Я сказал
– Мысль продуктивная, спору нет.
– Именно, что партийность, – продолжал Тараканий Бог, – полная чепуха, поскольку это без разницы, каким путем вы, положим, идете к смерти, социал-демократическим или консервативным. Но, конечно, удивительней всего, что результаты примерно одни и те же. Просто у нас они, результаты то есть, выглядят откровенно нечистоплотными, выпукло безобразными, потому что мы меры ни в чем не знаем, а так – что у них бедлам, что у нас бедлам, разницы в принципе никакой… Разве в условиях демократической избирательной системы германские социалисты не привели к власти Гитлера, который их же вскорости уничтожил? Разве в последнюю воину американские демократы не засадили миллион своих, американских японцев на всякий пожарный случай в концентрационные лагеря? Разве английские консерваторы за два несчастных островка у берегов Аргентины, то есть «за сена клок», как сказано у Шекспира, не посылали на смерть дивизии своих подданных?
– Ну и что из этого вытекает? – заинтересованно спросил я.
– Из этого вытекает, что не одни только русские – безнадежные дураки. И хорошо было бы как-то об этом поставить в известность Запад, довести до них банальную эту мысль.
– Слаб человек, никто и не спорит, – сказала Ольга. – Да дело-то в том, насколько он слаб, в простительной степени или же до потери пульса.
– Это, на мой взгляд, несущественное различие, – заявил Тараканий Бог, – а вот позвольте предложить вашему вниманию одну фундаментальную общность: огромное большинство государственных деятелей, даже из цивилизованных, были на удивление суеверны. То, что Гитлер помешался на астрологии, это еще туда-сюда, но ведь и наш преподобный Сталин был ненормальный на этот счет! Говорят, в разгар коллективизации, в тридцатом году, собрались колдуны со всего Советского Союза в городе Моршанске, что на Тамбовщине, собрались на тот предмет, чтобы договориться, как бы им Сталина извести…
В это самое мгновение раздался звонок во входную дверь; ну, думаю, на этот раз точно явился бывший Ольгин супруг, и мне вдруг припомнился полосатый диван на улице Красных Зорь. Я с отвращением поглядел в потолок, потом на стены, выкрашенные безусловно тюремной краской, потом проследил ржавые водопроводные трубы и сделал досадный вздох. Верно, мои переживания были заметны со стороны, потому что Ольга меня спросила:
– Что это с вами, вам, быть может, нехорошо?
– Уж чего хорошего, – сказал я. – Вот так всегда в России: сидишь и гадостей ожидаешь…
Однако и на этот раз не оправдались мои предчувствия – Вера пришла и провозгласила:
– Ну вот и оценщика дождались, плакала наша мебель.
– Вообще-то я судебный исполнитель, так формулируется моя должность согласно штатного расписания, – сказал, входя в кухню, худощавый мужчина с лицом покойника: оно было у него безжизненного серого цвета, вроде цвета сумерек на исходе, с окостеневшим носом, как бы каменным лбом и фиолетовыми, ввалившимися губами; я уже назвал его Оценщиком про себя, хотя он иначе сформулировал свою должность.
Мы четверо временно замолчали, скованные присутствием постороннего человека, а Оценщик походил-походил по квартире, вернулся в кухню и отчасти разочарованно, а отчасти с возмущением, произнес:
– Позвольте, что ж тут у вас описывать?! Образно говоря, имущества максимум наберется рублей на шесть.
– Чем богаты, тем и рады, – злобно сказала Вера.
Наступила пауза, и, воспользовавшись ею, Тараканий Бог продолжил свою историю.
