голос звучит достаточно ровно.— Вы правы, улики налицо.
— Что же ты нам расскажешь?
— Все.
— Ну, начинай, а мы послушаем.
— Хорошо. Я радист, позывные станции МСК. Регулярное расписание: с шестнадцати тридцати по софийскому до семнадцати. С паузами для смены частот.
Ангелов, попискивая вечным пером, заполнял протокол. Павлов стоял у окна, разглядывал улицу.
Стекло было серым, плохо промытым. Люстра под потолком едва желтела: день еще не кончился и в комнату врывалось солнце. Сквозь мутное стекло окна Эмил видел Витошу, затуманенную у вершины; с улицы доносились голоса...
— Продолжай, Попов,— сказал Гешев.— Это
очень интересно. А кто руководил?
— Я его не знаю.
— Вы не встречались?
— Ни разу.
— Так я и думал,— соглашаясь, сказал Гешев.
Оба немца встали, чопорно дернули подбородками,
пошли к выходу. Им больше нечего было здесь делать. В дверях задержались. С шумом, бряцая шпорами, не вошел, ворвался генерал Кочо Стоянов.
— Здравствуйте, господа! Этот?
— Радист,— сказал Павлов от окна.— Он же Эмил Попов, технический руководитель мастерской «Эльфа».
— Молчит?
— Говорит, но мало.
Стоянов молча обошел Попова, словно вещь. Стал за спиной:
— Почему мало говоришь?
— Он работал на Москву,— бесцветно докончил Павлов.
Стоянов сделал шаг, другой, стал напротив. Наклонился. Не замахиваясь, неожиданно ударил Эми-ла в лицо.
— Ах ты!..
Гешев поспешил вмешаться.
— Бить не надо!
Кочо Стоянов был истериком. Глаза его налились кровью, губы дрожали. Сто килограммов мускулов и жира, облаченные в мундир, надвинулись на Гешева.
— Ты кому приказываешь?
Павлов нехотя повернулся от окна.
— Здесь мы командуем, генерал.
Гешев сказал Ангелову:
— Забирайте его в камеру. Там допросите. Лучше, если он все напишет сам. Да и снимите цепочки. Он не медведь, а здесь не цирк. Сиклунов, помоги Ангелову! Быстро, быстро!
Эмила взяли под руки, повели к двери. У выхода он оглянулся: Павлов, покачиваясь на носках, стоял перед Стояновым, прищурясь рассматривал квадратное лицо генерала.
— Иди, иди, Попов! Ночью увидимся. Гармидол, вон отсюда!
Кочо Стоянов был конкурентом, влез без приглашения, и Гешев, когда Попова увели, не церемонился. Грозный вид шефа жандармерии его не пугал. Кочо — властелин живота своих жандармов — был холуем Филова, а тот во многом зависел от Доктора и Бекерле. Делиус же, санкционируя план операции, запретил применять к радисту «третью степень». У него были свои виды на Попова, и сейчас Стоянов едва не спутал все карты.
Без посторонних Гешев отбросил вежливое «вы».
— Слушай, Кочо! Ты не у себя в жандармерии. Пришел, так сиди спокойно. Не мешай. Иначе Лулчев приведет тебя в чувство.
— Я служу царю!
— Только ли? Вот тут у меня лежит список лиц, от которых резидент получал информацию и с которыми дружил. Там числишься и ты, Кочо! Я не шучу.
— Это так,— с ленцой сказал Павлов.— Поезжай домой и не приходи сюда без надобности.
Стоянов с размаху хлопнул дверью.
Павлов помедлил, прислушался.
— Когда будем брать Пеева, Гешев?
— Полагаю, завтра.
— Почему не сегодня?
— За сутки в квартиру Попова могут прийти люди... Разные посетители. Посмотрим, что даст засада, и если арестуем кого-нибудь, то допросим. Как знать, не получим ли данных о Пееве?
— А если он узнает об аресте Попова?
