Тут надо знать, что со свиньей у местный азиатов связано какое-то поверье, настолько скверное, что они предпочтут скорее нырнуть в нужник, чем коснуться этого безобидного животного. Употребление свинины в пищу у них считается святотатством, а сравнить местного жителя со свиньей – это в сто раз хуже, чем назвать его кастратом и сыном ослицы.
- Ты… Ты… - лицо иудейского понтифика приобрело свекольный цвет, - ты ответишь за это, прокуратор!
- О, я не ослышался? Этот человек угрожал наместнику Рима? – я повернулся к стоявшим у дверей Марцию Германику и Игенсу Публию, - вы слышали?
- Так точно, префект! – хором ответили центурион и претор.
- Надеюсь, Каиафа, ты понимаешь, насколько неудачно выразился? Не желаешь ли принести извинения, или будем считать твои слова официальной позицией синедриона?
Тот покраснел еще сильнее и выдавил из себя:
- Извини, почтенный. Я испытываю трудности с латынью. Я хотел сказать, что ты ответил на мой вопрос, и я признаю, что это я, а не ты ошибся в толковании римского закона.
- В таком случае, недоразумение исчерпано. Хотел ли ты спросить у меня что-либо еще?
- Да, с твоего позволения. Этот Иешуа из Назарета объявил себя сыном бога.
- Вот как? Не иначе, как сыном Меркурия, который у эллинов зовется Гермесом, а в ваших краях - Тотмесом. Такое родство объясняло бы дар убеждения, имеющийся у этого юноши. Как известно, Гермес был отцом Автолика и прадедом Одиссея, прославившегося своим хитроумием во время троянской войны и после, на родной Итаке. Все это описано в «Илиаде» и «Одиссее» Гомера.
- Что я слышу, прокуратор! Ты в это веришь?
- Почему бы и нет? – я совершенно искренне пожал плечами, - Гомер заслуживает доверия, поскольку сам великий Аристотель рекомендовал его сочинения Александру, царю Македонии, который завоевал половину мира и сам был, возможно, сыном бога Аполлона, покровителя наук и искусств, вещающего через оракул, что в Дельфах.
- Я говорю об истинно сущем боге, - сказал Каиафа, - а не о богах, выдуманных вашим Гомером…
Здесь мне следовало возмутиться. Я с силой ударил обоими кулаками по столу.
- Ты в своем ли уме, что насмехаешься над богами Рима?! Может быть, ты также находишь забавной выдумкой легионы VI «Феррата» и X «Фретенсис»? Хочешь увидеть поближе их аквилы, чтобы сравнить с твоим истинно сущим богом? Клянусь Юпитером, я могу это устроить. И в Иерусалиме будет самая веселая пасха с того раза, когда халдеи сравняли с землей ваш предыдущий храм. Что скажешь, иудейский жрец?
- Прости, прокуратор! Снова моя латынь хромает. Я лишь хотел сказать, что этот галилеянин выдавал себя не за сына одного из богов, описанных Гомером, а за сына того бога, которому поклоняемся мы.
- Так следи за свой латынью, а то как бы и тебе не захромать. И какое, скажи, мне дело до похождений ваших здешних богов?
- По нашему закону, прокуратор, сказать такое – значит совершить святотатство. За это побивают камнями.
- Вот как? – я повернулся к Марцию и Игенсу - вы слышали? Этот жрец угрожает побить меня камнями за то, что я непочтительно высказался о его божке.
Каиафа всплеснул руками:
- Не тебя, не тебя! Ты не понял, прокуратор…
- Префект, разреши, я дам этой азиатской свинье в рыло, - перебил его Марций.
Чувства бравого центуриона были мне понятны, но… Я вздохнул.
- Не разрешаю. Наша задача - цивилизовать аборигенов. А оттого, что ты дашь ему в рыло, он не цивилизуется. Это понятно?
- Так точно, префект.
-… Поэтому, - заключил я, - просто выведи его вон.
