Тайна, не скрытая никем (сборник) - Станислав Лем 6 стр.


Вон в той стороне кофейня.

В помещении есть холодильник, но там остался только апельсиновый сок и кока-кола.

Луиза взяла кока-колу из холодильника в маленьком грязном зале ожидания, где отвратительно воняло уборной. Видимо, то, что автостанцию перевели в этот полуразвалившийся дом, повергло всех в состояние ленивого безразличия. В комнате, временно переоборудованной под контору, был вентилятор, и, проходя мимо, Луиза увидела, как со стола снесло бумаги потоком воздуха. «О черт», – воскликнула девушка-служащая и прижала их ногой.

Стулья, расставленные в тени пыльных городских деревьев, оказались прямыми, старомодными, когда-то покрашенными в разные цвета, – видимо, их натаскали сюда из разных кухонь. Перед ними лежали полоски старого ковролина и коврики из ванной – чтобы не ставить ноги на гравий. Луизе показалось, что за первым рядом стульев на земле лежит овца, но, присмотревшись, она поняла, что это грязно-белая собака. Собака подбежала к ней и посмотрела на нее серьезно, почти официально; обнюхала ее туфли и потрусила прочь. Луиза не заметила, были ли рядом с холодильником соломинки для питья, а идти обратно проверять ей не хотелось. Она стала пить кока-колу прямо из бутылочки, запрокинув голову и закрыв глаза.

Когда она снова открыла глаза, через один стул от нее сидел мужчина и обращался к ней.

– Я прибежал сюда, как только смог. Нэнси сказала, что вы пошли на автобус. Как только я закончил свою речь, я помчался сюда. Но автостанция вся перекопана.

– Это временно, – сказала Луиза.

– Я вас сразу узнал. Хотя прошло… ну, много лет прошло. Когда я вас увидел, я разговаривал с одним человеком. Потом я снова посмотрел, и вас уже не было.

– Я вас не узнаю, – сказала Луиза.

– Ну, конечно нет. Разумеется. Откуда вам меня узнать.

На нем были светло-коричневые брюки, бледно-желтая рубашка с короткими рукавами и желто-кремовый аскотский шарф. Для профсоюзного делегата он выглядел франтом. Волосы – седые, но густые, волнистые – поднимались упругими волнами назад и вверх ото лба. Он раскраснелся, сморщил лоб от ораторских упражнений – и наверно, подумала Луиза, от последующих приватных разговоров, которые он вел с тем же жаром и убедительностью. На нем были затемненные очки, но сейчас он их снял, словно для того, чтобы она разглядела его получше. Глаза голубые, с кровавыми прожилками, и в них таится осторожность. Мужчина приятной внешности, все еще стройный, если не считать начальственного животика над ремнем брюк. Луиза, впрочем, не находила привлекательным его целенаправленное обаяние – рассчитанно небрежную спортивную одежду, демонстрацию волнистых волос и убедительной мимики. Внешность Артура нравилась ей больше. Сдержанность, достоинство, темный костюм – кое-кто назвал бы его помпезным, но Луизе Артур казался достойным восхищения и бесхитростным.

– Я все время хотел разбить лед, – сказал ее собеседник. – Я хотел с вами поговорить. Должен был, по крайней мере, зайти и попрощаться. Но мне так внезапно представилась возможность покинуть город.

Луиза понятия не имела, что на это ответить. Он вздохнул:

– Наверно, вы на меня очень сердились. И до сих пор сердитесь?

– Нет, – сказала она и прибегла к банальному вежливому ходу, что было очень смешно: – Как поживает Грейс? А ваша дочь Лилиан?

– Грейс – не очень хорошо. У нее артрит и еще лишний вес, что тоже вредит суставам. У Лилиан все в порядке. Она вышла замуж, но все еще преподает в старших классах. Математику, это необычно для женщины.

Как могла Луиза его поправить? С чего начать? «Нет, ваша жена Грейс снова вышла замуж во время войны – за фермера, вдовца. А до этого она приходила к нам убираться в доме раз в неделю. Миссис Фир стала слишком стара для уборки. А Лилиан сама недоучилась в старших классах, как же она может там преподавать? Она рано вышла замуж, нарожала детей и теперь работает продавщицей в аптеке. У нее твой рост и твои волосы, только она их осветляет. Я часто смотрела на нее и думала, что она, должно быть, похожа на тебя. Пока она росла, я отдавала ей одежду, из которой выросла моя падчерица».