— Не страшно. Оборвать связи разом нельзя. Надо предупредить того, этого. Пусть побегает по городу, поводит «хвост» и засветит своих сотрудников.
— Рискованно!
— Да, риск есть, но и польза не мала.
— На вашу ответственность, Гешев.
Вечером в квартире Попова задержали его сестру. При личном обыске у нее ничего не обнаружили, но агенты, следуя инструкции, отобрали краткое письменное объяснение и отвезли Марию в Дирекцию. Архивисты Дирекции полиции и служащие сектора учета службы державной сигурности пересматривали десятки папок и досье, отбирая материалы, имеющие отношение к тем, кто был внесен Гешевым в список № 2.
Марию задержали до утра. Гешев не стал с ней беседовать: из архива прислали лишь краткую справку, не давшую зацепок. Спрашивать же Марию, почему она посещает квартиру брата и не замечала ли она чего подозрительного в его поведении, мог только новичок, наивно полагающий, что сам факт ареста развязывает языки... Нет, на такую легкую удачу Гешев не надеялся. Решил подождать, а утром, судя по обстановке, принять решение.
Вторую ночь подряд Никола Гешев не ложился спать.
Пил кофе. Курил. Ждал.
Утром затрещали телефоны. Агенты, следившие за Пеевым, доносили о его маршруте. Кофейня у Орлова моста — банк — трамвай № 4 домой — снова банк — дом на улице Аксакова... Здесь, в коридорах, его потеряли. В здании было много контор, часть владельцев состояла клиентами адвоката; филерам не удалось с лестничной клетки определить, какую именно дверь открыл Леев.
— Арестуем при выходе? — спросил по телефону Сиклунов.
— И не думай. Пусть ходит.
— Я послал своих к фонтанчику.
— Убери. Часа в четыре осторожно обыщите там все. Одень своих садовыми рабочими — халаты, секаторы, словом, как положено.
Из отдела дешифровки сообщили: шифр не поддается, нужен «ключ». В квартире Попова при обыске Йе Нашли ничего, что могло бы помочь криптографам. Костов, с которым Гешев проконсультировался, считал, что радисты, как правило, не сами пшфруют донесения. Код и работа с ним — прерогативы резидента. Показания Попова, принесенные Ангеловым, подтверждали это: «С руководителем группы я лично никогда не встречался, получал информацию в виде колонок цифр, отпечатанных на машинке. Содержание телеграмм мне не известно...»
— Больше не разговаривайте с ним,— сказал Гешев.— Пусть посидит в одиночке, поломает голову, почему не вызываем на допрос. Иногда неопределенность бывает страшнее всего.
— Я думал, что стоит намекнуть о Пееве.
— Черепаха бежит быстрее всех, так ей кажется.
Смысл габровской шутки обидно кольнул Ангелова, но спорить он не стал. В конце концов, начальству виднее.
В 17.00 Сиклунов доложил: Пеев вышел из дома на улице Аксакова и отправился, по всей видимости, к себе, на бульвар Адольфа Гитлера; агенты продолжают наблюдение.
— Ну и прелестно,— сказал Гешев.— Ступай отдохни. Два часа в твоем распоряжении. Я и сам посплю.
Секретарь достал из шкафа подушку, серое солдатское одеяло. Постелил на диване. Гешев зевнул, перекрестил рот.
— Иди, секретарь. Я сосну часок. Разбудишь в полседьмого.
Лег. Натянул одеяло. Уже засыпая, скользнул мутнеющим взглядом по застекленному книжному шкафу. На полках, тесно прижатые друг к другу, стояли тома Маркса, Ленина, Димитрова — изъятая у арестованных нелегальная литература. Никола Гешев читал ее, и многие страницы знал наизусть...
В 18.30 секретарь разбудил его.
9
Обложка «Бай Ганю» совсем истрепалась. Пеев пользовался книгой уже три с половиной года, и каждая складка на странице, надрывы на супере и титуле были словно шрамы ветерана, прошедшего сквозь бои.
