Константин Сергиевский. Позолоченная клетка.
Мне снова приснилось море. Не тёплое южное, нет, - скорее, местечко где-нибудь в глухой провинции на севере Европы. Чуть зеленоватые волны с белыми пенными верхушками, лениво наползающие на узкую полоску песчаного пляжа, разлапистые сосны на приземистых сонных дюнах. А над всем этим – яркое синее небо и оранжевый круг солнца, застывший невысоко над горизонтом.
В последние годы мне редко снятся такие сны. Обычно из ночи в ночь меня преследует один и тот же кошмар. Я мечусь по нашему замку, пытаясь найти выход, но один коридор сменяется другим, впереди пройденных дверей возникают новые, лестницы башен вьются нескончаемой спиралью, и вместо того, чтобы подняться наверх, я снова оказываюсь в самом низу. Я спешу, а сзади меня чувствуется приближение чего-то зловещего, бесформенного, неназываемого. Я не в состоянии понять сущность невидимого преследователя, но откуда-то знаю,что стоит мне остановиться – и со мной случится нечто ужасное. Что-то такое, что страшнее смерти, которую я как раз готова принять как избавление.
Смерть наступает не только тогда, когда заканчивается жизнь, она приходит и когда жизнь останавливается. Ты можешь продолжать ходить, есть, дышать. Ты можешь о чём-то думать, что-то говорить, выполнять какие-то привычные действия. Но это жизнь в биологическом смысле, а не в человеческом понимании. Разум говорит мне, что я жива, но в глубине души чувствую, что превратилась в говорящий, ходячий труп, в повадках которого осталось так мало от прежней меня.
Я просыпаюсь и сажусь на край своей королевской кровати, откинув в сторону задёрнутую на ночь шторку балдахина. Какое-то время неподвижно сижу и бездумно оглядываю роскошную обстановку своей спальни. Мне всё здесь знакомо – от мельчайшей трещинки в побелке сводчатого потолка до последней ворсинки на устилающем пол узорчатом ковре.
Не помню, как вчера добралась до постели, наверняка меня опять принёс сюда Ричард. В последнее время за ужином я больше пью, чем ем, и часто не помню, чем кончился вечер. Впрочем, я совершенно не ощущаю, что вчера переусердствовала с выпивкой. В этом мире нет места телесным немочам. Здесь никогда не бывает похмелья и простуд, да и изнурявших меня в прежней жизни болезненных месячных тут тоже нет.
Не знаю почему, но в моей памяти вновь всплывают воспоминания о нашей первой встрече.
Был канун Дня Всех Святых, и я была приглашена на посвящённую этому мероприятию вечеринку, её организовал на своей вилле владелец иллюстрированного журнала, на которого я в тот момент работала. Мой наниматель был своего рода медиамагнататом – само собой, по нашим, провинциальным меркам. Помимо журнала, он издавал две газеты и владел тремя кабельными каналами и двумя радиостудиями, работающими в УКВ-диапазоне.
Вечеринка, на которую меня пригласили, организовывалась для полусвета. Для тех, кому не суждено подняться до статуса аристократии и светского бомонда, но чьё самомнение внушает своим владельцам твёрдую уверенность в том, что они люди, добившиеся жизненного успеха, сумевшие подняться над окружающей серой людской толпой. Модели из средней руки рекламных агентств, ещё не успевшие обзавестись богатыми покровителями, киноактёры, играющие на второстепенных ролях в мыльных операх, репортёры таблоидов, ведущие телешоу на малорейтинговых кабельных каналах и тому подобный творческий сброд. Да, я тогда была одной из них – подающий надежды, молодой и талантливый фотограф, мечтающий о мировой славе, но вынужденный зарабатывать на жизнь фотосессиями для бульварных журналов.
Погода стояла тёплая, столы для фуршета были расставлены прямо в саду перед домом. Весьма среднее качество напитков и закусок компенсировалось обилием того и другого. Расставленные на столах пластмассовые светильники в виде светящихся тыкв создавали немного мистическую атмосферу. На небольшом подиуме терзала электрогитары приглашённая рок-группа, разряженная и загримированная под вампиров. Гости тоже щеголяли в подобающих празднеству костюмах разнообразной нечисти, большинство этих нарядов я сочла слишком нелепыми и совершенно безвкусными.
