– Ничего себе благостная идея! – воскликнула Вера с недобрым выражением на лице. – Да ведь коммунизм – это ранжир, это в публичный дом и то строем, это «Кто был ничем, тот станет всем», и души нету как таковой, кругом одна химия, – а вы говорите, благостная идея! Только не убеждайте меня, пожалуйста, что «Капитал» извратили разные негодяи – коммунизм так и родился с необратимым параличом! Вспомните-ка фаланстеры, индульгенцию «Насилие – повивальная бабка истории», ленинскую теорию диктатуры меньшинства против абсолютного большинства, и вам сразу станет понятно, что нечего было, в сущности, извращать…
Я возразил на это:
– Но ведь и христианство – это не только «не убий», «не укради» и «возлюби врага своего», а еще и «кесарю кесарево», «несть власти, кроме как от бога» и «не мир я принес, но меч». Точно так же и в коммунизме: фаланстеры – это одно, а «от каждого по способностям, каждому по потребностям» – это уже будет совсем другое.
Вера спросила с ожесточением:
– А что вы нам всю дорогу навязываете Христа? Что он вам дался-то, не пойму?
– То есть как это?! – в недоумении сказал я.
– Да нет никакого Христа, неужели не понятно, и коммунизм ваш – обман, и Христос – обман!
– Ну, это вы хватили! – сказал Тараканий Бог. – В том-то, милые дамы, и штука, что Христос есть, причем есть, как вода, как воздух, как хлеб, как любое материальное вещество! Я хочу сказать, что даже если его и нет, то он есть уже потому, что нужен; вот он мне необходим, скажем, в качестве организационного момента, и чтобы было кому пожаловаться, и он есть! и он меня питает, как воздух, вода и хлеб! Вы, уважаемая Вера Викторовна, как-то чудно понимаете веру в бога. Вы, наверное, полагаете, что он сидит себе где-нибудь на планете Альфа-Центавра и с тоской взирает на наш бедлам. А бог не то, он совсем не то! Вот если есть на земле двести человек, способных беспричинно творить добро и мыслить безо всякого меркантильного интереса, то это и есть Иисус Христос!
– Между прочим, – заметил я, – мыслили безо всякого меркантильного интереса не только Иоанн Златоуст, но и князь Петр Александрович Кропоткин, и даже князь мыслил себе во вред. А ведь он был коммунистом в смысле конечной цели, он только средства ее достижения довольно причудливые предлагал. Но кто бы мог угадать, что еще при его жизни из анархизма сделают идеологию разгула и грабежа?! Разве можно было предугадать, что постулат «кто не работает, тот не ест», выдвинутый, между прочим, еще апостолом Петром, кажется, в «Послании к коринфянам», на практике даст совершенно непредвиденный результат: никто толком не работает, и все по-человечески не едят… В каком страшном сне могло присниться, что диктатура пролетариата, замысленная как, собственно, абсолютная свобода 99% людей, которые добывают хлеб в поте лица своего согласно завету бога-Отца, во зло 1 % притеснителей и воров, обернется диктатурой партийных мандаринов, концлагерями, возрождением крепостничества и упразднением всяких гражданских прав?! С другой стороны, вы знаете, какие гадости вытворяли первые христиане? Они целенаправленно совершали все мыслимые преступления, от разбоя па больших дорогах до отцеубийства, потому что Христос сказал: «Не праведников пришел я звать, но грешников» – недаром про них написал Тацит, что мерзостями своими они восстановили против себя весь Рим. Нет, дорогие граждане, это не христианство никуда не годится, а люди – олухи, это не коммунизм – злостная утопия, а человек – долдон! И вообще первым коммунистом был Иисус Христос!
– Первым коммунистом, – сказала Вера, – был фараон Джосер, который построил первую пирамиду.
– Нет, – возразил Тараканий Бог, – фараон Джосер, по нынешним понятиям, был троцкистом. То есть большевиком с уклоном в энтузиазм и, так сказать, лагеризацию всей страны. Иначе хрен с маслом он бы построил первую пирамиду.
