— Может, лучше просто поорать, да погромче? — предложил старший.
В ответ прозвучало новое замысловатое проклятие гитлеровцам, которые, так их и растак, за все ответят.
— Больно, да? — спросил старший.
— Чепуха! Кабы не ты, стучаться мне у райских врат.
— Не трави баланду! — сердито сказал старший и тут заметил мальчика. — Эй, пацан, это что там за деревня?
— Это не деревня — село, — застенчиво пробормотал Юра.
— Вот формалист! Ну, село…
— Клушино.
Летчик закрепил бинт, достал из планшета карту. Юре очень хотелось посмотреть, какие карты у летчиков, но он не решился, уважал военную тайну.
— Понятно… — пробормотал летчик. — Тебя как звать?
— Юра… Юрий Алексеевич.
— Ого! А фамилия?
— Гагарин.
— Хорошая фамилия.
— Не, мы колхозные.
— Того лучше! Председатель у вас толковый?
— Ага… — И, вспомнив, что говорили взрослые, добавил: — Хозяйственный и зашибает в меру.
Оба летчика засмеялись.
— Записку ему отнесешь, — сказал старший и, подложив планшет, стал что-то писать на листке бумаги, вырванном из блокнота.
— Дядь, а вас на фронте подбили? — спросил Юра раненого.
— Факт, не в пивной, — морщась, ответил тот.
— А он чего так низко летел? — спросил Юра о старшем.
— Меня прикрывал.
— Как прикрывал?
— От врага оборонял. Это, браток, взаимовыручкой называется.
— Дядь, а когда летаешь, звезды близко видны?
— Еще бы! — усмехнулся раненый. — Как на ладони.
— А там кто есть?
— Вот не скажу. Так высоко мы еще не залетали. А сейчас и вовсе не до звезд. Начнешь звезды считать, тут тебе немец и всыплет.
— Значит, вы звезды считали?
— А тебе палец в рот не клади! Я ихнюю колонну поливал и от снаряда не уберегся.
— Слушай, Юрий Алексеевич, тебе боевое задание, — прервал их увлекательный разговор старший. — Передай эту записку вашему преду. Понятно?
— А вы не улетите? — спросил мальчик.
— Мы здесь зимовать останемся, — пошутил молодой.
— Нам воевать надо, — серьезно сказал старший. — А ну-ка, исполнять! Живо! Одна нога здесь, другая там!
Юра опрометью кинулся выполнять первое в своей жизни боевое задание.
Вечером мать не пустила его со двора. А он не мог объяснить ей, что ему нужно к летчикам. Прочитав доставленную им записку, председатель строго-настрого предупредил: о летчиках никому ни слова. Юра не понял смысла этого запрета, но ведь боевые приказы не обсуждаются. И он молчал.
Чуть свет Юра выскочил из спящей избы и помчался в поле. Он бежал напрямик сквозь мокрый от росы орешник, через овраг, острекался злой осенней крапивой, но все равно опоздал. Летчиков не было. Лишь в темной торфяной жиже сиротливо торчал полузатонувший истребитель.
Юра с грустью поглядел на пепельный кружок костра, на глубокие борозды, оставленные самолетом, унесшим летчиков. А потом, перепрыгивая с кочки на кочку, добрался до утопшего самолета и залез внутрь. Занял место пилота, положил руки на штурвал и… теперь он знал, почему испытанное сегодня при всей своей ошеломляющей новизне на миг представилось повторением раз пережитого. Вот тогда в мертвом, черном самолете почувствовал он небо, полет, крылья, как не чувствовал потом уже ни разу вплоть до сегодняшнего дня…
И в генерале вид этого юноши пробудил забытые воспоминания, и все они сводились к появлению из пустоты полей светловолосого деревенского мальчика, удивительно похожего на пастушка с нестеровской картины «Видение отроку Варфоломею». Он тогда еще подумал об этом сходстве и умилился такому повороту старинного русского предания. В стоявшем перед ним нерослом юноше были те же нестеровские краски, та же, как бы это сказать, внутренняя высвеченность.
