По смерти достославного князя Хольга, умершего, как известно, от укуса змеи, русский престол занял князь Ингвар, который уже был далеко не мальчик, и трудно сказать, отчего он мирился с затянувшимся регентством достославного своего дяди. Знаменит князь Ингвар остался тем, что во время одного из двух походов на Константинополь потерял весь флот, сожженный византийскими кораблями-дромонами посредством «греческого огня», то есть смеси нефти, смолы и серы, которая подавалась через своеобразные огнеметы, тем, что впервые сразился с кочевниками-печенегами, внезапно насевшими на наши южные рубежи, да еще ненасытной своей утробой: как опять же известно, князь был убит в землях древлян при попытке взять с этого племени повторную за тот год, неправедную дань. Древляне сами были не рады такому кровавому повороту, и вождь их Мал отправил в Киев два посольства к вдове убиенного князя Хельге – если угодно, Ольге – просить руки, но княгиня одно посольство заживо сожгла, другое заживо закопала и двинулась походом на столицу древлянской земли – город Искоростень. Это был первый поход малолетнего Святослава, Игорева наследника, будущей грозы всех окрестных народов, неутомимого забияки; он тогда был только-только подстрижен – кажется, мальчиков на Руси впервые подстригали в трехлетнем возрасте, в семь лет передавали на руки воспитателям из мужчин и начинали обучать грамоте, в двенадцать отправляли на войну, а по семнадцатому году наступало совершеннолетие, как только русь обложила город, Святослав, собственно, не так давно оторванный от груди, метнул копье меж ушей коня, которое у ног коня и упало – это был знак, сражение началось. Кончилось оно тем, что воевода Свенельд, который командовал хельгиными войсками, дотла сжег город Искоростень, перерезал всех его жителей и с огромной добычей вернулся в Киев.
Во время регентства княгини Хельги совершилось знаменитое ее посольство в Царьград, где она и крестилась в Христову веру. По возвращении в Киев княгиня стала склонять юного Святослава к принятию христианства, но он ни в какую не соглашался, отговариваясь тем, что над ним дружина смеяться будет; да и как же было, действительно, не смеяться удалому русскому воину, если основополагающим постулатом заморской веры считалась любовь к врагу… Князь Святослав тогда, по всей вероятности, уже вынашивал планы захватнических походов, и как только старушка-мать передала ему бразды правления государством, что-то лет за пять до своей кончины, он начал беспрерывную войну против соседей на западе и востоке. Впрочем, его походы были непопулярны среди народа, который главным образом доселе оборонялся, и князя в Киевских землях не полюбили.
Святослав Игоревич, истинный рыцарь своего времени, простецкий и задушевный в общении человек, можно сказать, демократ природного толка, был крепышом небольшого роста с блекло-голубыми глазами; он брил голову, по воинскому обычаю той поры, оставляя на темени оселедец, то есть длинную прядь волос, и носил в левом ухе золотую серьгу с рубином. Как и всякий завоеватель своей эпохи, он был до того жесток, что, взяв приступом Филиппополь – нынешний город Пловдив, пересажал на колья всех его жителей, но с другой стороны, во время морских походов греб наравне с дружинниками, всегда загодя предупреждал противника о вторжении, и ему принадлежит знаменитый клич «Мертвые срама не имут!», которым наше воинство руководствовалось даже и в Великую Отечественную войну. Видимо, русская жизнь при нем была до такой степени романтична, что византийский посол патрикий Калокир, отправленный науськать князя против Болгарии, был совершенно очарован нашим способом бытия и, по сути дела, попросил политического убежища.
За девять лет беспрерывных войн князю Святославу Игоревичу удалось сколотить империю, протянувшуюся от варяжских земель до нижнего течения Волги и предгорий Балканского полуострова. Он присоединил к Руси земли вятичей, покорил ясов и касогов, разгромил Булгарское царство, окончательно сокрушил Хазарский каганат, стерев с лица земли столицу его Итиль, захватил Таманский полуостров, где учредил Тмутараканскую колонию-княжество, вторгся в пределы балканской Болгарии и наголову разгромил войско царя Петра, которого хватил паралич при известии о разгроме, неоднократно побивал армию самого басилевса Иоанна Цимисхия и заставил его платить значительную дань, но в конце концов не выдержал натиска византийцев и с достоинством отступил. На пути в родной Киев, у больших днепровских порогов, во время стоянки на острове Хортица, Святослава Игоревича с малочисленной его ратью настиг печенежский хан Куря, который скрытно вел свою орду берегом Борисфена.