4
«Клавдия Прокула Юстина приветствует Понтия Пилата.
Дорогой муж и друг мой, не прошло десяти дней, как ты уехал в этот мерзкий Иерусалим, а я уже безумно скучаю. Насколько лучше здесь, в Кесарии: прохлада, чистая вода, приличные люди. Впрочем, и тут не без досадных казусов. Вчера была на обеде у тетрарха Антипы. Он сам, и его супруга, достойная Иродиада, весьма удручены, а их маленький сын Агриппа и дочь, Саломея, тоже еще почти ребенок, были чуть ли не в слезах. Оказалось, ты отправил им ученого ритора, который сразу очаровал их своей обходительностью. А через день вдруг прислал за ним конвой, и его увезли на экзекуцию в Иерусалим…»
Вот это была плохая неожиданность. Плохая и загадочная. Не отрываясь от чтения, я приказал:
- Центуриона Марция сюда.
«… Офицер из местных был, к тому же, груб. Бедного ритора на глазах у детей связали и избили. Мне было стыдно за твоих подчиненных, ведь по ним судят о тебе и о Риме…»
Вошел Марций:
- Слушаю, мой префект.
- Экзекуция над разбойниками уже началась?
- Так точно. В полдень, как ты и приказал.
- Сколько разбойников?
- Так трое же, как и было…
- Было трое, центурион! – перебил я, - Было, пока я не отпустил этого Бар Аббу, как положено по императорскому эдикту об амнистиях. Значит должно остаться двое! Откуда третий?
- Не могу знать… Это в канцелярии…
- Отставить детский лепет! Возьми два десятка катафрактариев и рысью туда! Лишнего – снять и, если он еще живой, пусть им займется лекарь.
- Префект, а который из них лишний-то?
- Тот, которого я отправлял к тетрарху. Иешуа из Галилеи. Разберись на месте, как он там оказался, и кто его подвесил вопреки моему приказу.
- Понял. Разреши исполнять?
- Бегом! – рявкнул я.
Центурион исчез за дверью, только слышно было, как грохочут по мраморным ступеням его подкованные медными гвоздями калиги.
Я отпил из кубка вина, разбавленного родниковой водой, и вернулся к письму
«… Все из-за этого проклятого Иерусалима, где люди звереют от духоты и фанатизма. Твое присутствие там все равно ничего не решает. Скорее он сделает тебя безумным, чем ты исправишь его нравы. Приезжай лучше в Кесарию. Управлять провинцией можно и отсюда. А сейчас мне неспокойно за тебя. Я еще до рассвета дала это письмо лучшему наезднику из охраны, которую ты мне дал. Юноша поклялся, что полетит, как ветер и будет в Иерусалиме через час после полудня. Жду вестей. Люблю тебя. Твоя Юстина.»
Ого! Кто же этот парень, способный за полдня доскакать от Кесарии до Иерусалима?
- Вестового, что принес письмо – ко мне, - распорядился я.
Через несколько минут вошел молодой декурион.
- Ты звал меня, префект?
- А, вот оно что. Аскер Сармат. Конечно, кто же еще может лететь как ветер.
- Мой старший брат может, - совершенно серьезно ответил Аскер, - он служит в Мезии. Мой отец тоже мог, но сейчас ему уже пять десятков зим и он толстый.
- Что ж, Сармат. Вот тебе аурей в знак моей благодарности. До завтрашнего утра ты свободен. Непременно выпей за здоровье отца и брата.
- Хей! - воскликнул юноша, подбрасывая золотую монету на ладони, - командир щедр! Если будет нужен быстрый наездник – пускай командир всегда зовет Аскера!
Миг – и он исчез.
Гадес и вороны! Вот на таких простых ребятах и держится мир!
5
Эту часть повествования я излагаю с чужих слов, которых, впрочем, выслушал вполне достаточно, чтобы представить себе все, что происходило в середине дня на Лысой горе.
