Наверное, из-за того что ему на роду было написано умереть от холода, Сасаки было интересно, что это за штука такая — инферно. Почему встречаются люди, которые, как ни странно, не прочь оказаться в этом самом месте? И дело не в том, что они натворили что-то такое, за что их полагается сжечь заживо. Преисподняя похожа на реальный мир, и «огнедышащий ад» вполне может оказаться не таким уж жутким местом. Может, там всего лишь навязывают тёплое пиво. Если так, Сасаки, принявший смерть от холода, хотел бы взглянуть на такую Преисподнюю.
Сасаки шёл по улице и увидел у тротуара такси. Интересно, куда можно доехать на такси в аду?
— Прокатиться не желаете? — окликнул его через опущенное стекло довольно упитанный водитель средних лет.
— А куда поедем?
— Да так. Просто прокатимся. Надо отметить — виды каждый раз меняются. Думаю, это от пассажиров зависит. Забавно, правда?
Сасаки уселся на заднее сиденье. Что-то ему подсказывало, что водитель погиб в аварии. Интересно, как он здесь оказался?
— Вы в реальном мире тоже были таксистом? — спросил Сасаки, как только они отъехали. — Что там с вами случилось?
— Все об этом спрашивают, — рассмеялся таксист. — История идиотская, но расскажу, раз спросили.
Таксист оказался разговорчивым, и Сасаки решил послушать.
— Так вот. Села ко мне в машину худосочная дамочка в кимоно. Жарища была на улице, я вам доложу! Лето. Посмотрите на меня. Наверное, понятно, как я чувствую себя в жару. Кондиционер работал на полную. Дамочка и говорит: «Водитель! Я не переношу кондиционеров. Не могли бы вы выключить?» Ну есть такие люди. Что делать? Выключил. Едем дальше. Скоро в машине стало как в бане. Попробовал окно открыть. Она мне: «Закройте, пожалуйста». Скоро у меня пот потёк в глаза, да так, что ничего не видно. Не хватало ещё в кого-нибудь врезаться! Я прижался к тротуару, остановился. «Извините, уважаемая! Но я истекаю потом, не вижу дороги. Не хочу, чтобы с нами авария случилась. Может, вы выйдите и поймаете другую машину?» «Что вы? — отвечает. — Где же я тут машину поймаю! Давайте ещё немного проедем». Что делать? Поехали дальше. Перед самым перекрёстком глаза так защипало, что я зажмурился. Говорю: «Прошу прощения, не видите ли вы, какой светофор горит — красный или зелёный?» Она засуетилась, заёрзала: «Что? Светофор? Э-э… у-у… Красный. Нет, зелёный». Ну, я её послушал, выехал на перекрёсток, и тут ба-бам!!! Нам в бочину врезается самосвал и сминает в лепёшку. Мы с дамочкой, понятное дело, всмятку. Сразу дух вон.
— А как вы сюда попали? Почему? А пассажирка ваша тоже здесь?
— Не видал. Может, её ещё куда определили.
Кто же решает, кого отправлять в Преисподнюю, а кого нет? Не может же такое дело быть отдано на волю случая? Этот вопрос будет волновать Сасаки ещё не раз.
Хотя Юдзо и уверял Такэси, что не собирается в тот ресторан, он всё-таки туда пошёл. Один. Решил проверить, всё ли там так, как было во сне, но идти вместе с Такэси не хотелось. Да, Юдзо помнил это место. Он вошёл и сел за тот самый столик. Пока озирался, стараясь побороть чувство стыда, которое он испытывал за прошлый визит сюда, появился тот самый благопристойный бесстрастный официант.
— Ты меня помнишь? — спросил Юдзо.
Официант пристально посмотрел на него и еле заметно улыбнулся.
— Маленький бродяга… Это вы?
— Это был голодный дух. Не пацан, а голодный дух.
— Понимаю. — Официант низко наклонил голову. — И вы не очень стыдитесь за…
— Нет. Поэтому я снова здесь.
— Тогда добро пожаловать.
Казалось, официант говорил искренне, но раскрывать перед ним душу Юдзо не собирался.
— Нет, правда. Мы очень рады, что вы нас снова посетили, — повторил официант.
— Те двое часто здесь бывают?
— Ну как сказать… — замялся официант. — Тут со временем как-то не очень понятно. Думаю, вы уже сами заметили. — И торопливо добавил: — Я знаю, вы сюда слишком рано перебрались.
