Перед ребятами лежала небольшая поляна, на ней одинокий молодой клён чётко вырисовывался на синеве неба голой вершиной. Стояла тишина, как всегда в лесу осеннею порою. Но вот откуда-то издалека донеслось: «Маргольф…» — и следом уже ближе: «Маргольф… Маргольф…» Слово это произносилось чётко, совершенно ясно, но несколько приглушённо, каким-то сдавленным, утробным голосом. Потом послышалось пение скворца, дроздов.
«Ведь осень уже, — с удивлением подумал Костя, — скворцы и дрозды давно улетели, откуда же они тут взялись?»
Где-то совсем близко тонко заржал жеребёнок. Ребята, недоуменно подталкивая друг друга, уставились вверх, но в листве деревьев ничего не было видно. Вдруг на голую вершину клёна, что на поляне, опустилась птица величиною с голубя, но стройнее и тоньше, крикнула очень отчётливо: «Маргольф!» — и застрекотала, как сорока. Не раздумывая Костя прицелился и спустил курок. Прогремел выстрел, и птица упала. Ребята гурьбой выскочили из засады. Птицу подобрали. Она была очень красива, красновато-серого цвета. Крылья пёстрые: концы сверху бархатисто-чёрные, снизу белые, а у основания небесно-голубого цвета… Глаза как две жемчужинки. Все смущённо молчали: было жаль красивую птицу.
— Не надо было стрелять, — вздохнул Саша Ногин.
Костя тоже испытывал что-то похожее на раскаяние и хмурился, подыскивая оправдание своему поступку.
Вечером возбуждённые разведчики ввалились ко мне в комнату и показали убитую птицу.
— Кукша! — воскликнул я. — Вот кто, оказывается, так напугал Василия! Житель тайги, залётная гостья…
— Зачем она к нам-то попала? — спросил Саша.
— На юг, в тёплые края пробирается, — сказал я. — Страшнейший разбойник. Где поселится эта злодейка, там лесным птичкам нечего и думать о выводе птенцов. Она влезает в чужие гнёзда, выпивает яйца, проглатывает голых птенцов вместе с кожей и пухом, ловит и разрывает на куски молодых птенчиков, только что вышедших из гнезда. Эта убийца душит всё, что попадает ей и что она может осилить…
Из убитой кукши мы с Костей сделали чучело. Скоро вся станица знала, что ребята убили птицу, которая напугала Димкова. Сам Василий прибежал. Когда мы показали ему чучело, он недоверчиво посмотрел на нас:
— Зачем обманываете? Разве такая птаха может ржать, как конь? Или точить пилу, кричать петухом?
— Всё может, Вася, — уверил я его. — Это замечательная пересмешница, она очень ловко подражает голосам птиц, животных и другим звукам.
Василий удивлённо прищёлкнул языком и с любопытством стал рассматривать чучело.
Корноухий
У берега Дона на высоком яру, в окружении могучих верб, приютилась избушка бакенщика деда Дормидона. Дед жил одиноко, если не считать лохматой рыжей собачонки со странной кличкой «Нутка». Нутка жила в конуре под вербой; только в непогоду дед впускал её в избу. Утром и вечером, когда хозяин объезжал бакены, она важно восседала в лодке и поддерживала беседу с Дормидоном коротким лаем. Старик редко молчал, все свои думы высказывал вслух.
— Внучка-то, поди, в субботу придёт, а ныне четверг, — говорил дед. — Мучицы горсть да пшена стакан осталось — вот и весь провиант. Пойти в станицу — за день не управишься, а бакены кто засветит, Нутка?
«Гав-гав!» — тявкала Нутка, помахивая хвостом.
Дормидон доживал на перекате последние дни навигационного сезона. Было начало ноября. Вода в сенцах в ведре за ночь промерзала так, что лёд бугрился. Утрами посеребрённая инеем трава сухо шелестела под ногами, ломалась. Но дни стояли ещё тёплые, солнечные. Снегу не было.
Однажды утром дед Дормидон возвращался с бакенов. Нутка сидела на корме. Когда подъезжали к причалу, собачонка стала выражать беспокойство. Потом шмыгнула мимо хозяина и, едва лодка ткнулась о берег, выскочила на яр и залилась звонким лаем.
«Гость какой-то пожаловал», — подумал дед.