Но вместо всего этого она сказала:

– Значит, та женщина в зеленом платье – это не Лилиан?

– Нэнси? О нет! Нэнси – мой ангел-хранитель. Она следит за тем, куда и когда мне нужно ехать, и захватил ли я с собой текст речи, и что я ем и пью, и принял ли я таблетки. У меня давление высоковато. Ничего серьезного. Но мой образ жизни это усугубляет. Я все время в разъездах. Сегодня вечером я лечу отсюда в Оттаву, завтра днем у меня трудная встреча, а вечером – какой-то дурацкий банкет.

Тут Луиза сочла нужным сказать:

– Вы ведь знаете, что я вышла замуж? За Артура Дауда.

Ей показалось, что он слегка удивился. Но он ответил:

– Да, я слышал об этом. Да.

– Мы тоже много и тяжело работали, – не сдаваясь, сказала Луиза. – Артур умер шесть лет назад. Мы удерживали фабрику на плаву все тридцатые годы, хотя по временам у нас оставалось только трое рабочих. У нас не было денег на ремонт. Помню, как я срезала холстину с козырьков над окнами конторы и отдавала ее Артуру, чтобы он мог залезть по лестнице наверх и починить крышу. Мы пытались производить все, что только можно. Даже дорожки для уличного боулинга, для увеселительных парков. А потом началась война, и наша продукция пошла нарасхват. Сколько ни сделай – все мало. Мы продавали все пианино, какие только успевали произвести, а кроме этого, делали еще корпуса радаров для военно-морского флота. Я все это время работала в фабричной конторе.

– Вот это, наверно, была большая перемена, – сказал он, кажется стараясь, чтобы голос звучал тактично. – После библиотеки.

– Работа есть работа. Я до сих пор работаю. Моя падчерица Беа развелась и теперь вроде как ведет мое хозяйство. Мой сын наконец доучился в университете, – предполагается, что он изучает семейный бизнес, но он под каким-то предлогом сбегает каждый раз в середине дня. Я прихожу домой, уже во время ужина, такая усталая, что едва на ногах стою, – и слышу, как они смеются за живой изгородью и лед звенит у них в бокалах. «Ой, Ма!» – говорят они при виде меня. «Ой, бедная Ма, садись сюда! Принесите ей выпить!» Они зовут меня Ма, потому что так звал меня сын, когда был еще младенцем. Но теперь они уже не младенцы. В доме прохладно, когда я прихожу, – если вы помните, это прекрасный дом, в три яруса, как свадебный торт. Мозаика на полу в прихожей. Но я вечно думаю о фабрике – это моя главная забота. Что нам делать, чтобы выжить? В Канаде осталось только пять фабрик по производству пианино, и три из них – в Квебеке, где труд дешевый. Но вы, конечно, все это прекрасно знаете. Когда я мысленно разговариваю с Артуром, то всегда об одном и том же. Мы до сих пор очень близки, но никакой мистики в этом нет. Казалось бы, когда человек стареет, он должен обращаться, что называется, к духовной стороне бытия. А я, кажется, наоборот, становлюсь все более практичной, вечно пытаюсь что-то устроить. Нашла, можно сказать, о чем разговаривать с покойником.

Она замолчала – ей стало неудобно. Но трудно было понять, услышал ли он ее слова, – в сущности, она и сама не знала, действительно ли сказала все это вслух.

– Что меня сподвигло… – проговорил он. – Что меня сподвигло в первую очередь и позволило добиться всего, чего я добился, – это библиотека. Поэтому я вам очень многим обязан.

Он положил руки на колени и опустил голову.

– А, все это чепуха. – Он издал стон, перешедший в смешок. – Мой отец. Вы ведь не помните моего отца?

– О да, помню.

– Ну вот. Иногда я думаю, что он был прав.

Тут он поднял голову, встряхнул ею и изрек:

– Любовь никогда не умирает.

Луизу охватило раздражение, почти гнев. Вот что делают с человеком все эти ораторские выступления – превращают его в личность, способную изречь вот такое. Любовь умирает каждый день. Во всяком случае, отвлекается, задерживается где-то – так что с тем же успехом могла бы и умереть.