Видимо, он имел в виду, что Юдзо умер совсем молодым. Юдзо догадывался, что Такэси на самом деле гораздо старше, чем кажется. То есть его вечное тело должно быть старше, но в зависимости от собеседника, от того, кто находится рядом в тот или иной момент, оно может как-то трансформироваться. А возможно, только в глазах Юдзо было так. Вечное тело самого Юдзо, похоже, имело одну-единственную форму. «Раз так, — думал он, — братва, очутившись здесь, сразу меня узнает. Где сейчас Датэ и Хаттори? Эти двое, когда умрут, точно попадут сюда, а раз их нет — значит, ещё не убили. Эх! Братаны всё-таки. Через столько вместе прошли».
На открытии сезона в Кабуки-дза Кондзо Итикава перед самым выходом на «дорогу цветов»[15] заблудился в цокольном этаже собственного театра. По проходу, устроенному под самой «дорогой цветов», он должен был добраться до лестницы, где за шторой находилась гримёрная, — там ему предстояло дожидаться своего выхода, но по чьей-то указке на пути навалили плетёные ширмы и прочий реквизит. Кроме того, в подвале теперь располагались аппаратные с системами электрообеспечения и кондиционирования воздуха, чего в прежние времена, разумеется, не было. Между аппаратными сложили декорации, пробираясь через которые Кондзо сбился с пути. И не мудрено — пространство под сценой превратилось в настоящий лабиринт.
Это всё Яматоя! Его работа! Несмотря на охватившее Кондзо нервозное замешательство, он сразу сообразил, кто за всем этим стоит. Роль Исо-но Тоята в пьесе «Сакура в императорском дворце, или Визит Бэнкэя»,[16] которая шла в тот день, была коронным номером Яматоя. Кондзо, хотя и считался одним из ведущих актёров труппы, не принадлежал к знаменитой актёрской династии, и то, что такую роль дали ему, было исключительной удачей для него и страшным ударом для Яматоя, числившегося в том же составе. Администрация театра предпочла Кондзо, который пользовался огромной популярностью и обладал потрясающим талантом.
Кондзо ударился коленом о бутафорский валун и застонал. Через звукоусилители он слышал, что происходит на сцене. Нарикомая, игравший леди Сидзука, и сын Яматоя — Мондзабуро, исполнявший роли Кё-но Кими и служанки Синобу, которая по сюжету должна была умереть вместо своей хозяйки, вели диалог.[17] Судя по их репликам, Кондзо следовало появиться на сцене через несколько минут. Положение было критическое.
— Разве я обладаю правом просить у Синобу жизнь, даже во имя спасения собственной?
Мысленно возвращаясь назад, Кондзо вспомнил, что Нарикомая вёл себя на репетициях вызывающе, отпуская ехидные замечания по поводу тех, кто мелькает на телевидении. Плевать! Надо срочно выбираться отсюда! Кондзо был одет в хаори,[18] на голове замысловатый, напоминающий формой улитку, парик, сложный, с разными оттенками коричневого, грим вокруг глаз. На плече палка из вишни, на которой болтается выдолбленная тыква. Этакий беззаботный франтоватый повеса. Каждому было ясно, что эта роль сделала бы Кондзо ещё более популярным. Он не мог позволить, чтобы Яматоя своими кознями помешал этому. Оказалось, однако, что, потеряв ориентировку, очень трудно снова отыскать верное направление. Приходилось блуждать в полумраке — единственным источником света под сценой были лампы аварийного освещения — и двигаться на ощупь, выставляя перед собой то руку, то ногу. Кондзо пробовал идти быстрее и тут же обо что-то спотыкался, поворачивал обратно и снова наталкивался на какое-то препятствие.
— Ты должна позаботиться о своём положении и о жизни ещё не рождённого ребёнка, которого носишь под сердцем.
— Разве это может быть оправданием? — отвечал пронзительным фальцетом Мондзабуро. — Если бы не сострадание Бэнкэя, меня бы уже не было в этом мире. Увы! Чтобы я жила, должна умереть Синобу…
Вдруг у Кондзо отвисла челюсть: они же все заодно! Точно! Этот Мондзабуро, лисья морда, ухмылялся у него за спиной с самой первой репетиции, они с Нарикомая всё время перешёптывались и пересмеивались. Договаривались о чём-то. Но за ниточки дёргает, разумеется, Яматоя. Он в театре важная шишка. Только Яматоя мог организовать такой крупномасштабный заговор, в который втянули даже рабочих сцены. Кунихиро, «адъютант» Кондзо, должен был сопровождать его до гримёрки, но в последнюю минуту его послали разбирать реквизит. Такое распоряжение мог отдать только человек уровня Яматоя. Дьявол! Но что толку дёргаться — сейчас всё равно ничего не исправишь. Через несколько минут его выход, и, похоже, он не состоится.