По смерти Святослава Игоревича стряслась на Руси первая междоусобица государственного масштаба, поскольку его сыновья не смогли поделить родительское наследство, то есть империю, то есть власть. Сначала киевский престол занял Ярополк Святославович, а два года спустя его брат Владимир, сын убиенного князя от рабыни Малуши, призвал варягов, частью силой, а частью обманом захватил Киев и сделался государем всея Руси
Будущий Владимир Святой, прямо скажем, начинал худо: по его приказу был убит брат Ярополк, которого непосредственно в великокняжеских покоях кончили ударом по голове, над женою брата он самым жестоким образом надругался, беспощадно подавил несколько племенных бунтов, а досуг свой проводил в беспросветном пьянстве, либо среди наложниц, каковых держал в числе, несоизмеримом с нормальными возможностями мужчины. Однако чем взрослее становился Владимир Святославович, тем больше его увлекали государственные дела. Он основал пограничную службу, укрепил наши юго-восточные рубежи, выстроив целую линию крепостей, бивал печенегов, ходил походом против булгар, но самое главное, – объединил все восточно-славянские племена, так что именно при нем сложилось единое русское государство. И хотя долго еще вятичи, кривичи, радимичи и словене называли себя вятичами, кривичами, радимичами и словенами, а никак не русью, хотя киевский князь оставался для них скорее завоевателем и стяжателем, нежели радетелем и главой, это уже было, как ни верти, единое русское государство.
Чего действительно мудрено было ожидать от женолюба и неутомимого пьяницы, так это двух религиозных реформ, которые последовали одна за другой с промежутком в каких-нибудь девять лет. Сначала Владимир Святославович преобразовал народную языческую религию, вызревшую еще тогда в сознании человечества, когда все арии говорили на предельно родственных языках; князь подсократил многочисленный языческий пантеон, упразднил упырей с берегинями, особенно почитаемых на Руси, и выстроил богов в следующей иерархии: Перун, Стрибог, Дажбог, Макошь, Семаргл, Хоре; напротив своего терема Владимир Святославович учинил капище – это от древнеславянского слова «капь», что значит «изобра-. жение» – то есть нечто вроде храма под открытым небом, где установил шесть истуканов шести богов, которым и ходил поклоняться Киев. Однако по прошествии весьма короткого времени князь вдруг надумал обратить своих подданных в христианство: то ли он решил во что бы то ни стало жениться на греческой принцессе Елене, которую ни за что не отпустили бы в языческую страну, и таким образом породниться с византийскими басилевсами, то ли искал политического сближения с Константинополем, то ли ему понадобилось внедрить благолепное вероисповедание, во всем цивилизованном мире способствовавшее упрочению монархического устройства, то ли его привлекало положение избранника божия, но около 988 года князь Владимир Святославович осадил город Корсунь, крымскую колонию Византии, и послал к басилевсу гонцов с таким воинственным заявлением, либо басилевс отдает за него принцессу Елену, чего ради он и христианство готов принять со всем своим русским племенем, либо он сотрет Корсунь с лица земли. Константинополь предпочел первое, и Владимир Святославович получил гречанку, а Русь – Христа. По возвращении в Киев князь расформировал свой языческий пантеон, а дубовую Перунову капь, голова которой была отделана кованым серебром, повелел сбросить в Днепр, отхлестав плетьми. Ближе к концу своего правления Владимир Святославович искренне проникся христианскими идеалами, и даже до такой степени, что отказывался казнить разбойников и убийц, говоря при этом – «Боюсь греха». Это превращение наводит еще и на ту догадку, что русский человек искони хладнокровно расставался с укоренившимися богами и принимал новоявленных не только безропотно, а пожалуй, и со всем пылом своей души.
По смерти князя Владимира I Святого русский престол перешел к его племяннику Святополку Окаянному, сыну убиенного Ярополка. Этот государь знаменит в нашей истории только тем, что уходил Бориса и Глеба, двоюродных своих братьев, сыновей Владимира Святославовича, которые стали первыми святыми новорожденной нашей Церкви. Святополк Окаянный просидел на престоле четыре года, а затем последний его двоюродный брат Ярослав Владимирович призвал варягов, завоевал стольный град Киев и начал править Русской землей под именем Ярослава Мудрого Кесаря, откуда и пошло великорусское слово «царь».