А вот Гагарин не узнавал генерала. Раненым белобрысым летчиком он явно не мог быть — волосы на его висках были темными, и уж слишком немолодо изрубленное морщинами загорелое лицо. Но и на старшего летчика, каким он сохранился в памяти, генерал не больно похож. У того голова была круглее, черты лица мягче, нос покультяпистее, и голос совсем другой. Да ведь сколько времени прошло: человек изменился, подсушился, заострился под стать своему определившемуся характеру, а голос в загрубевшей гортани стал устойчивей, ниже, глуше. И, твердо сочтя генерала старшим из двух летчиков, Гагарин спросил:
— А как ваш товарищ?
— Какой товарищ? — не понял генерал.
Вот те раз — неужто и такое можно забыть в круговерти жизни?
— Ну, которого вы прикрывали, — сказал он упавшим голосом.
— Вы чего-то путаете, ваше сиятельство! — рассердился генерал.
— Да ничего я не путаю!
И, забыв о всякой почтительности, Гагарин горячо и сбивчиво принялся оживлять затвердевшую память старого воина. Тот слушал его с интересом, удивлением и вроде бы печалью.
— Да, — вздохнул генерал, когда Гагарин замолк, — жизнь и щедрее, и в чем-то скупее, чем нам кажется. Как называлась твоя деревня?
— Село Клушино. Оно и сейчас так называется.
— Понятно! Теперь я вспомнил. Мне тогда помог другой князь — Куракин из села Куракино…
ВОРОТА В НЕБО
Вот и взята первая высота, имя которой — Саратовский индустриальный техникум. Быть может, это чересчур пышно сказано: высота. Техникум дает всего лишь среднее образование, впрочем, профессию тоже. Ну, скажем, не высота, а ступень. Что же дальше? Можно пойти работать, можно продолжать учебу, теперь уже в институте. Большинство товарищей точно знали свой путь: кто уезжал на Магнитку, кто в Донбасс, кто на Дальний Восток, а иные присмотрели себе место на заводах, где проходили производственную практику: на московском имени Войкова или ленинградском «Вулкане».
Юра Гагарин защитил диплом с отличием, перед ним были открыты все дороги, но когда товарищи спрашивали: «А ты куда?» — он отмалчивался. И не потому, что, подобно былинному витязю на распутье, не знал, куда повернуть коня, а потому, что ощущал мучительную неправду в своем недавно сделанном выборе. А выбрал этот юный металлург не горячий цех, не институт, а Оренбургское летное училище.
Юра знал, что ему не станут чинить препятствий, военлет — профессия благородная, и все же до дня торжественного вручения дипломов об окончании техникума он не подозревал, что у человека может быть так тяжело на душе. Его поздравляли, ему аплодировали, жали руку, желали славного трудового будущего, а он едва удерживал крик в горле: «Остановитесь! Вы ошиблись во мне! Я всех обманул!..»
Да, он всерьез считал себя обманщиком, чуть ли не предателем. Его столько лет учили, кормили, обеспечивали теплым жильем и карманными деньгами, столько сил, терпения, душевной заботы потратили учителя и цеховые мастера, чтобы сделать из него квалифицированного литейщика, и все впустую!..
И тут, как удар под вздох, известие — в Саратов приехал Мастер. Так величали своего наставника, мастера литейного цеха и великого друга, учащиеся Люберецкого ремесленного училища. Это он привел их впервые в горячий цех, ожегший робкие души деревенских пареньков испуганным восторгом.
Что привело Мастера в Саратов и как раз в дни выпуска? Среди окончивших было трое его учеников: Чугунов, Петушков, Гагарин. Может, он рассчитывал выбрать среди них наследника, ведь нужно передать кому-то все, что узнал за долгую жизнь о литье — древнейшем занятии людей. И когда Гагарин услышал, что Мастер требует его к себе, то не выдержал и открылся товарищам.
— Плюнь, не ходи! — сказали одни.
Эти не знали Мастера и не слышали о нем.
— Пойди. Чем ты рискуешь? — посоветовали другие.
Эти кое-что слышали о Мастере. А Петушков отрезал жестко:
— Дело совести!