— Если тебе суждено жить, ты должна принять жертву Синобу и посвятить жизнь служению Будде в искупление того, что должно быть сделано. Какая ирония, что Синобу носит такое имя!
— Уйти от мира. Это как раз то, что мне следует сделать.
— В самом деле, несчастливое имя.
Из-за занавеса послышался голос: «Тоята вернулся!»
Кондзо в отчаянии закинул голову. Диктор наверху объявил его выход, даже не проверив, на месте ли он! Если актёра не видно за кулисами, надо же кого-то послать его искать! Или сам диктор должен… Дьявол! Его тоже втянули в заговор! Кондзо сделал несколько шагов, наткнулся на статую Дзидзо,[19] повалил её и сам упал. Дьявол! Костюм его был весь в пыли и пропитался потом. Нельзя в таком виде на сцену! А Нарикомая и Мондзабуро продолжали на сцене диалог. Похоже, им было весело. Ещё бы! Они же знали, что он в ловушке.
— Что такое? Тоята вернулся?
— А Синобу?..
— Тогда, пока дело не сделано…
— Мы должны держать всё, о чём говорили сегодня…
— …в секрете! — проговорили оба в унисон.
— С возвращением, Тоята!
Далее в тексте пьесы следовала ремарка: «Слышится кашель».
Выход Кондзо. Что делать?! Что делать?! Он как-то умудрился выдавить из себя:
— Кх-е-м!
Слышат они его? Итикава отчаянно барахтался в кучах бутафорского хлама, пока не наткнулся на стену аппаратной. Чёрт! Он бродит по кругу! Над ним сейчас как раз центральный сектор сцены. Уж теперь-то он не собьётся! Кондзо резко повернул назад и двинулся прямиком туда, где по его расчётам должна была находиться гримёрная. А Нарикомая и Мондзабуро тем временем продолжали развлекать публику:
— Синобу! Я слышала, мой брат вернулся, но что-то его не видно.
— А как дела у господина Тояты?
— В последнее время он часто бывает на телевидении. Может, ещё не вернулся.
Было слышно, как зрители покатились со смеха. Кондзо налетел на что-то твёрдое и рухнул на пол лицом вниз. Не в силах больше выносить происходящего, он закричал так громко, что, казалось, горло разорвётся:
— Здесь! Я здесь! А-а-а! Госпожа Синобу! Принесите, пожалуйста, мои извинения вашей матери.
— Откуда звучит этот голос?
— Будто из-под земли.
— Да, определённо он исходит из-под земли.
— Или из бездны Преисподней?
— Этот слабый голос…
— …может принадлежать только…
— Кондзо Итикаве! — закончили вместе Нарикомая и Мондзабуро.
Крякнув от возмущения, Кондзо подпрыгнул на месте. До каких пор они будут делать из него посмешище! Он заметался, как испуганный кролик, опять налетел на что-то и снова упал. Схватившись за ушибленную ногу, запрыгал на другой туда, где маячил тусклый свет. Там должна быть лестница.
— Ива-сама! — Кондзо бессильно опустился на пол. Перед ним стоял макет миниатюрного храма, посвящённого богу каменотёсов Ива Даймёдзин. При постановке «Истории о призраке из деревни Ёцуя с дороги Токайдо»[20] Кондзо и другие участники проекта молились перед этим храмом, а потом его задвинули в подвал. Он был украшен красными вымпелами, в ритуальных светильниках по обе стороны сооружения тускло горели лампочки.
— За что ты проклял меня, Ива-сама? Я не сделал ничего плохого. Прости, если что-то не так. Спаси меня от этой муки! — умолял Итикава, складывая в мольбе руки и кланяясь, пока наконец не разрыдался. А на сцене продолжали злословить:
— Ему в голову ударил его чахлый талантишко, вот он и начал хвастаться, какой он популярный.
— У этого гнуса хватает наглости насмехаться над нашей труппой.
— Вот и сейчас он отпускает где-нибудь шуточки в наш адрес, не считаясь с правилами нашей профессии.
— Не-е-т! Неправда! Я здесь! Иду!
Кондзо поднялся с колен и увидел прямо перед собой статую богини Инари, по бокам которой стояли две лисицы.[21] Уставившись пустыми глазами в темноту, выставив перед собой руки, он, пошатываясь, двинулся вперёд, уже не разбирая направления и шепча слова из своей роли, словно боялся их позабыть. Скоро шёпот перешёл в бессмысленное бормотание.