Я скромно стояла немного в стороне от гостей, держа в руках свой профессиональный «Кэнон» с увесистым, внушающим уважением телевиком, и оглядывалась в поисках заслуживающих запечатления сцен, по привычке мысленно кадрируя по горизонтали и вертикали окружающую обстановку. Тогда я и заметила человека, ставшего потом моим мужем.
Одетый во всё чёрное, он, как и я, стоял немного в стороне от гостей. Прислонившись спиной к стволу дерева, он, казалось, был погружён в раздумья. На незнакомце был чёрный шёлковый плащ, концы которого были скреплены на груди крупным ярким камнем в золотой оправе. Широкие рукава камзола и обтягивающие штаны были расшиты золотыми нитями, лоб прикрывала столь же старомодная шляпа с широкими краями, над которой развевался иссиня-чёрный плюмаж. На боку у незнакомца, скрытая складками плаща, висела тонкая шпага с витой позолоченной гардой, он легонько придерживал её эфес рукой, покрытой перчаткой из тонкой, хорошо выделанной кожи. Его костюм вовсе не казался карнавальным, он выглядел привычной одеждой, частью естественного образа этого человека.
Я не знала, какого мистического персонажа должен был изображать этот костюм, и мысленно дала незнакомцу прозвище Чёрный Принц. Будучи профессиональным фотографом, я просто не могла упустить столь колоритный типаж.
Я поймала его в объектив аппарата и мягко нажала на спуск. Всполох вспышки вывел его из мрачных раздумий, он вздрогнул и схватился за рукоять шпаги. Этот жест показался мне ужасно смешным.
«Простите, я не хотела вас напугать», - сказала я, подойдя к нему вплотную.
«Меня трудно напугать, - улыбнулся он. – Я вздрогнул от неожиданности, поскольку был ослеплён… вашей красотой».
Он протянул мне руку совершенно особым движением – совсем не так, как для рукопожатия, и не так, как протягивают её, приглашая на танец. Он подал обтянутую тонкой кожей перчатки ладонь так, словно мы знакомы уже много лет, жестом, одновременно приглашающим и не терпящим отказа, который нельзя не заметить или проигнорировать. Пожалуй, так протягивают руку, когда требуют вернуть принадлежащую тебе ценную вещь.
Я неловко подала левую руку, в правой у меня был фотоаппарат. Его пальцы охватили мои бережно и сильно, и он мгновенно притянул меня к себе. Загадочный чёрный принц выше меня на полголовы, чтобы посмотреть ему в глаза, я вынуждена поднять подбородок. Он чуть наклонил голову мне навстречу, и наши губы почти соприкоснулись. На мгновенье мне показалось, что он собирается меня поцеловать. Это чересчур для первой минуты знакомства, я понимала, что не следует допускать подобных вольностей, и должна если и не оттолкнуть нахала, то хотя бы отстраниться. Но словно что-то сковывало в тот миг мои движения, и я покорно и неподвижно замерла в его объятиях. С минуту мы стояли молча, изучая друг друга. У него были красивые черты лица, умные серые глаза, волевой подбородок. Красота и скрытая сила, так я подумала в тот момент.
Наконец, минуту спустя, он отпустил мою руку. Словно опомнившись, я глубоко вздохнула и отступила на полшага назад.
«У вас чудесные глаза, - сказал он мне, - я едва в них не утонул».
Я рассмеялась этой плоской банальности, словно выдернутой из сценария малобюджетного сериала, как будто бы эта неуклюжая шутка была верхом остроумия. И в то же мгновение почувствовала, как будто бы что-то неуловимо изменилось, и в окружающем мире, и внутри меня.
Я не верю в любовь с первого взгляда, о которой так часто пишут в книжках. Любовь – это слишком сложное душевное состояние, и чтобы кого-то полюбить, надо сначала узнать и понять человека, а для этого требуется немалое время. Но если говорить о внезапно вспыхнувших чувствах, то это действительно бывает, и мне на собственном опыте довелось в этом убедиться. В то самое мгновение, когда мы стояли, немного смущённо разглядывая друг друга, я вдруг остро поняла, что хочу его. Это были исключительно плотские желания, ничего общего не имеющие с тем возвышенным чувством, что принято называть любовью. Да, я хотела его, моя голова шла кругом при мысли о том, как он сжимает меня в объятиях, жадно приникает своими губами к моим устам.
