– Ко мне привыкли, – расплылся в улыбке парень. Федечка явно был в курсе того впечатления, которое производил. – И меня отправляют помогать либо к нашим постояльцам, либо к буйным, – откровенно скалился он уже. – А ты здесь с кем? – он вопросительно покосился на Саньку.
– Это… Это Сашенька. Он… мой брат, – выдавил я из себя ложь.
– Что с ним? – Федечка присел на корточки рядом с коляской, всматриваясь в лицо парня.
– Никто не знает. Он не приходит в себя после попытки суицида, – сказал, и жгучая волна стыда затопила меня.
– Самоубийца? Красивый какой. И почему?
– Почему красивый? – горько хмыкнув, сыронизировал я в ответ.
– Извини, – смешался Федечка.
– Он любил. Очень. А его бросили. Поможешь? Надо возвращаться, мы уже давно гуляем.
Остаток пути мы проделали в молчании. Мне было мучительно стыдно перед Федечкой. Сейчас эта попытка уйти из жизни казалась нелепостью, слабостью и где-то даже подлостью. Перекладывая Саньку на кровать, мы с Федечкой синхронно, не сговариваясь, оправляли подушку, подтыкали одеяло.
– Сань. А долго он так?
– Долго. Все лето. Вот уже и осень.
– И ты каждый день здесь?
– Да, я и мама.
– А тот, из-за которого он…
– Нет! Не надо про это.
– Извини. Хочешь, я помогать тебе буду?
– Хочу. Нам с мамой тяжело Саньку на прогулки вывозить…
10
Я тоскливо смотрел, как за окном кружатся первые белые мухи. Свинцовые тучи затянули небо и окрасили мое настроение в мрачные оттенки серого. Я, поддаваясь погоде и царившему в жизни раздраю, медленно, но верно погружался в депрессивное облако. Не хотелось ничего. Навещая Сашу, мне хотелось вытянуться рядом с ним и тоже погрузиться в этот непрерываемый сон. Я все чаще замечал следы пребывания там Федечки. То оставленная на тумбочке книга, то неправильно расчесанные волосы Саньки. Но мы об этом не говорили. Мы вообще в последнее время редко разговаривали. После откровенного разговора с Даниилом, закончившимся кучей взаимных упреков и обид, мы старались не контактировать. А после того, как Федечка демонстративно стал садиться за мою парту на уроках, Дан так же демонстративно вычеркнул меня из сферы своего существования. Ну и ладно! Так я и жил с молчаливой, несколько угрюмой поддержкой Федечки, с часами монолога с Санькой и с неумирающей тягой к Михелю.
Надвинув на лицо капюшон толстовки, я плелся из магазина и тащил кучу накупленного для самоуспокоения барахла. Шопинг не помог. Наверное, впервые. Поэтому пакеты с покупками вызывали только раздражение. Неудобно перехватив их двумя руками, я не заметил, как из-за поворота вылетела машина, услышал только визг тормозов. Я остолбенел, пытаясь сдвинуться с места, пытаясь что-то сказать… и не мог. Тело как будто перестало слушать меня. С отборной бранью хозяин машины дернул меня за плечо, разворачивая к себе. И это грубый жест как будто включил меня.
– Эй, ты в порядке? Саша?
– Привет,– я уставился на Михеля во все глаза. Жадно находил перемены. Похудел, появились едва заметные морщинки на переносице, синева под глазами.
– Саша, – Михель замялся. – Извини. Я испугался. Может, тебя отвезти куда-то?
– Отвези, – устало кивнул я. Мне до ужаса захотелось спрятаться в уюте его машины от хаоса в жизни.
– Куда? – устроившись за рулем, спросил Михель, закуривая.
– Ты же не куришь? – вырвалось у меня против воли.
– Что? – изумленный взгляд Михеля заставил меня смутиться.
– Мне показалось, что ты не куришь.
– Не так давно присел на эту дрянь. Куда тебе отвезти?
– Не знаю, – я напряженно вцепился в пакеты, пытаясь задавить просьбу о том, чтобы Михель побыл со мной и поговорил. Мучительно хотелось обнять его, вдохнуть родной запах, услышать все те нежные прозвища, которые он когда-то нашептывал мне.
– Может быть, выпьем кофе?
– Может быть, – согласно кивнул я.
Согревая руки о чашку с капучино, я любовался Михелем. Он курил. Буднично и незатейливо рассказывал о себе. Почти невесомо подшучивая, и только сжатые до белых костяшек пальцы выдавали его волнение.
– Сань, поговори со мной. Мне так нравится твой голос.
Я вздрогнул. О чем поговорить, Михель? Рассказать тебе все, вот единственное, чего я так хочу. Казалось бы, сбылись наши нелепые желания. Твои жить нормальной жизнью рядом с девушкой, и мое быть этой самой девушкой. Но вот найти дорогу друг к другу мы не можем. Я протянул руку и коснулся пальцев Михеля, поглаживая их так, как это делал раньше. Михель переплел свои пальцы с моими и пересел ближе ко мне. Он, слегка касаясь губами, целовал каждый мой палец. А у меня не было желания сопротивляться этой незатейливой ласке.