Пока он привязывал лодку, лай прекратился. Дормидон поднялся на яр и замер в изумлении. Нутка мирно обнюхивалась с каким-то зверем такой же величины, как и она сама. У зверя были короткие ноги, тонкая мордочка с небольшими круглыми ушами, пушистый, как у кошки, хвост. Тело покрыто палевой с примесью черно-бурого цвета густой шерстью. На спине вдоль хребта и на передних ногах тёмные полосы. От глаз к ушам — продолговатые белые пятна, а щёки чёрные, как баки.
Дормидон был коренным местным жителем, всех донских зверей знал наперечет, а такого сроду не видывал. Собака не собака, и на барсука не похож, кошке и близко не родня. Откуда явилось такое диво? Нутки не боится, да и она не признаёт его за врага. Вишь, обнюхиваются, словно приятели. Дед не знал, что и думать.
— Что ж ты за зверюга? — наконец подал он удивлённый голос.
А зверь сел на задние ноги, как собака, и спокойно посмотрел на Дормидона.
— Ну что ж, — сказал старик, — видно, угощать надо.
Пошёл в избушку, вынес в чашке оставшуюся от ужина уху с кусочками рыбы, поставил чашку на землю и отошёл.
Нутка с новым приятелем миролюбиво принялись есть.
Дед довольно усмехнулся:
— Вот тебе, Нутка, и дружок!
Нутка была занята и не отозвалась, как обычно, но всё же из вежливости помахала хвостом.
— Э, да ты, парень, корноухий, — сказал Дормидон, приглядевшись и заметив рваное ухо зверя.
Когда чашка опустела, Корноухий потыкался мордой в собачонку, потом начал облизывать и приглаживать её лохматую шерсть. Нутка припала на передние ноги, игриво тявкнула, отскочила назад. Корноухий прыгнул к ней, схватил передними лапами за шею и прижал к ней голову. Нутка вывернулась и пустилась кругами. Зверь — за нею. Разыгравшись, Корноухий начал делать высокие козлиные прыжки, в то же время стараясь зубами схватить свой пушистый хвост.
Дормидон сидел на пеньке, курил трубочку и тихонько смеялся. Забавный зверь!.. А мех на нём добрый, славную шубу можно справить… Людей не боится. Видно, побывал в руках человека. Не сбежал ли с пристани у кого из пассажиров?
В этот день Корноухий никуда не ушёл. Наигравшись с Нуткой, он забрался к ней в конуру и проспал до вечера. В сумерках ушёл в лес, а утром заявился.
Так Корноухий устроился на жительство у деда Дормидона. Большую часть дня он спал, на ночь уходил в лес, на охоту.
* * *
Мы с Костей возвращались с охоты, исколесив придонские займища и отмахав не менее тридцати километров. День клонился к вечеру. Ягдташи наши были пусты, настроение неважное, ноги гудели. До паромной переправы было ещё километра три.
— Давай-ка зайдём к деду Дормидону, — сказал я Косте, — попросим перевезти — всё километра два выгадаем.
Нутка встретила нас заливистым лаем, но, узнав, замолчала. На её лай из конуры вылез какой-то странный зверь, потянулся, зевая, и по-собачьи сел на задние ноги. Приглядевшись, я не сразу поверил своим глазам: енот! Откуда он мог тут взяться?
Из избы вышел Дормидон.
— Обновка, — усмехнулся он, кивнув на енота. — В приятели Нутке пристал. Не скажешь, что он за зверь?
— Уссурийский енот, — уверенно сказал я, подходя ближе.
— Хм… Енот, говоришь, уссурийский? А что она за страна такая — Уссурия?
— Уссурийский край на Дальнем Востоке, там, где река Амур.
— Чудно, — удивился дед. — Неужто из такой дали забежал?
— Вероятно, завезли и выпустили, — сказал я.
Мы присели у избушки. Дормидон рассказал, как к нему заявился Корноухий. А енот между тем затеял игру с Нуткой. Ласково ворча, он обнимал её, она увёртывалась. Корноухий гонялся за нею, подскакивая по-козлиному. Мы смеялись…
* * *
Есть в Ростове учреждение с длинным названием: «Областное объединение коопживсырьё». Учреждение это ведает зверовыми промышленными хозяйствами области, занимается завозом из других местностей и разведением различных ценных пушных зверей.