Спустя всего полчаса мы уходили с вечеринки, взявшись за руки, так, словно были знакомы уже много лет. Я не из тех женщин, что тащат мужчину в постель, едва с ним познакомившись. Но эту ночь мы провели в моей постели. Эту и все последующие, на протяжении неполных двух недель.
Мне не раз доводилось слышать выражение про стены, которые давят, но в прежней жизни мне не суждено было испытать это ощущение. Казалось, что стены моей спальни движутся навстречу друг другу, совсем понемногу, незаметно для глаза, по миллиметру в день. Но меня не покидало тревожное чувство, что однажды ночью они отбросят притворство, ринутся навстречу друг другу, и последнее, что мне будет суждено услышать – треск перемалываемой в щепки кровати и собственный сдавленный крик.
Я набрасываю на плечи халат и опускаюсь на обшитый бархатом табурет возле огромного зеркала в тяжёлой бронзовой раме. Туалетный столик подле него заставлен всевозможными снадобьями и приспособлениями для наведения красоты. Здесь и разных размеров гребни из слоновой кости, и позолоченные маникюрные наборы, и множество разных парфюмерных средств в драгоценных хрустальных флаконах. Тут и духи, и одеколоны, и краски для губ и лица, средневековые аналоги привычных мне теней для век и помады. Помню, увидев это богатство в первый раз, я радовалась словно ребёнок, получивший подарок на Рождество. Бывало, тратила по часу, чтобы привести себя в порядок с утра, или навести красоту, готовясь к совместному ужину. Теперь всё это в прошлом.
Я вглядываюсь в своё отражение. Наверное, любая женщина, садясь утром перед зеркальным трельяжем, испытывает лёгкий страх увидеть признаки приближающейся старости. Я же, наоборот, с надеждой ищу знаки наступающего увядания – будь то почти незаметная дряблость кожи на скулах, мельчайшие морщинки в углах глаз или седой волос в моей пышной каштановой шевелюре. Но ничего подобного обнаружить не удаётся. Я по-прежнему молода и прекрасна.
Мне не хочется заниматься наложением макияжа, это занятие давно уже кажется мне бессмысленным. Я лишь несколько раз провожу по растрёпанным со сна волосам изящным костяным гребнем.
Через арку дверного проёма, украшенного лепниной в виде виноградных лоз, я прохожу в соседние помещения моих апартаментов.
Налево – огромная ванна, в любое время суток заполненная горячей водой для купания, с ноздреватыми айсбергами белоснежной мыльной пены, замершими на поверхности исходящей паром воды. Здесь нет привычных мне кранов, холодная и горячая вода поступает по двум изогнутым наподобие слоновьих бивней узким позолоченным желобкам, чтобы она потекла, мне нужно потянуть за один из медных рычагов, расположенных по краям от ванны. Как и в будуаре, здесь полно всяких жидкостей в фигурных флаконах – жидкого фруктового мыла, ароматных масел для тела.
Направо – гардеробная, в стенных шкафах и на расставленных тут и там вычурных вешалах сотни роскошных нарядов, когда-то я потратила несколько дней на то, чтобы их перемерять.
Но я не собираюсь переодеваться, и прямо в халате отправляюсь на завтрак.
Я иду по длинной галерее, развешанные вдоль стен портреты мужчин и дам в пышных средневековых нарядах глядят на меня с насмешкой и презрением. Я прохожу через анфиладу комнат, спускаюсь по загнутой полукругом лестнице на второй этаж и вскоре оказываюсь в трапезной.
Длинный стол, установленный вдоль занимающего всю наружную стену узорчатого витражного окна, заставлен яствами. Еды здесь столько, что хватило бы на целую футбольную команду. В какое время сюда не зайдёшь – стол всегда накрыт, приготовлен соответствующим образом к завтраку, обеду или ужину.
Ричарда в зале нет. Вероятно, он уже позавтракал и вернулся в свою лабораторию. Последние годы мы сидим с ним по разные стороны стола, вдалеке друг от друга, и наши совместные трапезы обычно проходят в молчании. У нас нет новостей, которыми мы могли бы обменяться, а все истории – реальные воспоминания и вымышленные события, мы уже успели рассказать не одну сотню раз. Нам скучно друг с другом, а собеседников, которые могли бы оживить нашу компанию, нет и не предвидится.