– Это безумно и неправильно, но поехали ко мне?
– Поехали, – и пусть я потом пожалею, но сейчас мне нужно снова почувствовать Михеля каждой клеточкой своего тела.
Боже! Это ужасно. Просто ужасно. Я лежал на спине, созерцая потолок. Обнимая Михеля за плечи и чувствуя, как под пальцами перекатываются его мускулы. И не чувствовал ничего. Молча молил о том, чтобы он поскорее кончил и прекратилось это. Разведенные ноги затекли. Там кроме болезненных и неприятных ощущений не было ничего. Ни одного намека на удовольствие. И Михель, мой божественный Михель, страстный, горячий, темпераментный, стонущий, разрывающий на мне одежду, просто не появился. Этот Михель, механически целующий, дарящий дежурные комплименты, занимался сексом так, как будто отрабатывал смену на работе. С закрытыми глазами. С иронией вспомнилось, сколько любовных романов я нашел на полке у Саньки. Прости меня! Я бездарь. Твой первый раз я профукал. Положив его под колеса собственных иллюзий. Ну когда же это кончится? Может, помочь ему? Но Санька девственница, и как мне применить все свое умение, не заронив зерна сомнения в душу Михеля? Простонать ему что ли? Попробую?
– О, Михель, мой Михель! – закрыв глаза, я вспоминал, как он любил меня раньше. И с моих губ непроизвольно срывались слова.
Михель вздрогнул и хрипло прошептал:
– Говори! Не молчи!
– Михель – любовь моя, – продолжал я, проглотив иррациональную обиду.
И механический Михель исчез, он затрепетал, его руки крепче сжали меня, поцелуи, обжигая кожу, порхали по телу, даря удовольствие. Я, уже не притворяясь, выстанывал его имя и выгибался навстречу его рукам, слизывая капельки пота, шептал и шептал снова. Пока не почувствовал, как он замер в последнем толчке, пульсируя и изливаясь.
– Медовый мой… – и он рухнул, придавив меня всей своей массой.
Я нежно оплел его руками и ногами, перебирал чуть влажные волосы. Во мне был такой коктейль чувств, что я не в состоянии был хоть что-то произнести еще. Ошибка. Непоправимая ошибка. Крепко зажмурив глаза, я пытался удержать слезы. Санька! Прости меня.
Михель приподнявшись на локтях, ласково сцеловывал слезы, просочившиеся из-под закрытых глаз и скатывающиеся по вискам на подушку.
– Сашенька, девочка моя хорошая, не плачь. Все хорошо. Ты замечательная. Прекрасная. Лучшая девочка. Не плачь.
– Парни не плачут, да, Михель?
– Что? – Он рывком поднялся с кровати. – О чем ты говоришь?
– Чушь. Не слушай меня, у меня такой бардак сейчас в душе, вот и несу чушь, – я стек с кровати и стыдливо завернулся в простыню. – Можно мне в ванну?
11
Я притих возле кровати Саньки.
– Ты меня, наверное, ненавидишь? Я сам себя ненавижу. Но меня так тянет к нему, Сань. Ничего не могу поделать. Не знаю, кто кого обманывает. Кого мы обманываем. Нам хорошо вместе. Хорошо, пока мы не доберемся до кровати. А там… А там, Сань, я становлюсь сам собой, и только после этого у нас что-то начинает получаться. А Михель... Он не открывает глаза. И зовет меня медовым… Вот такие дела. Я жалок? Сам себя ненавижу…
В кармане загудел телефон:
– Черт, Сань, это мама-Лена, сейчас я с ней поговорю и вернусь. Заодно куплю тебе розы. Кто принес тебе эти дурацкие хризантемы?
Вернувшись в палату с букетом роз, я замер у двери. У кровати сидел Федечка, он, перевернув Саньку, нежно, почти благоговейно втирал крем в спину, не забывая согреть его в руках. Я не мог сдвинуться с места, наблюдая, как медведеподобный Федечка с трепетом ухаживает за Санькой. Закончив все необходимые процедуры, он не спешил уходить. Сев на край кровати, Федечка с обожанием рассматривал лицо Саши.
– Феедь, – мой голос просел от волнения.
– Ох… Саш… Я тут… Вот массаж, все это… – Федечка смутился.
– Федь, ты чего? Хризантемы это ты?
Парень смутился. Спрятав пылающее лицо в ладонях, он скукожился рядом с Санькой.
– Саш, он такой… Я таких никогда и не видел. Его как будто нарисовали, для меня нарисовали. Я, когда его увидел, спать потом не мог. Ты не думай, я ничего такого. Я же все понимаю. Черт!
Я ошалело присел рядом с парнем. Блин, ну это же ненормально? Или нормально? Очешуеть. Вот это история.