- С дороги! Живо с дороги, бараны! – небольшой отряд катафрактариев врезался в толпу, расшвыривая замешкавшихся ударами тупых концов копий. Почти не снижая скорости, кавалеристы выехали к лобному месту.
- Старшего ко мне! – заревел Марций, спрыгивая с коня, - чтоб мигом был здесь!
Старший команды экзекуторов уже бежал к нему на полусогнутых.
- Докладывает опцион Гай Лонгин…
- Отставить, Гай - перебил центурион, - потом доложишь. Показывай, где тут у тебя висит этот… из Галилеи, который на «И».
- Иешуа? Вот он, на среднем кресте.
- Гм. Он живой вообще?
Лонгин взял у стоящего рядом легионера длинную пику и легонько ткнул висящего в ребра. Тот едва заметно вздрогнул и снова обвис на веревках.
- Докладываю: живой.
- Сам вижу, что живой. Приказано снять. Одного из своих отправляй за лекарем. Быстро!
Марций махнул рукой катафрактариям, и двое из них тут же образовали из своих тел нечто вроде живой лестницы. Забравшись на их плечи, центурион перерубил мечом веревки, которыми были прикручены к перекладинам руки распятого. Тело сползло вниз, где его подхватили и уложили на землю.
- Тащите его в тень и облейте водой. Но пить не давать, пока лекарь не разрешит… Так, а это еще что такое? Этих кто сюда пустил?
Двое знатных туземных жрецов в сопровождении храмовой охраны взбирались на гору, эмоционально жестикулируя.
- Центурион! Зачем ты снял казненного!? – выпалил один из них, едва успев отдышаться.
- По приказу префекта. А теперь быстро кругом и марш отсюда. На месте экзекуции посторонним находиться не положено.
- Центурион, мы уйдем, но сперва дай поглядеть на тело. Мы должны убедиться, что этот мошенник мертв.
Марций молча поднял над головой кулак и дважды растопырил пятерню. Мигом подбежал десяток бойцов во главе с декурионом.
- Плавт, выпроводи этих баранов.
- Слушаюсь!
- Но центурион, - возмутился один из жрецов, - этот Иешуа говорил, будто после смерти воскреснет! Пойдут слухи…
Марций не удостоил его ответом, а лишь добавил к предыдущему приказу уточнение:
- Будут ерепениться – без разговоров бей в рыло. Понятно?
- Так точно! – ответил декурион.
Центурион кивнул и направился в навстречу к опциону Гаю Лонгину, который шагал вверх по склону в сопровождении благообразного пожилого джентльмена из местных.
Плавт, тем временем, обратился к жрецам с выразительной фразой из пяти слов, среди которых в официальной переписке могло быть употреблено только два: «на» и «отсюда».
- Бардак у тебя, опцион, - недовольно пробурчал Марций, - уроды какие-то ползают по служебной территории.
- Виноват! Сейчас распоряжусь…
- Не подпрыгивай, я сам распорядился. Это кто с тобой?
- Врач.
- О! – сказал центурион, уважительно поклонившись, - Марций Германик к вашим услугам, почтенный.
Медик для него, как и для любого легионера, стоял на втором месте после начальства. Кто, спрашивается, заштопает тебе продырявленную в бою шкуру? Вот то-то и оно…
- Иосиф из Аримафеи к вашим, - врач так же уважительно поклонился, - ну, и где тут больной?
...Через немного времени, центурион вместе с катафрактариями отбыл, увозя в повозке Иешуа вместе с врачом. Опцион Гай Лонгин подошел к своим отдыхающим бойцам, молча отобрал бурдюк со смесью вина и холодной воды, и сделал несколько добрых глотков.
Один из ветеранов, пользуясь случаем, спросил:
- А кто он такой, этот Иешуа?
- Просто так интересуешься? – фыркнул Лонгин, вытирая ладонью губы.
- Вроде того. Какие-то местные болтали, что он сын главного здешнего бога…
- Ну, скорее не сын, а родственник… И не здешнего бога, а… Короче, парни, Марций говорит, префект письмо от жены получил. Ну, жена его сами знаете, кому внучатой племянницей приходится.
