- Перестань!
Но Энжи хихикала не меньше Мелиссы, и каким-то образом они очутились на тихой Ловиси-стрит, прошли бензоколонку и заколоченный магазин здорового питания, нашли дом Петракисов и на цыпочках поднялись на веранду. Увидев перед собой входную дверь, Эн-жи засомневалась, но Мелисса сказала:
- Подумай ради бога, старуха в доме престарелых, а он даже не узнает.
И, сделав глубокий вдох, Энжи подсунула письмо под дверь. Всю дорогу назад до Парнелл-стрит они бежали, хохоча так, что едва не задохнулись…
…А утром Энжи проснулась, бормоча: «О боже, о боже, о боже», еще до того, как окончательно вынырнула из сна. Целый час она лежала в кровати, безмолвно и отчаянно молясь, чтобы вчерашний вечер оказался сумасшедшим, кошмарным сном и чтобы, когда она полезет в рюкзак, письмо еще лежало там. Но к ужасу своему знала: надеяться не на что, и в отчаянном броске к телефону даже не потрудилась заглянуть в рюкзак.
- Ну ведь ты его не подписала, - попыталась успокоить ее Мелисса. - Этого не отнимешь.
- Я тебе соврала, - выдавила Энжи. Подруга не ответила. - Пожалуйста, - взмолилась Энжи, - ты должна со мной пойти. Пожалуйста.
- Ладно, - наконец откликнулась Мелисса. - Собирайся. Сейчас же. Встретимся на месте.
Поскольку Энжи жила ближе, то к дому Петракисов она пришла первой, но не намеревалась звонить до появления Мелиссы. Вышагивая взад-вперед по веранде, она проклинала себя, била кулаками по бедрам и размышляла, нельзя ли переселиться к сестре отца, тете Пегги в Гранд-Рейпидс, когда соседка крикнула ей, что Петракисы уехали из города на какое-то семейное сборище.
- Еще вчера днем уехали. Просили присмотреть за домом, потому что до воскресного вечера не вернутся. Вот почему я сейчас здесь.
Она предостерегающе улыбнулась Энжи, а после вернулась к себе в дом.
Но ее очень большая собака осталась на крыльце. Пес, казалось, был размером с машину «виннебаго» и, очевидно, уже проникся неприязнью к Энжи.
- Хорошая собачка, - сказала она, и пес зарычал.
Когда она попробовала: «Эй, золотко» (так ее отец обращался ко всем животным), пес оскалился, и шерсть у него на загривке стала дыбом. Потом он лег, застыв в позе бдительного стража.
- Обычно я умею хорошо ладить с собаками, - грустно заметила Энжи.
- Ну, мы просунули его под дверь, значит, оно не может быть очень далеко, - констатировала появившаяся наконец Мелисса. - Может, подцепить его палкой или проволочной вешалкой?
Но всякий раз, когда они смотрели на соседский дом, то видели, как в окне колышется занавеска, и в конце концов ушли, раздумывая, что бы еще предпринять. Делать было нечего, и вскоре горло у Энжи настолько распухло от стараний не плакать, что стало больно говорить. Она проводила Мелиссу до автобусной остановки, и на прощание подруги обнялись так, словно никогда не увидятся.
- Знаешь, - сказала Мелисса, - мама говорит, что ничего не бывает так страшно, как собственные выдумки. Ведь с ужасами из твоего воображения ничто не сравнится. Поэтому… ну, может… знаешь…
Но она прервалась, так и не закончив. Еще раз обняв Энжи, Мелисса поехала домой.
Оставшись дома одна, Энжи тихонько сидела на кухне и продолжала не плакать. От этого болело все лицо, а веки казались невероятно тяжелыми. В голове было пусто и звонко, за что она мысленно благодарила небеса. Так продолжалось, покуда с баскетбола не вернулся Марвин. Поскольку он был мельче всех остальных, его часто толкали, и домой он приходил весь в синяках и ссадинах. Энжи даже думала, что он прибавит в росте или способности прыгать выше, но пока ни того, ни другого не наблюдалось. Сейчас он посмотрел на сестру, сделал пас невидимым мечом и тихонько спросил:
- Что стряслось?
То ли дело было в неожиданном хрипловато-мягком тоне, то ли в том, что он вообще задал этот вопрос. Какова бы ни была причина, Энжи вдруг разразилась отчаянными слезами, ярость которых обращалась исключительно на нее саму: и за то, что вообще написала Джейку Петракису, и за то, что расплакалась сейчас. Она махнула Марвину: мол, убирайся, но - к величайшему ее изумлению - брат терпеливо ждал, когда она затихнет. Наконец слезы ее иссякли, и он повторил вопрос:
- В чем дело, Энжи?