– Я это... Пожалуй, пойду, – Федечка, совсем сникший, выскользнул из палаты.
Я бестолково пялился на Саньку.
– Ну и дела. Сааань? Чего делать-то будем?
В легком отупении я плелся домой, пытаясь так и этак уложить Федечкино увлечение Санькой в голове. Но оно не желало укладываться, покалывая своими острыми углами. Где-то на дне души плескалось раздражение и что-то еще, неприятное и вязкое. Неужели я завидую? Завидую тому, с какой нежностью он относится к Саньке? Неудобные вопросы впивались в мозг и проворачивались там ржавым гвоздем. Почему меня никто не любил раньше и не любит сейчас? У Дана я смог вызвать только похоть, для Михеля я стал суррогатом. А Федечка почти с трепетом смотрит на спящего парня? Может, дело не в оболочке, которую я ношу? Пока я копался в себе, ноги по привычке вынесли меня в школьный двор. Тьфу ты. Теперь идти назад. На школьном крыльце я заметил Дана. О! Светлая голова, у меня тут как раз пара вопросов назрело. Неси луч света в мое царство тьмы. И я решительно направился в сторону парня.
– Привет, – я застыл на ступеньку ниже. – С тренировки?
– Да. А ты что тут потеряла? – Дан был явно не очень рад моему появлению.
– Потерять-то ничего не потеряла. Но вот парадокс, думаю, что найду.
– Чего?
– Дан. Давай я задам тебе пару вопросов, а ты не плюнешь мне в душу и тебе зачтется?
– Попробуй.
– Даниил, – вопрос давался мне со скрипом, – скажи, что во мне не так? Почему я не вызываю и грамма нежности?
– Танки не вызывают нежности, Сань.
– Ах ты… Дан, ну что ты за человек? Я понимаю, что не дюйм…
– Ты не поняла, я не про фигуру, тут все хорошо. Ты стала прям такой… аппетитной. Хочется потрогать и не один раз. А вот характер… Ты похожа на танк – ощущение, что абсолютно непробиваемая, напористая и можешь положить под свои гусеницы все что угодно. Постоянно воюешь, ни разу не позволила себе уступить или прислушаться к кому-то. И тут либо задавить тебя, либо ты задавишь. Сань, а мы и так живем в мире постоянной конкуренции, хочется ласки, понимания, хочется мягкости. Хотя бы от своей девушки. Войны и на этом фронте просто не надо. Вот как-то так.
Сегодня явно день сюрпризов. Я шел домой и маленькими порциями переваривал полученную информацию. Я – танк? Может, и танк, но слабость и беззащитность в этом мире наказуема. Разве не так? Еще в детстве мне дали понять, что слабость для большинства повод причинить тебе боль. А открытость обернется против тебя. Уже позже я понял, что если не идти к своей цели, то твоя мечта воплощается в жизнь кем-то другим. Поэтому посторонитесь, я – танк!
12
Я досадливо барабанил пальцами по столику, рассеяно рассматривая гостей. Сегодня у мамы-Лены юбилей. И официальная часть уже благополучно миновала. Хотелось свалить, тем более Михель жил буквально в нескольких шагах отсюда. Повод нашелся, и я, запахивая шубку, поднимая шлейф вечернего платья, чтобы не извозить его в дорожной кашице из снега и грязи, спешил к Михелю. Сегодня я сам себе нравился. Нежно-голубое платье в греческом стиле мягко струилось, волосы уложены золотой короной и открывали шею, не может же такая красота пропасть даром? Подталкиваемый этой мыслью, я спешил к знакомому дому. Взлетев по лестничным пролетам, я замер у знакомой двери, пытаясь унять сердцебиение. Нажимаю кнопку звонка, в предвкушении закусив губу. Мысленно перебирая фразы, которые сейчас скажу Михелю.
– Вам подарок, получите распишитесь… – и в недоумении смотрю на незнакомого парня, открывшего мне дверь. – Где Михель?
– Он в душе, – парень явно растерян.
Пользуясь его замешательством, я отстраняю его от двери и вплываю в квартиру. Ни грамма не сомневаюсь, зачем тут этот парень и почему на нем одно полотенце, но я хочу это видеть. Постель разворошена, вещи хаотично разбросаны по всей квартире. Я тяжело оседаю в кресло. И с какой-то отчаянной надеждой жду, что сейчас Михель выйдет из душа и объяснит, что это не совсем то, о чем я думаю. Смотрю взглядом побитой собаки на Михеля, застывшего в дверях ванной.
– За что же ты так? А как же НОРМАЛЬНАЯ жизнь?
– Сань… – Михель досадливо оглядывает меня с ног до головы. – Сань, ты почему здесь?
– Михель… – мои губы дрожат. – Михель, объясни мне, что это?
– Сань, давай я вызову тебе такси, уезжай, – он не делает даже попытки оправдаться.