И Чугунов согласно кивнул головой.
Так считал и сам Гагарин. Но, видать, хочется иной раз человеку опереться о чужую совесть. А этого делать не следует, совесть не берут ни взаймы, ни напрокат.
Впоследствии Гагарин говорил, что никогда так не волновался, как перед встречей с Мастером. Впрочем, он вообще волновался редко, иначе не стал бы Космонавтом-1. Гагарин не хотел, чтобы первый же его самостоятельный поступок ударил по старому сердцу человека, который был так добр к нему. Пусть Мастер сам решает, как ему поступить. Тот молча выслушал сбивчивое признание.
— Видать, ты мне очень доверяешь… — сказал он задумчиво.
Гагарин наклонил голову.
— И все-таки думай сам. Еще недавно ты без литья не мог, а сейчас — без полетов. Уж больно ты переменчив.
— Если не летать, то ладно…
— Обижаешь, Юрий! Что значит «ладно»? Для меня моя профессия — вечный праздник, а ты словно о похоронах… Человек должен только свое дело делать, единственное. Как говорится, «рожденный летать не может ползать».
— Чье это? — вскинулся Юра. — Что-то знакомое.
— Стих. Максима Горького. Про буревестника.
Ворота в небо открылись. Хотя Мастер слегка перепутал ключи.
В ГОРОДСКОМ САДУ
По воскресеньям в Оренбургском городском саду была открыта танцевальная площадка. Мощные, с ржавой хрипотцой звуки вальсов, фокстротов и танго валили из черных громкоговорителей, а музыкальной рубкой служила фанерная будочка на задах вечно пустующей, печальной раковины духового оркестра. Пластинки были старые и заигранные: «Дождь идет», «Цыган», «Рио-рита», «Японские фонарики», утесовские «Сердце» и «Марш» из «Веселых ребят», «Уходит вечер», «Дунайские волны», а из новых одна «Голубка», да и то знатоки утверждали, будто и она старая — только раньше носила другое название: «Палома». Но местные девушки охотно ходили на танцплощадку, ибо тон здесь задавали офицеры и курсанты летного училища, народ подтянутый, строгий и знающий обхождение. Пьяницы и хулиганы боялись нос сюда сунуть. Летчики, не прибегая к услугам робкой администрации и милиционеров, расправлялись с ними по-военному четко, быстро и основательно. Да и вообще, порядки на танцплощадке царили строгие. Во время танца запрещалось курить, толкаться, произносить вслух нецензурные слова; полагалось уступать дамам место на скамейке и приглашать к танцам не свистом или пощелком пальцев, а по всем правилам вежливости. Возле площадки продавалось мороженое, морс, ситро, а крепкие напитки были оттеснены к детскому городку. И штатские кавалеры поневоле смирились со строгим этикетом и даже стали находить в нем вкус.
В тот субботний вечер на площадке преобладали пиджаки и кепки, а вооруженные силы были представлены дородным старшиной и застенчивым лейтенантом-артиллеристом. Голубых погонов, а равно золотых с голубой окантовкой что-то не попадалось. Потанцевав раз-другой с какими-то не очень ловкими партнерами, Валя Горячева и ее подруга собрались уходить. Пусть в нашем рассказе сопровождавшая Валю девушка — рослая, крупной кости, с пухлым, ленивым ртом и почти добела обесцвеченными волосами — так и останется Подругой.
Девушки уже собирались домой, когда возле площадки появились два курсанта с сержантскими лычками: высокий и низенький. Девушки сразу заметили их и напустили на себя равнодушно-рассеянный вид. Курсанты в свою очередь обнаружили девушек, и низенький взволнованно сказал:
— Вот она!
— Которая из двух? — обеспокоился высокий. — Блондинка?
— Нет, другая.
— Ну, слава богу! А я уже испугался… До чего же ты все-таки удачливый парень! — сказал он с завистью.
— Это чем же?
— На друзей тебе везет. Эх, мне бы такого покровителя! — голос прозвучал мечтательно.
— Ты, видать, давно не получал?
— Ладно, везун. Сейчас я тебя познакомлю.