И Энжи рассказала. Она уже собралась добавить: «Если попробуешь улыбнуться, Гуталакс…», когда вдруг сообразила, что в этом нет нужды. Марвин чесал в затылке, хмурясь так, что повязка ползала по лбу, а потом внезапно сунул руки в карманы, запрокинул голову - прямо-таки образчик веселой беспечности - и почти небрежно сказал:
- Я мог бы вернуть этот конверт.
- Ну да, конечно. - Энжи даже головы не подняла. - Ага.
- Нет, мог бы! - Марвин тут же стал самим собой, и куда только подевались небрежность и беззаботность: - Я много чего могу.
Намочив бумажное полотенце, Энжи попыталась вытереть заплаканное лицо.
- Хотя бы одно назови.
- А вот и назову! Помнишь, в какой почтовый ящик ты его опустила?
- Под дверь подсунула, - пробормотала Энжи. - Я подсунула письмо под дверь.
Марвин хихикнул.
- Ух, как «валентинку»!
У Энжи не нашлось сил дать ему подзатыльник, но все равно она вскинула руку - хотя бы для порядка.
- Я могу заставить бумажку просто вылезти из-под двери. Или, готов поспорить, саму дверь смогу открыть, если никого нет дома. Для нас, ведьм, это проще простого.
- Петракисы только в воскресенье вернутся, - сказала Энжи. - Но там есть соседка, она за их домом следит, как ястреб. А когда не торчит у окошка, огромную собаку выпускает. Даже будь ты самая крутая ведьма на свете, не стоит связываться с этим волком-оборотнем.
Марвин, который, как знала Энжи, побаивался больших собак, снова почесал затылок.
- И вообще, это слишком просто. Никакого веселья, так что забудь. - Он сел рядом с сестрой, совершенно поглощенный проблемой. - А как насчет… Нет, это для малышей, с таким любой справится. Но есть одно заклинание… Могу заставить письмо самоуничтожиться, прямо в доме - как в старом телесериале. Останется только горка пепла, они соберут ее пылесосом и даже не заметят. Как тебе идея?
Не успела Энжи высказаться, как парнишка уже тряхнул головой.
- Все равно слишком просто. Детское заклинание, для начинающих. Терпеть их не могу.
- Чем проще, тем лучше, - серьезно сказала Энжи. - Я люблю, когда просто. К тому же ты и есть новичок.
Марвин тут же возмутился, и его обычный альт превратился в обиженный писк.
- А вот и нет! Никакой я не новичок! - Вскочив, он затопал ногами, чего с двух лет не делал. - Знаешь что… за это… за это… я верну тебе письмо, но не скажу как. Сама увидишь, и все!
Он сердито направился в свою комнату, но Энжи окликнула его. Первый лучик надежды блеснул ей, казалось, впервые за целое столетие.
- Ладно, великий и ужасный король ведьм. Чего ты хочешь? Повернувшись, Марвин уставился на нее недоуменно.
- За просто так ничего не бывает, это ведь твои слова? Ну, какова твоя цена спасения моей жизни?
Если бы голос Марвина стал еще выше, его услышали бы лишь летучие мыши:
- Я тебя спасаю, а ты думаешь, я чего-то хочу взамен? Юлий Санта-Клаус! - Это было единственное ругательство, которое ему позволялось. - Да что с тебя взять-то? Разве что…
Незаконченная фраза повисла в воздухе.
- Разве что? - подстегнула Энжи.
Зацепившись рукой за косяк, Марвин качнулся в кухню, растянув губы в пиратской ухмылке.
- Ненавижу, когда ты зовешь меня Гуталакс. Сама знаешь, что ненавижу, и все равно так делаешь.
- Ладно, больше не буду. Никогда. Честное слово.
- М-м. Мало. - Усмешка стала определенно зловредной. - Думаю, тебе две недели следует звать меня «о Великий».
- Что? - На минуту забыв про свое горе, Энжи вскочила. - Ты всерьез, Гуталакс?.. Две недели? Не выйдет!
Целое мгновение они в ярости мерили друг друга взглядами, но наконец Энжи сказала:
- Не перегибай палку. Неделю. Неделю и не больше. И когда никого рядом не будет.
Марвин скрестил на груди руки.
- Десять дней. С этого момента. Энжи все еще смотрела на него свирепо.
- Тебе нужно это письмо? - спросил Марвин.
- Да.
Марвин ждал.
- Да, о Великий.
Марвин победно протянул ей руку ладонью вверх, и Энжи по ней хлопнула.
- Когда? - спросила она.