Мы с Костей сочинили письмо про Корноухого, про его поведение у Дормидона и отправили в это учреждение. А вскоре получили ответ, очень пространное письмо:
«Среди выпущенных в нашей области в прошлом году енотов один действительно был корноухий, — писал нам старший охотовед объединения Кобуратов. — Вероятно, его вы и встретили у бакенщика Дормидона.
Еноты очень общительны и скоро привыкают к человеку. Известен, например, такой случай.
На конеферму хутора Сусат однажды заявилась семья енотов: два старых и два молодых. Табунщики прикормили их. Потом эта семейка прибилась к тракторному отряду. Принимали из рук пищу, позволяли брать себя на руки. Одна молодая енотка почему-то особенно полюбила механизмы, ей нравился тракторный гул. Едва заведут моторы, она уже является и лезет в кабину. Кличку ей дали „Мурка“.
Когда настала зима и работы в поле прекратились, Мурка стала приходить в хутор, подружилась с собаками. Придёт к магазину и ожидает подачек. Колхозники угощают её хлебом, сахаром. Однажды заявилась в клуб во время киносеанса. Все ушли, помещение закрыли. Мурка осталась в клубе. Утром обнаружили, что она раскидала и погрызла шахматные фигуры в красном уголке, стянула со стола скатерть и газеты, перетащила в угол и устроила себе логово.
Всё бы это ничего, но один раз Мурку захватили на месте преступления: она схватила во дворе курицу. Курицу отобрали, а Мурку изгнали из хутора…»
Что же касается Корноухого, то его история мне представляется так. Постараюсь передать её, дополнив кое-какие детали воображением.
Великое путешествие
Где-то в глубине вековых сосен и елей шумно захлопал крыльями глухарь, тенькнул рябчик, звонко застукал по сухой коре дятел. Тайга просыпалась.
Из-за леса встало багровое солнце. Вспыхнули позолотой белоствольные берёзы в низине. Блеснуло лесное озеро в желтовато-зелёной рамке мхов.
Берегом озера, сгорбив спину, опустив голову и хвост, косоватой походкой медленно тащился енот. Он возвращался с ночной охоты. Зверь был сыт, настроен благодушно и, казалось, дремал на ходу.
Енот остановился, мотнул головой, почесал задней лапой за правым ухом. Ухо было рваное. Вдруг он остановился, навострил уши, поднялся на задние ноги, повёл носом, сделал ловкий прыжок, легко и проворно побежал дальше и скрылся в зарослях багульника.
Из чащи леса вышли трое. Впереди — старик гольд, в куртке и меховой шапчонке, с берданкой за плечами. За ним — двое русских, без оружия. Один нёс крепкую сеть на обруче из круглого железа, какой ловят собак, второй — две лопаты. Гольд уверенно направился в ту сторону, куда скрылся енот…
В норе было темно, прохладно и уютно. Корноухий разлёгся на подстилке и задремал. Но сон его скоро был нарушен: люди стали раскапывать нору. Зверь почуял опасность. Страх сковал ему члены, он сжался плотнее, пряча голову.
Скоро в глаза ударил яркий свет. Корноухий отчаянно рванулся — и забился в сетях. Пока его перекладывали в мешок, он яростно сопротивлялся, пустив в ход когти и зубы, одному поцарапал руку, другого цапнул за палец. Его куда-то понесли. В мешке было душно, пыльно. Корноухий чихал, рвал когтями мешок. Люди бросили мешок в клетку и понесли дальше.
Трое вышли на дорогу к машине. В кузове стоял ящик с решётчатой дверкой. Енота впустили туда, дверца захлопнулась. Корноухий обнюхал стенки, пол, потыкался носом в железную решётку… Что-то страшно зарычало, машина дёрнулась, прижав зверя к задней стенке. Остро и противно запахло бензином, клетку стало подбрасывать. Корноухий упал. Его кидало из стороны в сторону, оглушал грохот, рычание мотора. Так продолжалось бесконечно долго. Потом машина остановилась. Сразу наступили тишина и покой.
Люди сняли ящик с енотом, внесли в большое полутёмное помещение, поставили к другому, большему ящику с выдвижной дверью. Дверцы обоих ящиков приподнялись. Корноухий учуял запах сородичей, смело шагнул в открывшийся проход и оказался в среде своих собратьев.
