— Выходи через пару минут, — скользнул пальцами по кромке полотенца над ее грудью, — без этого.
Счет до ста двадцати не дал Забаве возможности обдумать произошедшее. Повесив полотенце, шепча последние цифры, она вышла из ванной. Кровать была перестелена, и чистая белая простынь почему-то вогнала ее в краску. Несколько шагов, и она останавливается на некотором расстоянии от Господина. Он увлекает девушку на кровать, подносит ее ладошку к губам и начинает ласкать языком. Она завороженно смотрит, как он переходит к запястью, затем к локтевой ямке, пробуждая угасшее возбуждение. И вновь его руки скользят по ее телу, сжимают чувствительную грудь, добираются до нежной кожи низа живота. Его пальцы ныряют в мокрые складки, осторожно гладят клитор, слегка погружаются вовнутрь, действуя всё настойчивей. И это уже знакомо — сама мысль о том, что будет дальше, подстегивает возбуждение, заставляя бесстыдно расставлять ноги, подаваться бедрами навстречу его руке. И шепот: «Кончай», — на ухо как раз в тот момент, когда она почти достигла пика, мурашками пробежал по шее, чтобы откликнуться яркой вспышкой ощущений.
Глава 4
Забава потянулась в постели, с улыбкой вспомнила прошлую ночь. Провела ладонями по телу, как будто повторяя путь рук Господина, который помогал принимать ей душ: по груди, бокам, животу, ниже… Она резко прекратила. Нельзя. Она вся принадлежит ему. И мысли, и тело, и ощущения — всё только для него и от него. Наслаждение и боль — из его рук.
Привычный завтрак за столом, приезд врача — и вот она осталась одна в доме. Господин пообещал приехать после обеда. Есть ей придется в одиночестве. Чем заняться в доме, в котором ничего делать не надо? Она, недолго думая, пошла в кабинет. Господину нравится с ней обсуждать прочитанное ею, рассказывать о том, что для нее внове.
Забава с благоговением зашла в кабинет. Он весь был пронизан незримым присутствием Господина, казалось бы в мелочах: массивный стол, шикарное кресло. Она провела ладонью по его спинки, будто лаская. Ей и в голову не пришло присесть в него — это было бы кощунством. Отошла к тем полкам, до которых у нее еще не дошли руки. С благоговением вытащила альбомы с репродукциями, устроилась на мягком ковре. Ей сделалось как-то неудобно «Эротика в произведениях искусства» заворожила и подарила ей ощущение подглядывания за чем-то интимным. Не то чтобы она не видела голых людей, но то, какое смущение заставляли испытывать репродукции различных художников, волновало её.
Неслышно открылась дверь, но она краем глаза заметила движение и с испугом вскинула голову.
— И как тебе картины? — без приветствия поинтересовался Господин.
— Добрый день, — она подскочила, положила книгу на стол и быстро подошла к нему, встав на колени рядом с ним и опустив голову.
— Ты не ответила на вопрос, — он приподнял её голову за подбородок.
— Простите, Господин. Интересные.
— И всё?
Она залилась краской:
— Женщины на них такие… — она попыталась подобрать слово, — не знаю, как сказать. Отличаются от тех, которых сейчас фотографируют.
— Некрасивые? — с легкой поддёвкой спросил он.
— Не пошлые, хоть и изображены в откровенных позах.
— Ты на них похожа. Давай обедать.
Весь день как-то смазался под впечатлением от слов, сказанных Господином в кабинете. «Похожа». Вроде и одобрение, но что у них общего? На картинах не было ни одной девушки. Везде зрелые женщины, уже далекие от нынешних канонов красоты. Она мельком глянула в зеркало, проходя мимо него, — достаточно тонкая девушка с небольшими формами. Недоуменно пожала плечами. Надо поторопиться. Господин не любит ждать.
Вечер в кабинете Морозко. Он работает с бумагами, она, прислонившись спиной к его креслу, с планшетником на коленях. За эти неполные две недели Забава уже привыкла, что ему всё известно, что её любопытство поощряется и запретных тем нет. Совсем нет. Только задавать вопросы неудобно, но Господину как-то удавалось вытягивать из нее то, в чем она даже себе не признавалась. Создавалось впечатление, что он читает не мысли, душу.
Забава откинула голову на подлокотник кресла и наткнулась на руку Морозко. Замерла. Нарушив пространство Господина, она не знала, что делать и чего ожидать.