Я продолжал настаивать:
– Да нет, именно что Иисус Христос был основателем пракоммунистического идеала! Ибо он обещал людям Царствие божие на земле. Да только люди-то, по бесконечной слабости своей, из Христа сделали пугало, а, фигурально выражаясь, в зале ожидания, устроили кровавую мясорубку.
– Но ведь, наверное, все это можно было как-то предугадать? – спросила Ольга так робко, мило и, я бы даже сказал, любовно, что вслед за нервными нашими восклицаниями ее вопрос прозвучал решительным диссонансом. – Ведь если нам известно, что человек любую святыню способен испоганить и извратить, то, видимо, тридцать седьмой год можно было предсказать еще в самом начале века, сразу после II съезда РСДРП?…
– Даже еще раньше, – сказал Тараканий Бог. – По следам Великой французской революции, особенно в связи с заговором Бабефа.
– И даже еще раньше, – заметил я. – Когда Платон свою «Политику» написал.
– Тогда в чем же дело? – спросила Ольга. Я ответил:
– А бог его знает, в чем… Вообще человек – бесконечно загадочное существо, а русский человек в особенности. Конечно, и немцы, скажем, откалывали номера, возьмем хотя бы их Реформацию, но такой воспламеняемости, романтичности и легкомыслия во всей земле не найдешь, только у нас в России. Да что там человек – у нас даже животные не в себе! Вот на позапрошлой неделе мои соседи оскопили по пьянке собственного кота, так что же вы думаете? – бедняга выбросился в окошко с пятого этажа!
– Трудно с вами не согласиться, – сказал Тараканий Бог, – это точно: загадочная мы нация. Приведу в пример мою матушку – ну, до святости легкомысленная старушка! Когда мы еще жили в Тамбове и я только-только начал учиться у одного знаменитого колдуна, сестра моя, Тамара Кирилловна, ненароком приглянулась одному районному прокурору. И стал он ее преследовать, месяца три проходу не давал, говорит, если ты со мной не ляжешь, я всю твою семью раскидаю по лагерям.
И, действительно, через какое-то время он мне из ничего организовал уголовное дело лет так на пять усиленного режима. Тогда Тамара Кирилловна, ангельская душа, навестила-таки этого негодяя, чтобы спасти меня от тюрьмы. Ну, сижу я на кухне, пью горькую третьи сутки, щетиной весь зарос, руки трясутся, до последнего исхудал, а матушка как-то приходит и говорит. «Ты чего это небритый, уж не влюбился ли ненароком?» Это ничего, что я рассказываю такие интимные вещи?
– Ничего, – успокоила его Ольга.
Затрудняюсь определить по какой причине, но нелепый рассказ Тараканьего Бога воротил меня в глубокую старину, которую я копал уже, наверное, битый час, надеясь разрешить для себя вопрос, отчего мы такие бедные, неопрятные, позаброшенные, – видимо, странный анекдот навел меня на какую-то историческую параллель, и я скоро сообразил, на какую именно, у Тараканьего Бога благостная старушка горе приняла за влюбленность, а киевляне в 1113 году приняли евреев за источник своих несчастий. Нет, не так…
Около того времени, что Вильгельм Завоеватель захватил Англию, папа Урбан II призвал христиан к крестовым походам в Святую землю, во Франции только-только вошла в моду поэма «Песнь о Роланде», а на Востоке появились трактаты великого целителя Авиценны, – Русское государство вступило в эпоху междоусобиц
При этом монархе, «Которым половцы детей пугали в колыбели, При ком Литва не лезла из болот», как сказано у древнего стихотворца, возродившаяся Киевская империя потеснила соседей на западе и надолго уняла беспокойных половцев на востоке: орда хана Шарукана рассеялась под ударами русского воинства, хан Боняк увел свою рать в Дербент, хан Отрок откочевал в Грузию, и навсегда скрылся за Карпатами хан Татар. Владимир II Мономах умер глубоким старцем, оставив по себе жизнеобеспеченную империю, корону, отороченную соболем, несколько законодательных актов, одно литературное произведение и, в частности, сына Рюрика по прозвищу Долгорукий, от которого мы впервые узнали, что есть такое село – Москва.