– Так вот в самый разгар коллективизации, в тридцатом, что ли, году, собрались колдуны со всего Советского Союза в городе Моршанске, что на Тамбовщине, собрались на тот предмет, чтобы договориться, как бы им Сталина извести. Ну, нет никакой мочи наблюдать, как он методически уничтожает сельскохозяйственное производство, – вот они и собрались, так сказать, на симпозиум по вопросу о пресечении сталинской тирании. Сидят в потаенной баньке человек двадцать колдунов изо всех уголков нашей необъятной страны, не пьют, не едят, обсуждают свой колдовской теракт. В конце концов сходятся все на том, что нужно добыть какую-то личную вещь Иосифа Сталина, хоть след его вырезать из земли, и потом уже наслать на него порчу при помощи этой вещи. А надо заметить, что у Сталина тоже были свои колдуны про всякий несчастный случай, поскольку он до того дошел по пути своего исторического материализма, что уже боялся нечистой силы. Только они были не той, как говорится, квалификации и чисто по-советски, то есть спустя рукава, делали свое дело. И вот, значит, является как-то штатный кремлевский колдун к Хозяину и докладывает, что, дескать, по его предчувствию в городе Моршанске собрались вредительски настроенные колдуны, корифеи из корифеев, и думают, как бы им Иосифа Виссарионовича извести…
– Их, конечно, после этого расстреляли? – с живым интересом осведомился Оценщик.
– Ни в коем разе! Напротив, Сталин говорит своему кремлевскому колдуну, дескать, сделай что-нибудь, уйми по своим каналам эту антисталинскую коалицию. Тот в ответ: не могу, товарищ Сталин, не тот уровень профессионального мастерства. Делать нечего, посылает Хозяин в Моршанск самого Генриха Ягоду – шефа энкавэдэ. Прибывает Ягода на место происшествия, находит ту самую злополучную баньку, скромным способом стучит в дверь и, когда ему отворяют, действует по инструкции – падает на колени и голосит: «Отцы, оставьте вы это дело, заклинаю вас от имени мирового пролетариата!» Ну, после таких уважительных слов пошли на попятную колдуны, решили, что бог с ним, с сельским хозяйством, как-нибудь проживем…
– Довольно дурацкие ваши сказки, – с неприязнью сказала Вера.
– Ну почему? – возразила Ольга. – От исторических личностей всего приходится ожидать. Христос вон тоже, говорил-говорил по-русски, а перед смертью вдруг на арамейском заголосил…
– Это вообще бывает, особенно с тонкими натурами, – подключился я. – Например, моя киевская тетка как-то поехала в Польшу по туристической путевке, и очень ей там понравилось улицы переходить. Как только она ступит на проезжую часть, так сразу замирает коловращение автомобилей…
– Вы это уже рассказывали, – перебила Вера.
– Действительно, рассказывал, – согласился я, – видимо, это спирт. Тараканий Бог заметил:
– Спирт, между прочим, ворованный, я это желудком чую.
– С чего вы взяли?! – вскричали Вера и Ольга хором.
– Просто меня ворованный не берет, потому что, как показывает история, все экспроприированное не впрок. От купленного я через пару минут балдею, а ворованного хоть канистру выпью – и ничего!
Наши хозяйки напрасно испугались разоблачения в присутствии судебного исполнителя, тот вовсе пропустил мимо ушей сообщение о принадлежности спирта, поскольку он тем временем формулировал один жизненный анекдот
– У нас в суде, месяца три это будет тому назад, – вдруг заговорил Оценщик, взявшись за подбородок, – случился похожий казус. Прямо заявляю, ни за что мы засудили одного предприимчивого гражданина. Этот гражданин ранней весной арендовал у колхоза «Маяк» четыре гектара пашни и летом выдал, образно говоря, неистовый урожай. Колхоз собирал по сорок – пятьдесят центнеров с га, а этот Эдисон выдал по сотне с лишним. Конечно, обиделся колхоз, в силу того, что какой-то отщепенец, образно говоря, подмочил ему репутацию, и подал на предприимчивого гражданина в суд. Ясное дело, мы его засудили. Восемь лет дали за частное предпринимательство со всеми вытекающими последствиями. Так представьте себе: он после суда принципиально отказался по-русски разговаривать, а стал разговаривать по-английски и даже по-ихнему кассацию написал! Все восемь лет так по-английски и говорил. Чего уж там удивляться, что Христос перед смертью на арамейском заголосил…
– Кстати о Христе, – заикнулся я. – Мне почему-то кажется, что он относится к России с особой, я бы даже сказал, трогательной симпатией…