- Сегодня вечером. Нет, завтра, сегодня я иду в кино с Сунилом и его родителями. Завтра.
Он неспешно ушел, а Энжи вздохнула с облегчением. Жаль, нельзя сказать Мелиссе, что все, кажется, образовалось. Остаток дня она провела, пытаясь делать вид, будто ничего особенного не происходит - самая обычная суббота и самая обычная, всем довольная Энжи. Когда Марвин вернулся из кино, то весь вечер читал комиксы «Хеллбой» в обществе котенка Миледи. Миледи еще лежала у него на животе, когда Энжи устала за ним подглядывать и пошла спать.
Но утром в воскресенье брата в его комнате не оказалось. Это Эн-жи почувствовала, едва проснувшись.
Она понятия не имела, куда и почему он мог подеваться. Она-то считала, что он будет творить свое таинственное заклинание у себя в комнате и под строгими взглядами своих наставников-магов. Но его там не было, и завтракать он не спустился. Энжи сказала маме, что вчера вечером они засиделись допоздна у телевизора и лучше оставить Марвина в покое. Когда после завтрака миссис Люк заволновалась, Энжи сама зашла в его комнату и сообщила, что Марвин увлеченно готовит домашнее задание к уроку рисования и не хочет разговаривать. Обычно ей бы такое с рук не сошло, но родители собирались на концерт, а ее оставили с привычными наставлениями покормить и напоить кошку, двадцатку на шкафу употребить на что-нибудь более или менее полезное для здоровья и «время от времени» заглядывать к Марвину, иными словами почаще. («В тот день, когда мы тебя об этом не попросим, - заявил как-то мистер Люк, потому что Энжи восстала против выполнения этой обязанности, - мальчишка, наверное, украдет каяк и отправится на Таити». Энжи не нашла слов возражения.)
Одна в пустом доме (более одинокая, чем когда-либо) Энжи ходила кругами, слонялась из комнаты в комнату, решительно не зная, что теперь делать. Прошли часы, а брат все не возвращался, и она поймала себя на том, что зовет его вслух.
- Марвин! Марвин, если ты меня с ума стараешься свести… О Великий, где ты? Возвращайся немедленно и плевать на дурацкое письмо. Просто вернись!
Некоторое время спустя она и это делать перестала, потому что сама испугалась дрожи в собственном голосе, от которой становилось еще страшнее.
Но как это ни странно, она постоянно чувствовала присутствие брата. Она то и дело оборачивалась, думая, что он вот-вот подкрадется, чтобы ее напугать - любимая игра с тех пор, как малыш научился ходить. Но нет. Никого.
Около полудня в дверь позвонили, и Энжи едва не споткнулась о собственную ногу, так спешила, хотя и не надеялась (почти не надеялась), что это Марвин. На пороге стояла Лидия. Энжи совсем забыла, что в воскресенье после полудня прислуга приходит убираться. Увидев ее, улыбающуюся, на пороге, Энжи бросилась старушке на шею и разрыдалась:
- Лидия, scorro, помоги мне! Ayudame, спаси нас, Лидия! Испанских слов она нахваталась у домработницы, когда была еще
слишком маленькой, чтобы понять, что учит чужой язык.
Лидия взяла Энжи за плечи и, чуть отстранившись, заглянула ей в лицо.
- Chuchi, dime que pasa cogito?[1]
Чучей[2] Лидия звала Энжи с раннего детства, так и не объяснив ни происхождения, ни смысла этого слова.
- Марвин, - прошептала Энжи. - Марвин пропал.
Она бросилась объяснять про письмо и обещание Марвина, но Лидия только кивнула и, не задавая вопросов, твердо сказала:
- El Viejo puede ayudar.[3]
Слишком отчаявшаяся, чтобы обращать внимание на грамматику, Энжи решила, что речь идет о Йемайе, старухе с фермерского рынка, которая сказала Марвину: мол, он brujo.
- А, ты про la santera, - сказала она, но Лидия сильно ее встряхнула.
- Нет, нет, El Viejo. Ты к нему сходи, попроси о встрече с El Viejo. Solamente El Viejo. Los otros no pueden ayudarte.[4]
Энжи спросила, где ей искать El Viejo, и Лидия отправила ее в лавочку сантерии на Боуэн-стрит. Она даже набросала ей карту, а потом удостоверилась, что Энжи взяла с собой деньги, поцеловала в щеку и, благословляя, коснулась лба.
- Cuidado, Chuchi[5] , - с веселой серьезностью сказала она.
И вот уже Энжи бежала к автобусной остановке на авеню Гонса-лес, чтобы сесть на тот же рейс, каким ездила в школу. На сей раз ехать пришлось гораздо дальше.