В мае 1211 года в нашем небе показалась комета, простояла над Русью восемнадцать дней, и народ воспринял ее как предзнаменование катастрофы; такое случалось и позже, например, шестьсот лет спустя, незадолго до нашествия Бонапарта. Комета не обманула: в тысячах и тысячах верст от русских земель к востоку, в голых азиатских степях, уже сложилось воинственное государство «народа, живущего в войлочных юртах», как называли себя монголы. В шестом месяце 1206 года, года тигра, на реке Ононе собрался курултай монгольских племен, на котором хан Темучин, названный так в честь одного храброго татарского багатура, вождь племени рыжеволосых тайчиутов, сын нойона Есугея и Оэлун из рода олхонутов, был избран главой «народа, живущего в войлочных юртах», под именем Чингисхана.
Впервые о монголах русские услыхали от половцев: неведомый враг, ужасный своей многочисленностью, дикой отвагой и железной организацией, вторгся в половецкие степи и до того напугал нашего старинного неприятеля, что он послал в Киев просить о мире. Новые покорители вселенной возили за собой семьи в кибитках, снабженных огромными скрипучими колесами, лошади у них были маленькие и лохматые, как собаки, питались они преимущественно «белой пищей монголов», то есть разными молочными продуктами, например, сушеным творогом по прозванию хуруг, пили бузу – пиво из проса, носили длинные коричневые халаты, гутулы – сапоги с загнутыми носами и широкими голенищами, а на голове малахаи – большие шапки, отороченные лисьим мехом, тульи которых венчал шарик из сердолика. Они страшно казнили ослушников и врагов, вручную ломая им позвоночник, были вооружены китайскими мечами с круглыми гардами, арканами, луками и длинными копьями с крюком у жала, идя в атаку, они кричали «Урагша!», что значит «вперед» – откуда, между прочим, пошло наше «ура» – и этот боевой клич был якобы пострашней половецкого визга, к которому попривыкли наши бородачи. Их ханы, нойоны и темники заплетали волосы в длинные косы, висящие по бокам, носили сложную одежду, расшитую золотыми драконами, а Субедэ и Джебэ, непобедимые воеводы, совершали походы в подвижных ставках, то есть в юртах, поставленных на колеса, которые тянули до ста волов. На Руси прозвали этот народ – татаре, то ли по имени половецкого хана Татара, особливо ненавистного за дикий его разбой, то ли по имени одного, монгольских племен, бывшего в авангарде. В начале зимы 1237 года четырнадцать туменов татарского войска, номинально руководимого малолетним ханом Бату, внуком Чингисхана от старшего сына Джучи, вторглось в пределы Рязанского княжества, и его встретил один только тамошний князь Юрий Игоревич с десятью тысячами конницы и пехоты. В результате двух татарских рейдов вдоль и поперек нашей земли были покорены и разорены все русские княжества, за исключением Новгорода и Пскова, до которых враг не дошел какой-нибудь сотни верст; тамошний князь Александр Ярославович, правнук Владимира II Мономаха, будущий наш невский и чудский герой, расчетливо предпочел не связываться с татарами и даже пошел в приемные сыновья к хану Бату, не смутившись тем, что названный отец был младше его на четыре года. Впрочем, монголам следует отдать должное: они оставили в неприкосновенности наш государственный строй и только выдавали Рюриковичам ярлыки-лицензии на княжение, из-за каковых те постоянно грызлись промеж собой, и одна «гроза ханского гнева сдерживала забияк», как сказано у Ключевского, они не вмешивались в дела церкви, отнюдь не навязывали нам свою Великую Ясу, законодательство Чингисхана, которое он за безграмотностью продиктовал китайским писцам; в сорок пятом году татаре провели первую в истории Руси перепись населения,. и мы, наконец, узнали, сколько нас, русаков, числом, они обложили нашу страну весьма скромной данью в одну десятую часть доходов, так что