– Артур завел привычку приходить и сидеть в библиотеке. Вначале меня это очень злило. Я смотрела на его затылок и думала: «Ха, а что, если тебя кто-нибудь треснет по этому затылку!» Вы не найдете в этом никакого смысла. Тут никакого смысла и не было. А потом оказалось, что я хотела чего-то совершенно другого. Я хотела выйти за него замуж и вести нормальную жизнь. Вести нормальную жизнь, – повторила она, и у нее как будто закружилась голова от внезапно нахлынувшей волны прощения, безумия, наполняющей светом пятнистую кожу на руках и крупные сухие пальцы – совсем рядом с его рукой, лежащей на сиденье стула между ними. Любовная вспышка в каждой клетке, оживает забытое чувство. «О, никогда не умирает».

По засыпанной гравием площадке к ним приближалась группа странно одетых людей. Они двигались плотно сбитой кучкой черноты. У женщин были полностью закрыты волосы – черными платками или чепцами. У мужчин – широкополые шляпы и широкие подтяжки. Дети были одеты точно так же, как взрослые, вплоть до чепцов и шляп. Видно было, что им всем ужасно жарко в этой одежде – вспотевшим, запыленным, настороженным и робеющим.

– Толпаддлские мученики, – сказал он как-то обреченно и в то же время сочувствуя этим людям и слегка подшучивая над ними. – Наверно, мне следует подойти к ним. Подойти и перекинуться словечком.

Эта неуклюжая шутка, вымученная доброта напомнили ей кого-то еще. Кого же? Увидев со спины ширину его плеч и широкие плоские ягодицы, она поняла кого.

Джима Фрери.

О, какую шутку над ней сыграли! Какую шутку сыграла над собой она сама! Но она такого не потерпит. Она выпрямилась и втянула живот, и черные одежды пришельцев расплылись облаком. У нее кружилась голова, она чувствовала себя униженной. Она не потерпит.

Но люди подошли поближе, и она разглядела, что они не сплошь в черном. Она видела теперь проблески темно-синего – рубашки мужчин – и темно-синие и фиолетовые платья женщин. Она стала различать лица – мужские за бородами, женские в густой тени широких краев чепца. Луиза наконец поняла, кто они. Менониты.

Менониты жили теперь и в этой части страны тоже. Поселение менонитов было в Бонди – деревне к северу от Карстэрса. Эти люди собирались ехать домой на том же автобусе, что и Луиза.

Джека с ними не было, и нигде вокруг – тоже.

Предатель поневоле. Странник.

Как только Луиза поняла, что эти люди – менониты, а не какие-нибудь никому не известные потерянные незнакомцы, они перестали казаться ей застенчивыми и настороженными. Скорее наоборот, они были весьма благодушны и передавали друг другу пакетик конфет, причем взрослые ели конфеты наравне с детьми. Менониты расселись на стульях вокруг Луизы.

Неудивительно, что ее бьет озноб. Она пронырнула под волной – а никто вокруг не заметил. Называйте это как хотите, но, по сути, она пронырнула под волной. Нырнула в глубину, проплыла насквозь и вынырнула с другой стороны и теперь сидела вся в холодном поту, с грохотом в ушах, провалом в груди и бунтующим желудком. Она сражалась с хаосом – бездной, грозящей ее поглотить. Внезапные ямы, импровизированные трюки, сияющие и вдруг исчезающие утешители.

Но приход менонитов ее спас. Плюханье задов на стулья, шорох пакета с конфетами, медитативное чмоканье и тихий разговор. Не глядя на Луизу, маленькая девочка протягивает пакет, и Луиза берет мятную карамельку. Она удивлена, что еще способна держать конфету в руках, что губы еще могут сложиться в «спасибо», что вкус во рту – именно тот, ожидаемый. Луиза сосет конфету, как менониты – свои, не торопясь, и этот вкус вопреки всему вселяет в нее надежды на некое разумное продолжение бытия.

Загораются огни, хотя вечер еще не наступил. На деревьях, под которыми стоят деревянные стулья, кто-то развесил гирлянды из маленьких цветных лампочек, которые Луиза до сих пор не замечала. Они наводят ее на мысль о празднике. Карнавале. Лодках с певцами на озере.

– Что это за место? – спрашивает она у женщины, сидящей рядом.