Он широко шагнул, преградив дорогу девушкам.
— Здравия желаю! — ловко козырнул, улыбнулся, поймал длинной рукой плечо своего приятеля и вытолкнул вперед. — Прошу любить и жаловать — отличник боевой и политической подготовки, сержант Юрий Гагарин.
Гагарин коснулся пальцами околыша фуражки, пожал вялую руку высокой, не разобрав ее имени, а потом — сухую, крепкую руку девушки, назвавшей себя Валей.
— Ого, какая сильная рука!
— У медработников должны быть сильные руки.
— Вы врач?
— Нет. Учусь в медицинском техникуме.
— Хорош! — послышался возмущенный голос высокого курсанта. — Сам познакомился, а своего друга и благодетеля не подумал представить.
Гагарин понял, что в очередной раз стал жертвой приятельского розыгрыша, но на этот раз не мог сердиться.
— Познакомьтесь, Юрий Дергунов — отличник по всем статьям, только очень застенчивый.
— Оно и видно! — благосклонно уронила Подруга.
А потом все было, как полагается: танцы без устали, мороженое, ситро. Подруге приглянулся ее высокий, ловкий, веселый партнер. К тому же она любила, когда «красиво» ухаживают. Под этим она подразумевала беспрекословное исполнение разных мелких прихотей: еще палочку «эскимо», еще стакан газировки с сиропом, сигарету «Лайка». Естественно, она отдавала предпочтение погонам хотя бы с одной маленькой звездочкой, на сержантские доходы не разгуляешься, но Дергунов был, по всей видимости, переодетым принцем, он безропотно курсировал между площадкой и ларьком.
Валя поначалу тоже была довольна своим сдержанным кавалером. Человек прямой и строгий, она равно не терпела лукавых околичностей и откровенного нахрапа. Конечно, девушка сразу почувствовала, что нравится курсанту, и была благодарна за почтительное поведение. В отличие от большинства сынов воздуха, он не обнаруживал склонности к высоким скоростям и молниеносному маневру.
Ей было покойно и надежно с молчаливым курсантом, но бес, который со времен прародительницы Евы толкает женщин к опасным поступкам, заставил ее полюбопытствовать:
— А что вы делаете на улице Чичерина? Я вас там часто вижу.
— Отвечать обязательно? — Гагарин улыбнулся.
— Там ваша милая живет? — с ноткой пробуждающейся ревности спросила Валя.
— Да, — глядя ей прямо в глаза, ответил Гагарин. — Там живет моя милая.
— В каком доме? — упавшим голосом спросила Валя. — Я там всех знаю.
Гагарин назвал.
— Неправда! Вот и неправда! Я сама живу в этом доме!.. — И тут до нее дошло признание Гагарина. Так вот почему она встречала его на своей улице.
Смутная радость этого открытия погасла почти мгновенно. Пусть он сказал правду, пусть она сама вызвала его на откровенность, все равно это отдавало ненавистным нахрапом. Смотри ж ты, на вид скромняга, а сразу берет быка за рога. Она ощущала какую-то несправедливость в своих мыслях, но ничего не могла поделать с собой.
Почувствовав, что Валя сникла, Подруга предложила переменить декорации.
— Мы обе помешаны на кино! — сообщила она.
Курсанты переглянулись, и Дергунов сказал с веселым сожалением:
— Рады бы, да капиталы не позволяют!
— Эх вы, а еще сержанты.
— Живем широко, с настоящим гусарским размахом. По два наследства проели. Судите сами — ежедневно пачка сигарет, Юра, правда, не курит, но не знает удержу по части мороженого. Чуть не каждое воскресенье — кино, газировка опять же…
— Хватит травить-то! — поскучнела Подруга.
— У меня есть деньги, — тихо сказала Валя.
— Брать деньги у женщин! — ужаснулся Дергунов. — Так низко мы еще не пали.
— Нам надо пораньше вернуться в часть, — вмешался Гагарин. — У нас завтра соревнования по баскетболу.
— И вы, конечно, тоже участвуете? — усмехнулась Подруга.
— А как же, он наш капитан! — с гордостью сказал Дергунов.