Он лёг у решётчатой двери, положил голову между передними лапами и с тоской стал смотреть на узкую полоску света, пробивавшуюся в щель. Рядом стояли такие же ящики с пленёнными енотами.
Два дня жили звери в этом полутёмном помещении. Приходили люди, кормили их рыбой, по утрам чистили выдвижные полы клеток. На третий день ящики погрузили в большой пульмановский вагон. Дверь с грохотом захлопнулась. Пронзительно свистнул паровоз, мелодичным звоном отозвались буфера, и вагон, покачиваясь, плавно покатился.
Уссурийские еноты начали своё великое путешествие на запад, на новую родину, предназначенную им человеком.
* * *
Широка и полноводна река Дон. Медленно и спокойно несёт она свои воды к морю меж густых зарослей вербовника, тала, тополя, осины и необозримых пространств зелёных лугов. Широкой полосой прорезала пойма Дона сухие юго-восточные степи от Волги до Азовского моря. Богата пойма лесом, травами, лиманами и озёрами, рыбой и вольной птицей, бедна только пушным зверем. Лишь зайцы, лисы да волки находят себе приют и пищу в займищах Дона…
От города Ростова вверх по Дону буксирный пароход тащил лёгкую баржу. Рядом с тюками и ящиками с товарами в трюме стояли клетки с уссурийскими енотами. Корноухий, свернувшись клубком в углу, крепко спал. За время томительного путешествия по железной дороге он похудел, стал зол, угрюм. Его раздражали шум, резкие свистки, лязганье буферов, грохот колёс. С переселением в трюм баржи Корноухий повеселел. Теперь он много спал, с аппетитом ел рыбу и мясо, которые им приносили проводники.
В трюме царил успокаивающий полумрак. Тишину нарушали иногда лишь шаги людей вверху на палубе да плеск волны за стенками трюма. Зверей подкармливали по усиленной норме: их готовили к выпуску.
На пристани Романовская клетки с енотами выгрузили и поставили в кузов автомашины. Корноухий почувствовал знакомый уже ему едкий запах бензина, покачивание, толчки. Машина везла уссурийцев в донские займища.
Клетку поставили на берегу небольшого озера. Дверца приподнялась. Корноухий шагнул на волю и в два прыжка скрылся в кустах. За ним выскочили остальные и рассеялись в прибрежных зарослях.
— С новосельем, зверюги! — крикнул им вдогонку один из провожатых. — Ни пуха вам, ни пера!
На новой родине
Корноухий шёл береговыми кустами, огибая озеро. Он исследовал каждый куст, кочку, пенёк, слой опавшей листвы. В воздухе не чувствовалось осени. Солнце грело по-летнему жарко.
Продравшись сквозь прибрежный чакан, Корноухий залез в воду, присмотрелся, ударил лапой по воде, выхватил рака и съел. Переплыв озеро, вошёл в лес. Лес был светлый, прозрачный. Чем дальше, тем он становился реже. Корноухий вышел на опушку, поднялся на курганчик: перед ним расстилалась ровная, чистая степь. Ничего подобного в жизни своей Корноухий не видел. Ему стало страшно, он повернул обратно и брёл до тех пор, пока не вышел на берег Дона. Там он залёг в сухом овраге, заросшем ежевичником и крапивой, и заснул.
С наступлением вечера он переплыл Дон и долго колесил по окрестностям, исследуя их. Наконец, недалеко от озера с чистой, прозрачной водой принялся рыть нору.
Хорошо зажил Корноухий на новом месте. На лугу и в лесу водилось много мышей, насекомых, в озере было достаточно рыбы, раков, под деревьями — падалицы диких груш и яблок. Случалось иногда прихватить зазевавшуюся мелкую птаху.
Первое время он выходил на охоту только ночью. Но жизнь была спокойной, враги не тревожили, и он смело стал бродить днём. Несколько раз сталкивался с человеком. При первой встрече страшно испугался: ещё не забылись пыльный мешок, фырчащая машина, грохочущий поезд. Но люди не делали ему зла, только молча и с удивлением рассматривали. По природе своей Корноухий не был злопамятным или слишком недоверчивым, наоборот, имел нрав общительный, весёлый и очень скоро перестал бояться людей. Так набрёл он на Дормидона и подружился с его Нуткой…