— Соскучилась? — послышался ровный голос сверху.
— Да, Господин.
— Иди за мной.
Морозко поднялся из кресла и проследовал в гостиную, Забава в полушаге за ним.
— В центр.
Забава поспешно встала посередине пушистого ковра.
— Раздевайся.
Скинула с себя тонкий халатик и невесомые трусики. Морозко забрал у нее вещи.
— Закрой глаза, — и вот уже что-то скользко-шелковое плотно ложится на ее лицо, стягиваясь на затылке.
Она стояла посередине гостиной с завязанными глазами тревожно-предвкушая, что на этот раз придумал Господин. И не поймешь, то ли наказание, то ли поощрение. Веревка сделала первый виток вокруг ее тела, второй, стала плотно обвивать руки, притягивая их к корпусу, обняла запястья, стягивая их друг с другом за спиной. Сердце ёкнуло. Одно дело порка, другое — лишение возможности двигаться. Сердце застучало сильнее, но дёргаться она не осмелилась. Грубоватая веревка потерлась между ног, прижала клитор и спряталась между ягодиц, отчетливо ощущаясь нежной кожей. Она себя чувствовала бабочкой, попавшей в паутину, которую бросает в дрожь от вибрации веревок и неизвестности. Что дальше? Время исчезло, вместе с ориентацией в пространстве. Стоять на плотно примотанных друг к другу в лодыжках ногах становилось всё труднее, но разрешения присесть или как-то сменить позу не поступало. Качает. Сначала показалось, что кружится голова, потом, что она наклоняется вправо, — попыталась выровняться, качнувшись в другую сторону. Зря. Ее повело еще больше. Пытаясь удержаться, переступила ступнями на одном месте — ненадолго удалось прекратить раскачивание. Тишина. Здесь ли Господин? Она вся обратилась в слух. Здесь. Наблюдает. Плечи стало тянуть. Попыталась пошевелить руками — веревка, пропущенная между ног, чувствительно прижала клитор, раздражая его. Сжала ноги, стараясь избавиться от этого ощущения, но стало еще хуже — возбуждение, прежде тлеющее, стало разгораться всё сильнее. Немного опустила руки, насколько позволяла длина веревки, как тут же те витки, что проходили над и под грудью, еще больше сплющили её, заставляя кровь сильнее приливать к пережатым местам, становящимся всё чувствительней. Это сладкая пытка — стоять и не шевелиться, еще большей пыткой оказались даже те небольшие движения, которые она могла совершать. Снова попыталась замереть. Господину не понравится, если она сейчас кончит, а уже мокрая. Головокружение усилилось то ли от недостатка визуальной картинки, то ли от ощущений веревки, то ли от долгого стояния на одном месте, то ли от всего вместе. Она закусила нижнюю губу до боли, чтобы привести себя в чувство. Хватило ненадолго. Лишь вспышка, прояснившая разум, и она падает.
Сильные руки поймали ее еще в начале пути и мягко опустили на ковер.
— Умничка, — Господин погладил ее по волосам и снял повязку с глаз.
Она проморгалась. Даже приглушенный свет резал глаза.
— Ты так восхитительно-беспомощна, — его пальцы скользили по веревкам, слегка касались ее тела.
Потом он подхватил ее на руки и понес в спальню.
Веревки впивались в ее тело там, где он прижимал ее к себе, натягивались в одном месте, ослабляясь в другом. Тепло Господина будоражило, но не так, как в преддверии оргазма. Она пребывала в какой-то эйфории на грани яви и сна.
Господин занес ее в комнату, придерживая, поставил на пол перед зеркалом.
— Смотри, какая ты замечательная.
Замечательная? Её никогда так не называли. Никто, кроме Господина, не восхищался ею. В зеркале отражалась слегка растрепанная тонкая девушка с лихорадочным румянцем на лице, яркими, как будто от поцелуев, губами и глазами с поволокой. Это она? Господин опустился на одно колено и начал развязывать лодыжки. Она завороженно наблюдала, как виток за витком освобождаются ноги, как на белой коже остаются плетеные следы. Минута, пока Господин сматывает веревку, рассматривая ее отражение в зеркале. В его взгляде она видит восхищение. Ею, им самим. Ведь это он делает её такой: чувственной, желанной, нежной, слабой и в то же время сильной.