— Я не хвастался. Просто шутил. Только на телевидении. Больше нигде. Я молился Ива-сама! И лисичкам кланялся! Ива-сама! Инари-сама! Сделайте так, чтобы они прекратили издеваться!
Куда он попал? Кондзо шёл и шёл, удивляясь окружавшему его огромному пространству. Оглядевшись, он понял, что находится уже не на цокольном этаже театра, а в каком-то подвале. И сцены под ним точно нет. Коридор с бетонными стенами и потолком. Может, это соседнее здание? Нет, кругом валялись корзины, бумажные фонарики и другой реквизит. Значит, это всё-таки театр? Из затянутого проволочной сеткой окошка донёсся до боли знакомый шум поезда подземки. Кондзо прижался головой к решётке, из глаз его текли слёзы.
— О-о, боги! — молился он. Говорят, самое плохое всегда случается с хорошими людьми. Неужели это и меня касается? Что плохого я сделал? Ходил на телевидение? Что здесь такого? Какая тут гордыня? Шутил, пытался как-то развлечь людей. И всё. Но я не прогуливал репетиции, провожал гостей за кулисы на открытии сезона, показывал им всё. Скажите, если я не прав, я сделаю как надо. Только простите меня!
Сидя в «Ночном ходоке», команда «Premiere 21» говорила только об одном — Кондзо Итикава пропал в подвале Кабуки-дза и так и не вышел оттуда. Идзуми обсуждал сделку с бизнесменом по фамилии Сасаки и появился в клубе позже обычного. Увидев, как он направляется к ним, пересекая по диагонали танцпол, Юмико Ханава жестом указала ему на соседнее кресло. Идзуми, полагая, что в этой компании его уже считают за своего, подошёл и сел с ней рядом. Касивадзаки, Осанаи, Сибата и Нисидзава с ухмылкой переглянулись. Все были убеждены, что Идзуми — раб Юмико. Однако её меньше всего интересовало, кто что думает, сегодня куда интересней была судьба Кондзо Итикавы.
— Говорят, другие артисты устроили против него заговор, — возбужденно выдохнула Юмико, продолжая разговор, прерванный появлением Идзуми. — Так их мир устроен: когда кто-то становится популярным и попадает на телевидение, коллегам это не нравится и его начинают травить.
— Но как можно не вернуться оттуда до сих пор? — спросил Касивадзаки, недоумённо хмуря брови. — Сколько дней прошло.
— Должно быть, он уже того… то есть, я имею в виду, умер, — понизив голос, проговорила Сибата, изо всех сил стараясь не показать удовольствия, которое доставлял ей этот разговор. Всякий раз, когда она слышала, что кто-то умер, её охватывало необъяснимое возбуждение. Такая натура у этой девицы.
Касивадзаки бросил на неё сердитый взгляд.
— Что с тобой? — спросил он с усмешкой. — Чего это ты так вырядилась сегодня? Зачем этот яркий красный костюм? Тебе что — шестьдесят лет?
— Знаешь, говорят, его голос ещё слышно оттуда, — проговорил Нисидзава полушёпотом, явно стремясь напугать Касивадзаки, который был трусоват. — Искали его, искали — и никаких следов, но, когда стоишь на сцене, из подземелья еле-еле доносится: он там свою роль шпарит.
— О боже! Нет, нет, нет! — затрясся Касивадзаки. — Мне теперь кошмары будут сниться. Не хочу! Не нужен мне этот Кондзо!
— Он там бродит, — выдохнул Осанаи. — Всё-таки человек был на пике славы и мог бы взлететь ещё выше. Его с этим миром многое связывает.
— Извините, но откуда вы знаете, что Кондзо-сан умер? — робко вступил в разговор Идзуми. Вокруг исчезновения артиста поднялся большой шум в газетах и на телевидении, поэтому Идзуми был в курсе дела. — Он пропал всего неделю назад. Вдруг он ещё жив? Сколько случаев, когда люди выживали, проведя много дней без воды и пищи. Может, он заблудился и не может выбраться.
— Верно, — поддержала его Юмико. — Я знаю. Видела, что у них там под сценой творится. Такой бардак, страшное дело. Настоящий лабиринт. Там всё время кто-то теряется. Мне директор говорил.
— Кондзо Итикава, актёр кабуки, обречён скитаться под сценой вечно, как привидение, — страшным голосом проговорил Нисидзава, стремясь напустить страха на Касивадзаки.