Три с половиной года на острие меча.
Тишина квартиры гулко отдавалась в висках. Треснула половица, и посторонний звук ударил по нервам. Пеев расстегнул рубашку, помассировал сердце. Оно билось с болезненной частотой, и Пеев подумал, что, слава богу, Елисавета не видит его сейчас и припадок не напугает ее. Он знал, что нервное истощение доходит до кризисной точки. На прошлой неделе врач, осмотрев его, предложил немедленно бросить практику и ехать на курорт. Сказал: иначе я ни за что не ручаюсь. Леев, вручая врачу гонорар, подумал: «Какой уж тут курорт! Работать надо, работать...» Врач выписал рецепт, и Пеев собрался было зайти в аптеку, но кто-то встретился по дороге, отвлек, и лекарства так и остались не заказанными.
Впрочем, так ли уж это важно — лекарства? Валерьянка ему не нужна; кофеин и всякие там стимуляторы— тоже. Надо сменить обстановку, а это невозможно. Ни один солдат не смеет мечтать о демобилизации раньше, чем прозвучит последний выстрел войны. А это будет не завтра и не послезавтра, и «Бай Ганю» покроется новыми шрамами, и операторы Центра, измученные хроническим недосыпанием, не скоро уйдут на отдых.
Пеев сверился с «Бай Ганю» и вывел новую группу цифр. Колонки были длинными, и, чтобы перепечатать их на «ундервуде», требовалось не менее часа. Пеев прикинул и решил, что до возвращения Елиса-веты, гостившей у приятельницы, успеет управиться, если поднажмет. Печатал он плохо, одним пальцем, и, кроме того, требовалась особая внимательность, чтобы не перепутать цифры, а это замедляло работу.
Еще раз сверившись с «Бай Ганю», Пеев потянулся через стол, открыл «сейф» — стенной деревянный шкафчик со старинным замком-секреткой. Достал несколько листков папиросной бумаги, задев по дороге мешочек из плотной парусины. Нежно и печально зазвенело золото. Кольца, колье, монеты. Это было чужое золото — символ не столько богатства, сколько беды. Его принес на днях лавочник Соломонов, попросил взять на сохранение. Давний клиент Пеева, еврей, он получил повестку в полицию и предписание о выезде из Болгарии. «Умоляю, доктор,— сказал Соломонов.— Сохраните это для внучат, надеюсь, их не тронут». Глаза у него были полны слез. Пеев взял мешочек, сел писать расписку. Соломонов пожал плечами: «Что вы! Найдут и узнают, что это у вас. Нет, нет, не надо! Вы же честный человек, ваше слово дороже расписки. Что будет с нами, доктор? С Басей, Рувиком, со мной?» Пеев промолчал. Он знал правду: 40 тысяч евреев решено выслать для уничтожения. Срок: апрель — май. Он сообщил об этом Центру 23 марта и тогда же информировал, что группа депутатов Народного собрания заявила Богдану Филову протест против антиеврейских мероприятий. Филов сунул протест под сукно.
Пеев запер «сейф» и заправил листок в машинку.
08725... 23691... 335...
Допечатать не успел.
Снова громко и отчетливо хрустнула половица. На этот раз так, точно ее придавил своим весом кто-то большой и тяжелый. Пеев оглянулся, слепо зашарил рукой по столу, нащупывая ампулу: от двери, с пистолетом у бедра, шел к нему человек в черном, высокий, с призрачно-белым лицом.
— Эй, эй, доктор! Не шути, пожалуйста.
Ох, как же быстро работает мысль! Ампула уже захвачена пальцами, а мозг отдает новый приказ: отпусти! Ни к чему. Я-то умру; это легко и просто и избавит от всего. Но тогда возьмутся за Елисавету и Митко... Все, что предназначено мне, выпадет на их долю. Я знаю, что буду молчать... Надо спасать Митко и Эль.