– Ничего себе симпатия! – с горьким чувством сказала Вера. – Налицо бедная, деградирующая страна, ошалевшая от водки, земля лентяев, писателей и воров, земля беспорядка как способа существования, а вы уверяете, будто Христос к нам относится
– Видите ли, у меня имеются на то веские доказательства. Например… в России самая высокая плотность прекрасных женщин на квадратный километр – это первое. Если у нас и есть что-нибудь истинно неземное, кроме литературы, так только наши женщины – это второе. Наконец, в стране все держится на женщинах, от семьи до обороноспособности государства, – это третье. Согласитесь, что коли в лице прекрасного пола России ниспослана такая-то благодать, то это, конечно же, неспроста, то в этом, по-видимому, кроется какой-то знак, некое обещание…
– А я полагаю, – сказал Тараканий Бог, – что Всевышний послал нам прекрасных женщин в качестве компенсации. Видит, что дела в стране идут через пень колоду, ну и сделал в генном коде соответствующую поправку, ведь нельзя же, чтобы все было в России плохо, это уже выходит перебор, надо чтобы что-то было и хорошо…
В этом пункте дискуссии я немного отвлекся, так как поймал на себе… я бы сказал, огненно-нежный взор обеих моих хозяек, и меня обдала теплая внутренняя волна. Когда я пришел в себя, Оценщик говорил, взявшись за подбородок
– Что касается меня, то я придерживаюсь следующей платформы. Христос давным-давно про нас позабыл. Поглядел-поглядел на российские будни и махнул рукой, мол, ну вас к чертям собачьим, живите как знаете, отщепенцы, хоть передушите друг друга до последнего человека. Образно говоря, или бога вовсе нет, или он с нами окончательно расплевался. По-другому я Россию не в состоянии объяснить.
– Хорошо, – сказал я, – а куда вы денете нового человека? Чему приписать нового-то человека, если он не продукт особого внимания Иисуса Христа по отношению к россиянам?! Ведь именно в результате общественного настроения и отсюда всяческого горя, через которое мы прошли по следам Христа, где-то в середине XIX столетия в России народился, так сказать, предбудущий человек, человек решительно не от мира сего, точно так же, как вследствие трехлетних мытарств Сына божьего народился христианин, попиравший земные блага. Или вы это будете отрицать?
– Будем отрицать! – настырно сказала Вера.
– И напрасно, – объявил я. – Потому как очевидно всем, кроме учителей литературы и русского языка: среди нас давно уже водится предбудущий человек, который, гораздо больше среднеарифметического, чадо божье, и уже потому хотя бы что он жив духом, любовью и способен быть даже счастливым на ровном месте, как говорится, из ничего. Ведь у нас даже записной негодяй – неровная, неожиданная натура, ведь он, черт такой, может походя изнасиловать в лифте бабушку, а в лагере станет писать стихи и перечислять зарплату в какой-нибудь детский дом!
– Это точно, – сказал Оценщик, – это в преступных кругах обыкновенное дело, наши урки на все способны…
– Вы бы присели с нами, – обратилась к нему Ольга и вытащила из-под стола пуфик, обитый штофом. – А то неудобно, что вы стоите. Чай будете с нами пить?
– Ну, – подтвердил Оценщик и сел к столу.
Ольга налила ему чаю, пододвинула сахарницу и тихо проговорила:
– Я что-то тоже не верю в вашего предбудущего человека.
– Хорошо! – с горячностью сказал я. – Вот ответьте мне, Ольга: будете вы счастливее оттого, что завтра отремонтируют вашу квартиру, вообще приведут ее в европейский вид?
Ольга ответила честно:
– Нет.
– Ну вот вам и решение всех вопросов, потому что голландец – будет!
– И все-таки, – это уже Тараканий Бог, – многие, ох, многие вопросы остаются по-прежнему без ответов. И знаете почему: потому что «несть ни еллина, ни иудея». То есть если мы договоримся, что национальность – понятие прежде всего этическое, а не этническое, именно что национальность – это некий комплекс ориентиров, ценностей, свычаев и обычаев, то Христос пристально опекает не русских, или евреев, или американцев, а определенный этический тип людей. Иначе говоря, это не русским такая божия благодать, но приближенному человеку, который водится и среди русских, и среди всех прочих народов мира. Вы, наверное, не будете отрицать, что немало русских по этической сути живет в Германии, немцев – во Франции, французов – в Соединенных Штатах, американцев – в пустыне Калахари, а туарегов – в СССР… Вот ведь Паскаль: он же был русский, самого что ни на есть московского разлива был русский, только что по фамилии не Петров!