При этом государе было ликвидировано естественное отставание Руси от западных соседей по континенту. Около того времени, что в Китае изобрели книгопечатание, вовсю назревал раскол христианской церкви на католическую и православную, началось строительство собора Парижской Богоматери, европейские аристократы еще расписывались крестиками, за незнанием пуговиц ходили зашитыми на живую нитку, а их личная гигиена сосредоточивалась на употреблении одеколона, у нас составился свод законов, предусматривающий все мыслимые преступления, вплоть до женских драк, истязания чад родителями и оскорбления словом, грамотность получила такое распространение, что простые горожане переписывались меж собой, уже возникла литература, сложилась мудреная сословная иерархия, просуществовавшая чуть ли не до Петра, и наладились широкие династические связи с европейскими государствами: сам князь Ярослав Владимирович был женат на принцессе Ингигерд, дочери шведского короля Олафа, одну Ярославну он выдал за норвежского короля Гарольда, другую – за французского короля Генриха, и мы, как говорится, поменялись ролями со скандинавами: то наши князья к ним бегали чуть что не так, то теперь скандинавские конунги искали у нас защиты, а малолетний принц Магнус, сын Олафа Норвежского, вообще воспитывался при дворе Ярослава Владимировича, и тут из него выпестовали могучего короля. Наконец, в это царствование были окончательно рассеяны печенеги, и Русь прочно оборонилась от нового неприятеля, половцев, кочевого народа, навалившегося на наше отечество из глухой азиатской тьмы.
По смерти царя Ярослава Мудрого, создавшего самое крупное европейское государство, начинается совсем другая история, которую открывает новый приступ междоусобиц…
И вот едва я мысленно добрался до «нового приступа междоусобиц», как раздался резкий, отвратительный звонок в дверь, и я вздрогнул с испугу, да еще так энергично, что без малого не свалился со своего стула; правда, чашка, которую я все время держал в руках, должен сознаться, выскользнула из пальцев и ударилась о столешницу, но, к счастью, не раскололась – и то спасибо.
– Кого это черт несет? – безразлично спросила Вера и отправилась открывать.
Я отлично знал, кого именно несет черт: бывшего Ольгиного супруга с наточенным топором – и при мысли, что вот он сейчас ворвется и начнет рубать правых и виноватых, во мне все, понятно, похолодело. Каково же было мое облегчение, когда Вера вернулась и объявила:
– Пришел специалист по выведению тараканов.
Действительно, в кухню ввалился необыкновенно крупный мужчина, который, судя по какому-то потерянному и одновременно сосредоточенному выражению глаз, был несколько не в себе, а если и полностью был в себе, то не мог заниматься не чем иным, как только выведением тараканов. Этот человек, которого я уже мысленно окрестил Тараканьим Богом, внимательно-внимательно посмотрел на каждого из нас, как бы обременяя загадкой или вопросом, и, ни слова не говоря, вдруг начал повсеместно расклеивать маленькие таблички: лизнет ее, как почтовую марку, и присобачит.
– Что это вы делаете? – с испугом спросила Ольга.
– Как что?! – переспросил Тараканий Бог то ли с удивлением, то ли с обидой – не разберешь. – Выполняю свои служебные обязанности, за что, между прочим, мне деньги платят! Вы дезектора вызывали?
Ольга в ответ кивнула, но неуверенно, точно для нее это до некоторой степени был вопрос.
– В том-то все и дело, что вызывали! – как-то победно сказал Тараканий Бог. – Вот и в наряде записано: ответственная квартиросъемщица Вера Викторовна Короткая. Кого из вас злой рок такой фамилией наградил?
– Ну, положим, меня, – сердито сказала Вера.
– Французский король Пипин Короткий случаем вам не родственник?
– Не родственник, – сердито сказала Вера. – Теперь позвольте и вам вопрос: вы сюда пришли тараканов выводить при помощи ядохимикатов или расклеивать дурацкие объявления?
– Во-первых, это не объявления, – строго заявил Тараканий Бог, – а специальные заклинания, которые действуют на манер дудочки гамельнского крысолова. Во-вторых, химическая методика давно устарела, и ею пользуются сейчас только разные дилетанты. В-третьих, ядохимикатов нам уже третий месяц не поставляют. В-четвертых, я вообще не понимаю, зачем вам понадобилось выводить тараканов – ведь они, вроде тех же попугаев, милые и безвредные домашние существа! Вы хоть знаете, что их, как тех же попугаев, можно дрессировать?