Виток за витком освобождаются ее руки, в итоге безвольно обвисающие, уже не поддерживаемые веревкой. Болью отдается в затекших плечах, тонкими иголочками разбегается кровь в застывших мышцах. Мышцы бедер напрягаются, не желая отпускать веревку, она сырая. Тень улыбки скользнула на губах Господина. Еще немного, и она освобождена. И в душе смятение — хочет ли она свободы или лучше отдаться в плен веревок и таких уверенных строгих, но ласковых рук Господина.
Он довел ее до кровати, уложил и стал разминать ноющие плечи. Ласкал следы от веревки. Девушка проваливалась в туманную негу, уплывая от реальности. Прохладная простынь скользнула по ее безвольному телу.
— Отдыхай, — дыхание на ухо.
На утро Забава проснулась удивительно отдохнувшая. Как будто груз проблем, оставленных дома, напряжение и недосказанность последней недели исчезли. И вроде бы ничего такого не произошло, но… что-то поменялось. Неуловимо. Как может отличаться беспомощность и слабость. Одно дело, когда она была такой дома, подвергаемая нападкам и издевательствами, другое — здесь, с Ним. Никогда еще ей слабость не казалась таким благом, таким упоительным ощущением. Беспомощность в руках Господина вызывала дрожь, трепет и желание. И мысли… мысли только о том, что недостаточно хороша для него, что она ему может чего-то недодать. И эта мысль ее ужасала.
День проходил, как обычно. Морозко уехал, а она сёрфила по Интернету. Вчера она постеснялась искать интересующую ее информацию при Господине. Нет, Забава не думала, что он её осудит или будет смеяться. Он вообще никогда не смеялся, лишь легкой улыбке позволял мелькать на своих губах. Вооружившись электронными знаниями, она пошла на кухню, воплощать теорию в практику.
Челюстные мышцы болели от напряжения, и она подавилась спешно откушенным бананом, когда в проеме тихо появился Морозко. Несколько секунд невозможности вдохнуть, как Господин подлетает, разворачивает к себе спиной, сжимает кисти рук в замок чуть ниже солнечного сплетения и резко впечатывает их в девушку, заставляя судорожно закашляться до рвотных позывов. Мокрые склизкие останки банана с противным звуком шмякаются на пол, и она может дышать.
Морозко разворачивает Забаву к себе лицом, жестко до боли сжимает подбородок, заставляя ее посмотреть ему в глаза. Такого каменного лица и бешеной ярости в глазах она не ожидала увидеть. Вот именно сейчас ей стало не просто страшно, жутко. Что там до этого невозможность дышать.
— Умыться. Всё убрать. Сходить в туалет. Голой в позе покорности на пороге кухни. На всё 10 минут.
Отрывистые фразы буквально хлестали ее. Господин отпустил ее лицо, вымыл и вытер руки и вышел из кухни, больше не обращая внимания на девушку.
Забава справилась за 5 минут и упала на пороге так, как приказал Господин. Унять дрожь на холодившем тело полу у нее не получалось. Голова кружилась от пережитого и от неизвестности. Через какое-то время послышались тяжелые шаги Господина.
— Готова принять наказание?
— Да, Господин, — глухо прозвучал голос девушки.
— Поднимайся и ложись грудью на стол.
Забава, не поднимая глаз, последовала указанию Господина. Жесткий край стола создавал дискомфорт.
— Расставь ноги, — последовал приказ.
Опора стала эфемерной — на носочки туфель. Тонкие каблуки не давали дополнительной поддержки, едва-едва касаясь пола. Веревка затянулась на щиколотке, чтобы притянуть к ножке стола и зафиксировать сначала одну ногу, затем вторую.
— Вытяни руки, — последовал очередной приказ. И вот уже она буквально растянута на гладком, нагревающимся от ее тела, дереве стола.
— Голову поверни налево, чтобы я видел твое лицо, — как только Забава выполнила указание, прозвучала следующая реплика, — стоп-слово «красный».
В её глазах появился страх. Они несколько раз обговаривали момент использования стоп-слова. Это значило, что будет что-то неприемлемое для нее или момент, когда она уже не сможет терпеть. Пока еще ни разу ей даже не приходило в голову подумать «желтый». А «красный»…
— Старайся дышать ровно, это тебе поможет, — последнее указание и…
Ягодицы обжигает плетка. Вроде не сильно, но как-то резко. Тепло разбегается по коже, и тут же следует удар с другой стороны. Больно, но терпеть можно. Забава сжимает зубы и пытается дышать ровно, но через некоторое время срывается на стон, когда хвосты всё настойчивей впиваются в кожу, то скользя, то яростно целуя уже разгоряченные ягодицы, оставляя затейливый рисунок сначала на белой, затем уже розовой коже. Из глаз текут слёзы, дыхание сбито криками, но она продолжает терпеть… еще немного и… Рука Господина вытирает слезы с её опухшего лица. Она закрывает глаза. Теперь закрывает, а не зажмуривается.