Так получилось, что в день смерти мисс Тэмблин Луиза жила в гостинице «Коммерческая». Она тогда работала торговым агентом в компании, которая продавала шляпки, ленты, носовые платки, фурнитуру и дамское нижнее белье розничным магазинам. Луиза услышала в гостинице разговоры о смерти библиотекарши и подумала, что городу скоро понадобится кто-то на замену. Она немыслимо устала от постоянного таскания чемоданов с образцами – то грузи их на поезд, то выгружай из поезда, то показывай в отелях, доставай из чемоданов да укладывай обратно. Она сразу же пошла и поговорила с людьми, которые были начальниками над библиотекой. Мистер Дауд и мистер Маклеод. Это звучало как псевдоним водевильных артистов, но выглядели они совершенно по-другому. Платили в библиотеке плохо, но Луиза и на комиссионных не очень хорошо зарабатывала. Она сказала, что закончила старшие классы в Торонто и работала в книжном отделе универмага Итона до того, как перешла в разъездные торговые агенты. Она умолчала о том, что у Итона пробыла только пять месяцев, а потом у нее обнаружили туберкулез и она провела четыре года в санатории. В любом случае от туберкулеза ее вылечили – все очаги исчезли.

В гостинице ее переселили на третий этаж, где располагались постоянные жильцы. Оттуда из окна виднелись покрытые снегом вершины над крышами городка. Карстэрс лежал в долине реки. В нем было три-четыре тысячи жителей и длинная главная улица, идущая под горку, через реку, а там снова в горку. Еще в городе была фабрика по производству пианино и органов.

Дома в городе строились навечно, дворы были широкие, а улицы обрамлены рослыми вязами и кленами. Луиза еще не видела городок в то время, когда деревья стоят в листве. Должно быть, он тогда выглядит совсем по-другому: зелень скрывает многое, что сейчас открыто всем.

Она была рада начать все сначала. Она чувствовала себя притихшей и благодарной. Она уже не в первый раз начинала все сначала, и в прошлые разы все складывалось не так, как ей хотелось, но она верила в силу мгновенных решений, в непредвиденное вмешательство, в неповторимость своей судьбы.

Городок был полон запахом лошадей. Вечерело, и большие кони в шорах, с оброслыми копытами тянули сани через мост, мимо гостиницы, туда, где кончались уличные фонари, по темным проселочным дорогам. За городом они разъедутся в разные стороны, и звон колокольчиков на чужой упряжи затихнет вдали.

Настоящая жизнь

Один мужчина взял и влюбился в Дорри Бек. Во всяком случае, хотел на ней жениться. Честное слово.

– Будь жив ее брат, ей сроду незачем было бы ходить замуж, – сказала Миллисент.

Что она имела в виду? Ничего плохого. И про деньги она тоже не думала. Она хотела сказать, что в нищей и отчасти безалаберной жизни, которую вели Дорри и Альберт, была любовь, была утешительная доброта и одиночество им не грозило. Миллисент, проницательная и практичная, была в некоторых отношениях упорно сентиментальна. Она всегда верила, что настоящая нежная любовь изгоняет телесные потребности.

Миллисент думала, что жених Дорри влюбился в нее за то, как она держит нож и вилку. И действительно, сам он их держал точно так же. Дорри не выпускала вилки из левой руки, а правой только резала ножом. Она не перекладывала все время вилку в правую руку, чтобы донести еду до рта. Это потому, что в юности она училась в колледже для благородных девиц в Уитби. На остатки семейных денег. Еще Дорри там научили красиво писать, и это, возможно, тоже сыграло свою роль, так как после первой встречи ее роман проходил исключительно по переписке. Миллисент очень нравилось, как звучит это название, «Колледж для благородных девиц», и она втайне твердо решила, что ее дочь обязательно будет там учиться.

Миллисент и сама была образованной женщиной. Она преподавала в школе. Она отвергла двух серьезных претендентов на ее руку – одного за то, что он пытался засовывать язык ей в рот, а другого за то, что у него была до ужаса противная мать. После этого она согласилась выйти за Портера, который был старше ее на девятнадцать лет. Он владел тремя фермами и обещал Миллисент, что не позже чем через год оборудует уборную в доме и еще купит столовый гарнитур, диван и кресла. В первую брачную ночь он сказал: «А теперь терпи все, что положено», но Миллисент знала, что он вовсе не хотел ее обидеть.

Назад Дальше