– Это точно, – сказал Оценщик. – Паскаль был русский, хоть у него фамилия не Петров, а наш районный прокурор – жид! Он именно Петров, Дмитрии Ильич, но в действительности он стопроцентный жид, образно говоря, в синагогу за справкой ходить не нужно.
– Вы что, антисемит? – с легкой неприязнью спросила Ольга.
– Я? Нет… А с чего вы взяли?
– Да как-то словечко «жид» не в чести у нормального человека.
– Ну извините.
Вера сказала:
– Вообще это уже какой-то отпетый интернационализм. В Священном Писании только «несть ни еллина, ни иудея», а у вас вовсе никого «несть», кроме приближенного существа. Это уже что-то слишком по-большевистски. Кстати заметить: чего только не повыдергивали из Библии большевики, и все во вред, потому что «Слышат звон, да не знают, где он».
– В этой связи, – сказал я, – хотелось бы посетовать, что напрасно большевики проигнорировали самую суть христианского учения – любовь к врагу, очень даже зря они ее не взяли на вооружение. Поскольку коммунизм в чистом виде есть продолжение христианства в сфере социально-экономических отношений, то резонно было бы, чтобы они включили в свое учение и любовь. Ибо из ненависти, хоть персональной, хоть классовой, хоть какой, никогда ничего путного не рождалось. Возьмите Солженицына: он ненавидит, он прежде всего ненавидит, и в результате из него получился Герцен для простонародья…
– Солженицына оставьте, пожалуйста, в покое, – с затаенным взрывом сказала Вера. – Он великий писатель, и если вы этого не понимаете, то вы вообще не понимаете ничего!
– Ну не знаю… – сдался я перед лицом Вериного напора.
– Позвольте, позвольте! – вскричал Оценщик. – Кто это вам сказал, что ваш живодерский коммунизм есть продолжение христианства?!
– Нет, товарищи, нас точно в Кресты упекут, – с испуганной улыбкой сказала Ольга.
– Ничего, – продолжал Оценщик, – как говорится, раньше сядем, раньше выйдем… тем более что в Кресты за политику не сажают. А вы, гражданин хороший – не имею чести знать вас по имени-отчеству – заехали не туда! У них диктатура станочников, – образно говоря, краеугольный камень, у них сумасшедший террор – решение всех проблем.
– Это мы уже проходили, – скучно сказала Вера.
– Пустое, я повторяюсь, – уведомил я компанию. – А разве «Легче верблюду пролезть сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в Царствие небесное» – не диктатура пролетариата? Разве «Мне отмщение, и Аз воздам», извиняюсь за выражение, не террор? Очень даже диктатура и очень даже террор! Я уже не говорю про то, что до самого последнего времени церковь именем Христа осуществляла жесточайшую диктатуру и проводила террор, который потом был по плечу только большевикам. Сталин, чтобы устранить политических соперников, обвинял их в несусветных изменах и уничтожал – это, конечно, факт. Но ведь и христианнейший Генрих IV из видов самого пошлого обогащения обвинил целомудренных тамплиеров в содомском грехе и спровадил руководство ордена на костер – это ведь тоже факт. Вообще если бы Маркс мог предвидеть, чем кончится это дело, он бы руки на себя наложил. И если бы Христос знал, какую церковь ему построит апостол Петр, он, наверное, просто отменил бы свое учение. В том-то вся и штука, что у человека есть одна гибельная способность, он, как правило, самым превратным образом перерабатывает входящее, то есть инстинктивно, на биологическом уровне борется против конечной идеи мира. Вот даже у коровы на входе клевер, а на выходе навоз, который обеспечивает плодородие; у человека же на входе, скажем, «Пролетарии всех стран, объединяйтесь» или «Возлюби врага своего как себя», а на выходе «Смерть троцкистским выродкам», «Бей жидов, спасай Россию»!
– И все же, надеюсь, вы не будете отрицать, – заговорил Тараканий Бог, – что в основе христианства лежит любовь, а в основе коммунизма в лучшем случае «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»?