Я беру с ближайшей ко мне тарелки первый попавшийся кусок, и ем, совершенно не замечая вкуса еды. Я наливаю в кружку из позолоченного кувшина сладковатый травянистый напиток, заменяющий здесь чай. Мне очень не хватает крепкого кофе, вкус которого я уже почти успела забыть, но его здесь нет. Я мелкими глотками пью бодрящий травяной отвар и вновь погружаюсь в воспоминания.
Моя квартира, она же студия, представляла собой единственный огромный зал, который я в нескольких местах перегородила щитами, обклеенными сделанными мною фотографиями, распечатанными в плакатных размерах. Эти стенды делили моё жилище на несколько уголков, отведённых под кухню, гостиную, спальню. В дальнем от входной двери углу располагалась моя кровать, слишком просторная для скромной одинокой девушки. Утром, когда мы проснулись, обнаружилось, что никакой одежды, кроме вчерашнего карнавального наряда, у моего нового знакомого нет. Впрочем, это не представляло проблемы – в его поясной сумке оказалась толстая пачка крупных купюр. Я ненадолго выбиралась из дома, чтобы купить еды и одежды.
Последующие две недели промелькнули как один долгий день. Мы ни на мгновенье не расставались друг с другом. Я не уставала любоваться Ричардом, и беспрерывно снимала его, делая сотни кадров в день – благородные черты лица, изящный рельеф мышц его торса. Он терпеливо выполнял все мои требования, а я продолжала нажимать на кнопку затвора, фотографировала в разных позах, в разных нарядах или обнажённым. Не знаю, зачем я это делала, поскольку понимала, что никогда не отдам эти работы ни в журнал, ни на выставку, они были мои и только мои, они принадлежали лишь мне, как и моя прекрасная модель.
Я безумолку говорила, пожалуй, за эти несколько дней я успела пересказать ему всю свою жизнь. Ричард внимательно слушал, не сводя с меня глаз, но сам был немногословен.
«Скажи мне, кто ты на самом деле? - спрашивала я его, когда после очередного блаженства мы лежали в кровати. – Кто ты и откуда?»
«Ты поверишь мне, если я скажу, что я принц из другого мира?»
«Я поверю всему, что ты скажешь».
Покинув трапезную, я отправляюсь бесцельно бродить по замку.
Я поднимаюсь на самый верх башни, пересекаю венчающую её круглую площадку и встаю в проёме меж двух каменных зубцов. Это самая высокая точка замка, отсюда хорошо любоваться окрестностями.
Наш замок окружает осень. Со всех сторон, насколько хватает глаз, его обступает лиственный лес, сверкающий красками, символизирующими безвозвратную смерть навсегда ушедшего лета. Он тянется до самого горизонта, всегда затянутого серым туманным маревом. Среди всевозможных оттенков красного и жёлтого не отыскать ни единого зелёного проблеска. Небо от края до края затянуто однотонной облачной мутью, которая, кажется, вот-вот прольётся моросящим холодным дождём. Но здесь никогда не бывает дождей, и солнце ни на мгновенье не пробивается сквозь серый облачный барьер.
Поначалу мне нравился этот вид, я могла им любоваться часами. Лес когда-то казался мне золотым королевским плащом, расшитым крупными рубинами. Сейчас же, глядя на него, я вижу пожелтевший от времени саван, забрызганный бурыми пятнами засохшей крови.
Этот вид не меняется никогда. Листья продолжают опадать, но листопаду не будет конца. Не выпадет снег, не сменится затем молодой пробивающейся зеленью. И никогда, даже на краткий миг, на небосводе не появится солнце. А ночью замок окружает тьма. На небе ни луны, ни звёзд. И ни одного огонька на горизонте, никакого знака, что в этом мире есть кто-то живой, помимо нас двоих.
Однажды утром при пробуждении я обнаружила, что Ричарда рядом нет. Встревоженная и немного напуганная его отсутствием, я отправилась на поиски. К моему облегчению, муж никуда не делся. Он стоял возле длинного окна, занимавшего всю наружную стену студии, погруженный в мрачные размышления, полностью одетый, словно готовый немедленно пуститься в путь. Он не услышал, как я подошла, и вздрогнул, когда осторожно коснулась его плеча.