от пресловутого татаро-монгольского ига, если как следует присмотреться, только и останется, что несколько карательных экспедиций, бесермены – сборщики налогов, от которых пошло наше уничижительное «бусурмане», да номинальная зависимость от Орды. Пожалуй, больше страдала Русь от своих природных князей, вообще настолько дурно показавших себя в ту драматическую эпоху, что и семьсот пятьдесят лет спустя за них совестно перед миром. Только Василько Ростовский, плененный в 1238 году, материл в глаза Бурундая и ни за благополучия не соглашался служить татарам, почему и был казнен 4 марта в Шеренском лесу, да еще выказал национальное достоинство перед лицом кочевников, которые поклонялись духам перевалов и считали письмо колдовскими знаками, князь Михаил Тверской, зарезанный за гордыню, а прочие рюриковичи настолько сжились с монголами, что охотно женились на ханских чадах, кулачно дрались в Сарае за ярлыки, интриговали друг против друга перед преемниками Бату и наводили татарские отряды на земли своих соседей. Словом, измельчали потомки Святослава Игоревича, доблестного воителя, даже как будто на руку им пришлось нашествие степняков: и без того имея опыт деспотического, так сказать, экстенсивного способа государственного правления, они до того распоясались при монголах, до того укрепились в азиатских своих ухватках, что как будто даже на руку им пришлось нашествие степняков. Видимо, именно в эту пору сложился тип русского государя, который считает единоличную власть высшим политическим идеалом, всех и вся подозревает в покушении на нее и поэтому работает исключительно на поддержание своей власти, а не на вящее государственное устройство, который в условиях перманентной войны полагает вооруженную руку средством решения всех проблем, который ни во что не ставит личность своего подданного и думает только о том, как бы его прижать. И хотя в русских монастырях еще писались и переписывались фолианты самого цивилизованного направления, жило в хижинах и хоромах сознание европейства, уже проник в нашу жизнь чисто саранский дух и, причудливо наложившись на славянскую благостность, со временем вылился во всяческое небрежение, хладнокровное отношение к внешней стороне жизни, целиком подвластной залетному баскаку-карателю и собственному князьку. В общем, как-то сник, пригас, извратился некогда бодрый способ русского бытия, оборвались всуе налаженные связи с 3ападом, и на целые столетья вперед наш народ обречен был вариться в собственном, прогорклом, московско-сарайском соку, зажатый между Золотой Ордой, ливонскими немцами, Литвой, Польшей, так что всего два века спустя в Европе были сильно удивлены, узнав от странствующего рыцаря Поппеля о существовании какой-то Руси, возглавляемой государем, который называется цезарем и контролирует огромные пространства к востоку от Даугавы; германский император Фридрих III от щедрот своих предложил было русскому самодержцу звание короля, но Иван III ему ответил, что-де и без соизволения Запада он, слава богу, помазан править своей отчизной…
В эту минуту я, видимо, краем уха зацепился за какие-то значительные слова, ибо внезапно оторвался от своих дум, как бы пришел в себя.
Ольга пела:
В те дни, когда теснились грезы
В сердцах людей, прекрасны и ясны,
Как хороши, как свежи были розы
Моей любви, и славы, и весны…
Тараканий Бог рассуждал:
– … Из чего мы делаем такой вывод: претензии не к цели, каковая у всех одна, а к средствам ее достижения, которые у всех разные. И монархисты, и христианские демократы, и консерваторы, и социалисты, и коммунисты – все в той или иной мере чают Царствия Божия на земле, только одни стремятся к нему все больше мирком да ладком, а другие непременно путем разрухи. Это, между прочим, дерзкая политическая идея, но в смысле конечной цели партийность никакого значения не имеет.