Шаги, щелчок и звон льда, через минуту холод приносит облегчение ее попе. Она по-прежнему распластана на столе, но даже жесткий край не причиняет дискомфорта. Забава тихо наслаждается: несмотря на то, что Господину пришлось ее наказать, он о ней заботится. Вот он развязывает ее, помогает подняться. Мокрое тело со звучным «чпоком» отлепляется от гладкой поверхности. Ноги почти не держат, но она старается не сильно наваливаться на Господина, который ближе к лестнице подхватывает ее на руки и несет в ее комнату.
После того как Морозко намазал многострадальную попу Забавы, поинтересовался:
— И зачем ты подвергла свою жизнь опасности?
— Я не…
— Не ври, — жестко перебил он ее.
— Хотела потренироваться, — прошептала Забава.
— Стремление похвально, но ты была обязана поставить меня в известность, — в голосе ни капли тепла.
— Я виновата, Господин.
— Мне важна твоя безопасность, — чуть потеплел тон.
— Простите, Господин.
— Каждое утро будешь меня будить, заодно и потренируешься.
— Да, Господин, — с облегчением произнесла Забава.
— Отдыхай. Завтра в 6, — Морозко поправил одеяло и оставил девушку одну.
Глава 5
Теперь распорядок дня немного поменялся, но это только еще больше нравилось Забаве. Наверно, только в утренние минуты Морозко был чуть более мягким и расслабленным. Она любила эти мгновения. Ей нравилось, как из-за ее губ и языка восстает его плоть, как гладкая головка скользит сначала по небу, затем глубже. Её не обижали его указания, как лучше сделать, ведь с каждым разом уже не ей надо было лучше стараться, а ему сдерживаться, чтобы продлить удовольствие. Удовольствие обоим.
А с какой нежностью и лаской, доводящей ее до сказочного головокружения, он оплетал ее веревками, делая из нее восхитительное произведение искусства: то в платье, то в ажурной вязи узлов.
И была еще близость. Не такая, как в первый раз. Другая. Более жесткая, подчиняющая, заставляющая хныкать от своей беспомощности и лелеять в душе восторг, от восхищения Господина, его властных рук, дарующих наслаждение на грани боли.
Была одна ситуация, заставившая ее напрячься, потому что ей казалось это дикостью, но она решила пока уступить, ведь она может в любой момент сказать: «Красный».
— Интересные игрушки, — хмыкнул Господин, заглядывая в ее планшетник. — Что-нибудь попробовать из этого хочешь?
У Забавы даже уши покраснели:
— Из этого нет, Господин.
— Вот и я женский страпон не оценю, да и мужской тоже, — он рукой прошелся по шейке девушки, скользнул по ключице, груди, перекатил между пальцами почти мгновенно сжавшийся сосок. — Но, кое-что мы можем попробовать. Встань около стола и обопрись на него.
Забава с предвкушением последовала указаниям. Что на этот раз придумал Господин? Звук выдвигаемого ящика, небольшое шебуршение. От предвкушения становится мокро между ног и всё больше оттопыривается попка с легким прогибом в спине. Пальцы Морозко прошлись по чуть выглядывающим внутренним половым губам, поиграли с клитором, неглубоко вошли во влагалище, собирая влагу, и двинулись к анусу. Забава непроизвольно сжала попку.
— Расслабься, — мягкий приказ.
И вот уже указательным пальцем он входит в нее, продолжая большим массировать маленькую сжавшуюся дырочку. Разве можно устоять уже перед двумя пальцами, добирающихся до волшебной точки, заставляющих сжиматься влагалище, хлюпающее все громче и громче. И уже не важно, что большой палец Господина чуть заходит в расслабляющуюся попку. Легкий дискомфорт не помеха накатывающему оргазму, когда внутренние мышцы с благодарностью обхватывают дающие наслаждение пальцы. Гортанный стон, и она расслаблено обмякает на столе. Пальцы Господина все еще находятся внутри, двигаясь медленно, как бы успокаивающе. В это время что-то твердое и скользкое уперлось в её анус, который Морозко перестал ласкать.