Сказал ненужную фразу:
— Кто вы такие?
Человек с алебастровым лицом нехорошо улыбнулся.
— Я Никола Гешев. Слышал, доктор?
От двери в комнату шагнули еще трое. Гешев повел в их сторону рукой с пистолетом.
— Это мои, хорошие парни, доктор! Знакомься: следователь Милко Ангелов, агенты Куков и Антонов... Ты сиди, не двигайся, доктор!
Обыск длился два часа. Куков в ровные пачки увязал книги. Завернул в мешок, взятый на кухне, пишущую машинку. Ангелов уложил в портфель незаконченную шифровку, черновик и томик «Бай Ганю». Гешев, ни во что не вмешиваясь, сидел в кресле. Искали тщательно, но аккуратно, стараясь ничего не сломать и не повредить. Мешочек с золотом Соломонова не тронули: Гешев пересчитал вещицы, прикинул на ладони вес и засмеялся, когда Куков сказал, что это, наверное, русское золото, для оплаты агентуры. «Русское? Возможно, возможно... А ты что скажешь, доктор?» Пеев массировал сердце. Боль не уходила, но он был до странности спокоен. Голова работала трезво. Гешев повторил вопрос, и Пеев коротко объяснил, что ценности принадлежат клиенту. Добавил: «Это легко проверить». Гешев кивнул, завязал мешочек и, примерившись, ловко кинул его на место — в «сейф».
— Ничего не портить и не ломать, ясно? Где жена и сын, доктор?
— Елисавета в гостях, а Димитр уехал из Софии.
— Верно. Ты всегда говори мне правду, доктор. Это будет тебе на пользу.
На алебастровом лице Гешева дрожала, расплывалась улыбка. Никак не могла исчезнуть. Пеев смотрел на Гешева, думал, что правильно сделал, не покончив с собой. Надо бороться до конца и спасти тех, кто под ударом. Все брать на себя. На одного себя.
Квартира постепенно наполнялась людьми. К концу обыска прибыл Павел Павлов с двумя немцами. Пеев был знаком с ним, встречался в клубе. Павлов поклонился, протянул руку:
— Здравствуйте, Сашо. Вот уж не ожидал!
Пеев сделал вид, что не заметил руки. Подумал:
«Разыгрывают спектакль... Только ничего не выйдет. Совершенно ничего». Все и правда походило на пьесу, где действующим лицам полагалось вести себя вежливо и чуть ли не благожелательно и, согласно известному психологам правилу парадоксов, тем самым подавлять психику и волю противной стороны. Немцы были индифферентны; один сел, закурил сигару, другой замер у стены, так и простоял до самого конца.
Стрелка настольных часов подходила к девяти.
Стукнула входная дверь, и пожилой агент ввел Елисавету. Поддержал за локоть, не дал упасть, когда она, увидев мужа, вдруг стала оседать, сползать в полуобмороке.
Гешев вскочил, придавил Пеева, рванувшегося было к жене.
— Сиди, доктор! Дай ей воды, Сиклунов!
Елисавету усадили, она приходила в себя.
— Смелее, Эль! — сказал Пеев и глазами добавил то, что не хотел говорить вслух: возьми себя в руки, не дай радости этим увидеть нас униженными и растоптанными.
...В нижнем коридоре Дирекции полиции Елиса-вета и Пеев переглянулись в последний раз. Их развели, втолкнули в разные комнаты. Пеев хотел посмотреть вслед жене, но Сиклунов исподтишка больно ударил его, метя по почкам, и тут же спросил: «Что это с вами? Оступились?»
В огромном кабинете Павлова было чинно и прохладно.
Павлов сел за стол, сложил руки. Безымянный палец на правой украшен перстнем с печаткой. Справа, с торца, в низком кресле утонул Гешев. Слева на диване разместились Кочо Стоянов и подполковник Сава Куцаров из РО, которого Пеев знал как завсегдатая Народного театра.