– В первый раз слышим, – признался я. – А вообще вы сильно преувеличиваете насчет безвредности тараканов. Вот, кажется, у Чехова есть короткий рассказ о том, как технический прогресс явился в русское захолустье: в маленьком городке поставили один-единственный телефон, но в нем немедленно завелись тараканы, и он сломался – а вы говорите, безвредные существа!
– Ну, прямо с царя Гороха у нас бардак, – тихо и грустно сказала Ольга.
– И все же такого бардака, как при большевиках, – поправила ее Вера, – у нас не было никогда. Возьмите хотя бы Великую Отечественную войну: ну, слыханное ли это дело, чтобы на одного убитого захватчика приходилось чуть ли не десять русских, чтобы мы когда побеждали такой ценой!
– Вообще-то говоря, – сказал Тараканий Бог, – мы почти всегда побеждали такой ценой. Возьмем хотя бы Отечественную войну 1812 года: ведь тогда не было ни первого маршала Ворошилова, который в качестве наркома обороны совершенно развалил эту самую оборону, ни тридцать седьмого года, подкосившего нашу армию, ни сумасшедшего осетина у кормила государственного корабля, и об угрозе французской интервенции мы знали задолго, как минимум года за полтора – и, тем не менее, пожалуйте бриться: француз нас до самой Калуги гнал!…
– Да что вы стоите? – перебил я. – Садитесь к столу, раз уж такое дело…
Тараканий Бог подумал-подумал и уселся на табурет. Он немного посидел, а затем добавил:
– Про русско-японскую войну я даже не заикаюсь.
– Чайку не желаете? – спросила его Ольга и как-то несмело взялась за чайник.
– С нашим удовольствием, – сказал Тараканий Бог.
– А как насчет спирта?
– Нет слов!
– Вы что, выпиваете?
– Увлекаюсь. Правда, не каждый день. Однако вернемся к нашим баранам… Это шутка сказать: две тысячи лет как белокожий мир исповедует усмирительные принципы христианства, почти три тысячи лет как желтокожий мир учится жизни в себе у Будды – при этом, отметим, те и другие восторгаются Толстым, Достоевским, Басе, беспроволочным телеграфом, – и вдруг сотни тысяч русских и японцев, как папуасы какие-нибудь, начинают тузить друг друга из-за такой эфемерной вещи, как рынки сбыта!… О чем это говорит?
– Представления не имею, – сознался я.
– Это говорит о том, что не одни только русские – безнадежные дураки.
– Все-таки вы заикнулись про русско-японскую войну, – с улыбкой сказала Ольга.
В ответ на это замечание Тараканий Бог, как говорится, развел руками, давая понять, что-де русско-японская война это такой злободневный пункт, о котором невозможно не заикнуться.
– Дураки, конечно, дураками, – заявил я, – а литература литературой, и никогда эти две категории между собой касательства не имели. Другое дело, что история человечества – не прогресс, не смена социально-экономических формаций, не превращение количества опыта в качество жизни, а вот что она такое: ожесточенная борьба человека против конечной идеи мира. Под конечной идеей мира я подразумеваю умышленное выведение некоего фантастического существа, известного нам под именем хомо сапиенс, которое уже потому есть чудо, прямое чудо, что оно штучно, в том смысле, что оно единственный во вселенной адресат разума и добра. Но отсюда-то и проистекают все наши беды. Физически человек был сотворен из материи, из химических элементов, а дух он получил от адресанта метафизической сущности, идеальной – отсюда наша история есть ожесточенная борьба этих двух сущностей, отсюда наша история есть ожесточенная борьба человека против конечной идеи мира. И действительно: адресант учил его – не убий, напротив, возлюби врага своего, как самого себя, а крестоносцы столетиями вели войны бог весть чего ради, а инквизиция жгла на кострах инакомыслящих, знахарей и душевнобольных, адресант учил – не укради, а церковь веками эксплуатировала честных тружеников и собирала сокровища, те самые сокровища, которые «ржа истребляет, а воры подкарауливают и крадут». Но тогда, прошу прощения, и с коммунистической идеи взятки гладки, потому что на политическом уровне трудно было выдумать более благостную идею…