- Да, говорят, самому божественному Октавиану Августу…
- Точно! Прочел префект – и сразу за Марцием. Кто, говорит, так-перетак вашу мать и бабку подвесил этого парня? Быстро вернуть все, как было и разобраться. Вот они и разбираются. Пока повозку подгоняли, Марций ко мне: докладывай, опцион, кто притащил сюда этого Иешуа и распорядился его вешать.
- А ты чего? – спросил ветеран.
- А чего я? Мне приказ передал этот местный, из вспомогательных войск, Иуда Искариот. Подпись и печать префекта на месте. Только я теперь так прикидываю, что они, похоже, поддельные. Но это пусть там, наверху, разбираются. Так-то парни.
- Это что же выходит, - пробормотал ветеран, - выходит, этот Иешуа может быть потомок Октавиана Августа? Вот из-за чего такой тарарам…
- Цыц, - одернул его Лонгин, - это не нашего ума дело, откуда здесь побочные дети божественного Августа взялись и с кем они гуляли. Так что потише тут, а то смотри, местные уже уши наставили. Иди, кстати, шугани их отсюда. Мне и так мне уже влетело от Марция за непорядок. Шляются тут всякие.
6
После доклада Марция и предъявления приказа с довольно искусно подделанными подписью и печатью, я очень хотел поговорить по душам с неким Иудой Искариотом, офицером вспомогательных войск. Но этому желанию не суждено было сбыться: к вечеру вегилы доложили, что означенный Иуда мертв. Собственно, речь шла о довольно грубой имитации самоубийства. Трудно поверить, что человек может дважды ударить себя стилетом в живот, а потом самостоятельно повеситься на ветви дерева неподалеку от торгового тракта… Солдаты, ездившие к тетрарху Ироду Антипе вместе с Иудой, конечно, ничего не знали. Оставался еще шанс, что сам тетрарх что-либо разведал, поскольку его сеть осведомителей простиралась на всю провинцию. Я решил, что это неплохой повод нанести Ироду визит, а заодно отдохнуть неделю-другую в собственном поместье.
Рано поутру, оставив Марция своим заместителем, я с полусотней охраны, отбыл в Галилею. Также я взял с собой Иешуа, и, на всякий случай, местного лекаря, Иосифа. Неудачно угодивший на крест философ еще не вполне оправился, с трудом мог говорить, а порой впадал в беспамятство.
Таким образом Каиафа, явившийся в преторию незадолго до полудня, чтобы узнать о местонахождении тела казненного назареянина, наткнулся на неприветливого центуриона. Марций имел от меня строгий приказ разговоров с местными жрецами не разводить, так что вопрос, почему в одной из трех могил нет тела, остался без ответа.
Как мне доложили позже, бравый центурион предложил Каиафе на выбор: или выметаться из претории самостоятельно, или быть вышвырнутым. Понятно, что жрец выбрали первое.
Затем явилась заплаканная молодая женщина, некая Мария из Магдалы, приходившаяся Иешуа то ли женой, то ли подругой, и тоже стала спрашивать про тело. Марций и ее хотел было выгнать, но потом пожалел, тем более, на счет разговоров с симпатичными местными девчонками я ему никаких особых указаний не оставлял. Конечно, запрет на разглашение служебной информации действовал и в этом случае, но не настолько строго.
Центурион пригласил ее посидеть в саду и перекусить, а за едой объяснил приблизительно следующее:
- Вот ты сама подумай, куколка, зачем живому человеку лежать в могиле?
- Незачем, - согласилась Мария.
- Правильно мыслишь, - одобрил он, - теперь рассуждаем дальше. Если этот твой парень жив, то куда ему идти?
- Так он жив? – недоверчиво спросила она.
- Слушай, красотка, ты человеческий язык понимаешь? Я сказал «если». Так куда бы он пошел?
- Не знаю…